Клуб «Валдай»

Текущий кризис отношений России и Запада, судя по всему, носит необратимый характер, а наращивание количества и качества связей с незападным миром становится попросту безальтернативным. «Санкционное цунами» и тупик в отношениях с Западом стали стимулом давно назревших изменений. Вместе с тем на пути к «мировому большинству» Россию ждёт целый ряд сложностей и препятствий, пишет Иван Тимофеев, программный директор Валдайского клуба.

Задолго до того, как отношения России и Запада погрузились во всеобъемлющий политический кризис, в российском сообществе международников звучали идеи о развитии связей с незападным миром. На политическом уровне подобный курс начал формироваться ещё в 1990-е годы, отталкиваясь от взглядов Евгения Примакова. Впоследствии он получил и практическое развитие в рамках многовекторной внешней политики. Постепенное нарастание противоречий с Западом ускорило формирование идей «поворота на Восток», хотя их имплементация была медленной. Она ограничивалась объективными инфраструктурными и экономическими условиями, равно как и отсутствием прямого и болезненного стимула к подобному «повороту». Текущий кризис отношений России и Запада, судя по всему, носит необратимый характер, а наращивание количества и качества связей с незападным миром становится попросту безальтернативным. «Санкционное цунами» и тупик в отношениях с Западом стали стимулом давно назревших изменений. Вместе с тем на пути к «мировому большинству» Россию ждёт целый ряд сложностей и препятствий. Их нужно оценивать реалистично и объективно, избегая иллюзий того, что «мировое большинство» решит все наши проблемы. Впереди тяжёлая и кропотливая работа, которая займёт десятилетия.

Развитие отношений России с незападным миром, скорее всего, будет идти с учётом нескольких взаимосвязанных задач.

Первая задача – формирование относительно независимых от США и их союзников центров силы, обладающих высокой политической субъектностью. Данные центры силы не обязательно должны быть консолидированы в единый политический проект. Между ними могут сохраняться отдельные противоречия. Но самостоятельность в принятии принципиальных решений в области своей безопасности и развития – их сущностная объединяющая черта. Сама Россия вряд ли сможет в одиночку цементировать и консолидировать их. Но она показывает пример самой возможности бросить вызов политическому Западу в тех вопросах, которые считает для себя принципиальными. Далеко не все готовы идти тем же путём, но сам факт его наличия – событие глобального масштаба. Избегая навязывать миру идеологические постулаты, Россия умудрилась тем не менее создать нормативно значимый прецедент. Именно поэтому подавление «российского бунта» для Запада является вопросом принципиальным.

Вторая задача – создание надёжных возможностей для модернизации через взаимодействие с незападным миром. Успех здесь далеко не очевиден. «Мировое большинство» тесно встроено в западоцентричную глобализацию, хотя в сложившейся системе и появились свои проблемы. Одна из основных – растущее использование центрального положения в глобальных сетях в качестве политического инструмента. Политизация идёт широким фронтом – от мировых финансов и цепочек поставок до средств массовой информации и университетов. Пока система внешне устойчива, но число недовольных растёт. Если Россия сумеет выстроить работоспособную экономическую модель, не связанную принципиально с западными финансовыми институтами и цепочками поставок, прецедент опять же будет весьма серьёзным. Ранее подобные прецеденты были связаны со странами, которых свысока называли «государствами-изгоями». При всех издержках для себя и своих граждан, такие страны, как КНДР или Иран, сумели сохранить субъектность и выстроить функциональные экономические модели. Эти модели искажены санкциями и ограничениями. Но они существуют и развиваются. Появление такой модели у крупной и обеспеченной ресурсами державы существенно изменит сложившееся положение вещей. К тому же подобным путём крайне осторожно идёт такой крупный игрок, как Китай. Сохраняя выгодные для себя глобальные связи и не форсируя конфронтацию с США, КНР постепенно выстраивает устойчивую к внешнему контуру экономическую систему. Российский курс выгоден Китаю, поскольку в лице Москвы Пекин получает партнёра в выстраивании собственной экономической системы, защищённой от воздействий конкурентов и соперников. Вместе с тем Китай вряд ли заинтересован в революционных рывках, которые заставили бы его потерять контроль над ситуацией.

Третья задача – обеспечение безопасности на западном направлении. Конфликт с Западом резко снизил безопасность России. На западных границах мы имеем дело с мощным, технологически развитым и консолидированным блоком. Его военная сила будет расти и концентрироваться в направлении России. Военная ситуация на Украине будет определять дальнейшую динамику угроз. Реальной становится перспектива открытого военного столкновения России и НАТО. Предотвращение подобного сценария уже превратилось в ключевой военно-политический приоритет, ведущую роль в котором играет военный, а не дипломатический фактор. Предпосылок дипломатического решения конфликта на Украине пока не просматривается. Если предположить достижение мирного соглашения или соглашения о прекращении огня, то встанет проблема устойчивости такого соглашения. Опыт Минска-2 показал, что оно может стать прикрытием для подготовки к очередной фазе конфликта, о чём прямо заявляли некоторые европейские лидеры.

Означает ли подобная ситуация разрыв всех связей с Западом и безболезненную перестройку на взаимодействие с незападным миром? Нет. Связи России с западными соседями копились столетиями. Разрубить их в одночасье не может даже мощный кризис, который мы наблюдаем сегодня. Внутри самого Запада существует как мировоззренческое, так и чисто материальное расслоение. За фасадом общих политических лозунгов кроется крайне разнородное политическое и ментальное пространство. В нём причудливо сочетается постмодернизм и ультралиберализм с консерватизмом и традиционализмом. Причём последний далеко не определяет близость позиций к России. Так, например, Польша – одна из наиболее консервативных стран Европы. Но консерватизм сам по себе не создаёт политических предпосылок для сближения с Россией. Рассчитывать на близость культур, ценностей и менталитета как на предпосылку политического сближения нельзя. С другой стороны, сам факт наличия таких связей будет сохранять Россию и разнообразные западные страны в орбите схожих координат и человеческих связей, какими бы далёкими не были политические отношения. Оставаться людьми даже в условиях конфронтации, сохранять культурные, гуманитарные, и, наконец, семейные связи на фоне вражды, ненависти и политической конфронтации – куда более сложная, но вряд ли менее важная задача.

В наших отношениях с «мировым большинством» отсутствует сходная культурная общность. Но это не мешает установлению прагматичных отношений. Значит ли это, что культурная дистанция будет вечно оставаться большой? Нет. Потребуется наращивание наших культурных компетенций в работе с самыми разными незападными странами. Цивилизационное разнообразие здесь потрясает воображение. У России есть уникальные школы китаеведения, арабистики, индологии и многих других направлений. Но имеющихся заделов крайне мало для задач полноценного поворота. Для нас нормально владеть европейскими языками, мы впитали в себя европейскую литературу, мы более или менее понимаем человека европейской культуры при всём разнообразии Запада. Вместе с тем, мы ничтожно мало знаем о литературе, культуре и менталитетах дружественных нам стран. Для полноценного поворота нам потребуются десятки школ, подобных ИСАА, не говоря о языковых средних школах. Без таких компетенций работать в толще китайского, индийского и многих других обществ будет крайне сложно, если вообще возможно.

Одновременно придётся учитывать и то, что у дружественных нам стран «мирового большинства» есть свои национальные интересы. Они вряд ли будут жертвовать ими просто ради дружбы с Россией. Всякий раз мы будем сталкиваться с набором требований и запросов, которые далеко не во всём будут выгодны нам самим.

У многих незападных стран сохраняются тесные отношения с Западом. Немалое их число всё ещё выигрывает от западноцентричной глобализации, пусть этот выигрыш в ряде случаев и является инерционным. Более того, многие ведут модернизацию по западному образцу, сохраняя своё культурное своеобразие, и, по возможности, политический суверенитет, но не стесняясь брать стандарты в области экономики, производства, менеджмента, образования, науки, технологий и много другого. Выстраивая модернизационные связи с дружественными странами, мы вполне можем оказаться в ситуации, когда отдельные западные модели вновь придут к нам через Восток, подобно тому как идеи Аристотеля пришли в средневековую Европу через арабских комментаторов.

Скорее России придётся вернуться к исторически присущей ей эмпатии в диалоге во взаимодействии с самыми разными культурами и укладами. Возможно, нам придётся больше слушать, чем говорить, больше учиться, нежели учить, накапливать, а не тратить. Нас ждёт время терпения, выдержки, а подчас и смирения с трудностями, без которых сложно будет пережить новый исторический момент.