Наращивание НАТО военной активности на Чёрном море носит в значительной степени символический характер и не меняет расклада сил по существу, считает Игорь Истомин, доцент кафедры прикладного анализа международных проблем МГИМО МИД России. В военно-политическом плане ключевым изменением стратегической обстановки в регионе стало вхождение Крыма в состав Российской Федерации в 2014 году, которое позволило придать дополнительный импульс модернизации и наращиванию отечественных сил на полуострове.
Активизация деятельности НАТО и его военного присутствия в Черноморском регионе наблюдается с 2014 года как минимум. Она осуществляется в рамках более широкого курса, связанного с обострением отношений между Россией и Западом, и принятой Североатлантическим альянсом политикой сдерживания. Черноморское направление традиционно находится несколько в тени в сравнении с Балтийским регионом. В частности, потому, что на южном фланге отсутствует непосредственная сухопутная граница между Россией и государствами – членами Североатлантического альянса. Тем не менее именно в Черноморском регионе расположен один из главных лоббистов политики сдерживания – Румыния, и не случайно, что именно в ходе встречи генерального секретаря НАТО Йенса Столтенберга с румынским премьер-министром Лудовиком Орбаном 9 января прозвучали ритуальные слова о стратегическом значении Причерноморья.
Чёрное море является одним из театров военно-политического сигнализирования, к которому НАТО и Россия прибегают в отсутствии вариантов решения существующих политических противоречий. Референтной аудиторией обмена шпильками выступает не только и не столько оппонент, сколько собственные группы интересов и население. Неудивительно в этой связи, что западная сторона стремится привлекать как можно больше внимания к своей военной активности – это позволяет лучше мобилизовать разнородный альянс на проведение общего, согласованного курса.
С точки зрения политического сигнализирования Причерноморье обладает даже некоторыми преимуществами по отношению к Балтике. Отсутствие непосредственной сухопутной границы между блоком и Россией, а также сравнительно меньшая плотность гражданских авиационных маршрутов может порождать представления о том, что риски скатывания в непреднамеренную эскалацию здесь ниже, чем на северном фланге. По мере стабилизации ситуации на Балтике, которую мы можем наблюдать в последние пару лет, возрастают стимулы для расширения деятельности НАТО на другом фланге.
Упомянутая уже активизация военной активности имеет несколько измерений. Возросло количество военных кораблей и авиации западного блока в районе Черноморского региона. События в Керченском проливе 2018 года спровоцировали дополнительное внимание к региону со стороны государств – членов НАТО. Спекуляции относительно этого инцидента нередко используются в аргументации сторонников наращивания присутствия их флотов в черноморской акватории. В то же время на активность внерегиональных держав в этом морском пространстве влияет конвенция Монтрё, существенно ограничивающая проход их военных кораблей через Босфор и Дарданеллы. До сих пор Турция, контролирующая эти проливы, строго следила за выполнением положений относительно типов и водоизмещения судов, их пересекающих. В результате деятельность Североатлантического альянса в регионе сталкивается с внешними ограничениями.
Состоявшаяся 9 января встреча Йенса Столтенберга и Лудовика Орбана и прозвучавшие на ней заявления в значительной степени призваны символически поощрить высокий уровень преданности североатлантическим структурам. Румынское руководство испытывает своего рода зависть, что в контексте усилий альянса по сдерживанию России львиная доля внимания уделяется Польше и странам Прибалтики. Между тем Бухарест демонстрирует не меньшую лояльность североатлантическим институтам и Соединённым Штатам. Ещё до присоединения к НАТО он предоставил Вашингтону доступ к своим военным объектам – румынская инфраструктура использовалась Соединёнными Штатами для подготовки сил Европейского командования, направлявшихся в Ирак ввиду схожести природных условий. В 2015 году в Румынии был развёрнут первый в рамках европейского сегмента системы противоракетной обороны США и НАТО комплекс Aegis Ashore.
В этой связи важным для российской стороны заявлением в рамках вышеупомянутой встречи стало подтверждение отсутствия в настоящее время планов расширения инфраструктуры ПРО в черноморской стране. Спекуляции по этому вопросу активизировались в контексте распада российско-американского Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Несмотря на то, что перспективы развёртывания систем ПРО определяются в первую очередь Вашингтоном, заверения высокопоставленного представителя Североатлантического альянса на этот счёт остаются полезным сигналом.
Вопрос перспектив отношений с Украиной и Грузией также поднимался в ходе встречи. И стоит отметить, что взаимодействие с этими двумя странами носит крайне интенсивный характер. В практическом смысле грузинские вооружённые силы, например, вполне уже интегрированы в состав Североатлантического альянса. Проявлением этого стало активнейшее участие Тбилиси в операциях альянса, в том числе в афганском конфликте. В случае с украинскими вооружёнными силами всё несколько сложнее, но и они активнейшим образом перенимают стандарты НАТО, и их потенциал существенно возрос по сравнению с первой половиной 2010-х годов. На политические связи Украины с НАТО оказывает ограничивающее воздействие позиция Венгрии, которая стремится использовать своё участие в НАТО для давления на Киев по двусторонним вопросам (в частности, по языковой политике). Тем не менее не стоит переоценивать практические последствия этих ограничений.
При этом расширение активности НАТО в Черноморском регионе никак не повышает шансы ни Украины, ни Грузии на формальное вступление в альянс. Уж скорее НАТО таким образом пытается заместить отсутствие оснований для продвижения в этом вопросе на обозримую перспективу. И грузино-югоосетинская война 2008 года, и украинский конфликт, начавшийся в 2014 году имели некоторое отрезвляющее действие для западного понимания того, где проходят реальные красные линии для России, и что представляет в глазах российского руководства угрозу безопасности страны. В этой связи, памятуя как стремительно менялась западная позиция по вопросу расширения НАТО в середине 1990-х годов, стоит исходить из того, что сегодня вопрос членства ни для Киева, ни для Тбилиси реально не стоит.
Возвращаясь к общей обстановке на Чёрном море, стоит ещё раз подчеркнуть, что наращивание НАТО военной активности носит в значительной степени символический характер и не меняет расклада сил по существу. В военно-политическом плане ключевым изменением стратегической обстановки в регионе стало вхождение Крыма в состав Российской Федерации в 2014 году, которое – в том числе – позволило придать дополнительный импульс модернизации и наращиванию отечественных сил на полуострове. Само по себе географическое положение Крымского полуострова обеспечивает Москве достаточно комфортное положение с точки зрения обеспечения военных аспектов национальной безопасности на черноморском направлении. В этой связи для переоценки попыток Румынии стимулировать какую-то активность НАТО на южном фланге нет реальных оснований.
Важным обстоятельством, которое также соответствует российским интересам в Чёрном море, выступает возросшая самостоятельность позиции Анкары. Несмотря на то, что Турция остаётся членом НАТО, она ведёт курс на дистанцирование от западных союзников, особенно после попытки военного переворота в 2016 году. Несмотря на то, что наблюдающееся партнёрство между Россией и Турцией обременено рядом серьёзных противоречий, Анкаре невыгодно обострять отношения с Москвой в условиях, когда она видит в евро-атлантических партнёрах едва ли не главную угрозу своему политическому режиму.
В нынешних условиях трудно рассчитывать на возобновление вынашивавшихся в 2000-х годах планов по развитию черноморского сотрудничества, но и риски распространения блокового противостояния на этот регион не стоит завышать.
