Военный конфликт на Украине сегодня является нервом отношений России и Запада, во многом задаёт тон политики безопасности в Евро-Атлантическом регионе и имеет множество глобальных последствий. В идеологической сфере этот конфликт всё чаще преподносится как борьба либерального мирового порядка с «бунтом недовольных». Россия взяла на себя роль авангарда этого бунта, открыто бросив вызов своим западным соперникам, пишет Иван Тимофеев, программный директор Валдайского клуба.
Понятие бунта здесь не случайно. Запад продвигает либеральный мировой порядок, опираясь на чёткие идеологические посылки. Среди них рыночная экономика, глобализация стандартов, рынков и технологий, демократия как безальтернативная политическая форма организации государств, открытое общество, разнообразие культур и укладов жизни, права человека. На практике реализация данных принципов разнится от страны к стране и меняется со временем. Однако разнообразие практики мало влияет на целостность идеологии. В отличие от Запада Россия не предлагает альтернативного идеологического меню. Этим она отличается от Советского Союза, который в своё время взял на вооружение другую модернистскую идеологию – социализм – и активно продвигал его как глобальную альтернативу.
В то же время и либерализм, и социализм – западные доктрины. Обе базируются на идеях прогресса, рациональности и эмансипации. Совпадений между ними больше, чем кажется. Социалисты предлагают иной взгляд на частную собственность, указывая на перегибы неконтролируемого рынка. Но уже в ХХ веке произошла конвергенция либеральных и социалистических идей в виде сочетания государственного регулирования и рынка. Что касается политической формы, то для социализма демократия и власть народа важны не менее, чем для либерализма. Идеи глобализации прослеживались в концепциях солидарности трудящихся. Освобождение от предрассудков и рационализация всех сфер жизни в социализме выражены столь же ярко, как и в либерализме.
Проблема Советского Союза заключалась в том, что реализация социалистических идей в итоге превратилась в имитацию. Принципы демократии оставались на бумаге, но на деле были подмяты авторитарным (на определённых этапах – тоталитарным) государством. В рационализации экономики и индустриализации СССР достиг потрясающих успехов, но затем упёрся в стагнацию, не сумев адаптировать свою экономику к быстро меняющимся мировым реалиям. Периферийность экономики с её сырьевым перекосом обозначились ещё в брежневские времена. Эмансипация оказалась беспрецедентной, но в конечном итоге также была стреножена всё более ригидной социальной структурой советского государства. На излёте холодной войны картину завершала двойная мораль и циничное отношение к идеологии самого советского общества и его элиты.
Несмотря на крушение советского проекта, политику СССР было трудно назвать бунтом. На протяжении всей своей истории СССР всё же предлагал системную альтернативу. Отношения с буржуазным окружением можно было назвать попыткой революции, а затем соперничеством и конкуренцией, но не бунтом. Советская политика имела позитивную повестку, предлагая целостную картину мира.
Наибольшее раздражение России вызывали её вторичная роль в однополярном мировом порядке, игнорирование её интересов и всё более явный отказ воспринимать её как равноправного партнёра. Интересно, что экономические факторы были для «российского бунта» вторичными. В теории Россию можно считать недовольной своим периферийным статусом в мировой экономике и ролью сырьевого придатка. На практике Россия весьма глубоко интегрировалась в международное разделение труда. Однако в сравнении с сюжетами о демократии, суверенитете и внешней политике недовольство России своим местом в мировой экономике артикулировалось весьма слабо. Либеральную эмансипацию тоже трудно назвать главной политической проблемой для Москвы. В некоторых аспектах российский нарратив дистанцировался от западного мейнстрима. Это касалось таких тем, как мультикультурализм или сексуальные меньшинства, хотя на самом Западе их восприятие крайне неоднородно. Вместе с тем с точки зрения образа жизни Россия всё же является скорее европейской и западной страной, поэтому культуру, как и экономику, трудно считать ключевым источником проблемы.
С учётом концентрации российского недовольства именно в политической области вряд ли стоит удивляться тому, что именно украинский вопрос стал триггером «российского бунта». «Майданы» и смены власти рассматривались Москвой как циничный взлом политической системы страны, а также как угроза осуществления подобного взлома в отношении самой России. К тому же на доктринальном уровне Украина всё больше позиционировалась как принципиально иной проект, всё дальше дрейфующий в сторону западных ценностей. С точки зрения внешней политики в украинском вопросе российские интересы в области безопасности дискриминировались наиболее остро. Вопросы экономики здесь тоже приобрели политическое звучание: Москва могла давить на Киев ценами на газ и угрозами диверсификации его транзита, но явно проигрывала Европейскому союзу и другим западным игрокам в самой модели экономической интеграции. Неудивительно, что именно на украинском направлении произошёл прорыв всех тех противоречий, которые копились после холодной войны.
Поняв, что игра идёт по принципиально невыгодным и дискриминационным с российской точки зрения правилам, Москва не просто ударила кулаком по столу и смахнула с доски фигуры, но и решилась, образно говоря, крепко врезать своим оппонентам этой доской по голове. Соперничество «по правилам» перешло в режим драки, полем которой стала Украина. Со стороны самого Запада при этом наблюдается степень раздражения, недовольства и отторжения России, пропорциональная её собственному недовольству или даже превосходящая его. Запад фрустрирован самим фактом решительного бунта, его бессмысленностью с точки зрения баланса выгод и потерь, беспощадностью российского напора. Отсюда явная неизбирательность и эмоциональность ответных ударов, причудливая смесь санкционных бомбардировок, планов конфискации российского имущества, разгрома «олигархов» (наиболее прозападного крыла российской элиты) и столь же бессмысленный буллинг российской культурной, спортивной и интеллектуальной элиты, да и общества в целом. Лишь угроза прямого военного столкновения с Россией удерживает его от применения военной силы.
У Запада есть все основания опасаться «российского бунта». Беспокойство за либеральный мировой порядок возникло задолго до 2022-го и даже до 2014 года. В сравнении с Россией куда большую опасность представляет Китай. Если «бунт России» окажется успешным, станет очевидным, что сдержать амбиции Китая будет ещё сложнее. Тем более что, в отличие от России, Китай может предлагать и альтернативную экономическую модель, и свой взгляд на демократию, и иную этику международных отношений.
Иными словами, «российский бунт» имеет шансы завершиться успехом в том плане, что он может закончиться принципиальным переформатированием крупного и с недавних пор враждебного России постсоветского государства. Он покажет готовность и возможность со стороны России подкреплять свои претензии самыми радикальными действиями.
Будет ли означать успех бунта его победу? Это будет зависеть от двух составляющих. Первая составляющая– международно-политические последствия. Военный успех на Украине может породить цепь глобальных последствий, ведущих к упадку Запада. Но такой сценарий далеко не предопределён. Запас прочности Запада высок, несмотря на кажущуюся уязвимость. Совершенно неочевидна готовность других незападных игроков поступиться благами глобализации ради абстрактных и размытых политических ориентиров вроде многополярного мира. Вполне вероятно, что Западу придётся проглотить новый статус-кво на Украине. Что не означает поражения его модели. Россия не бросает системного вызова этой модели и не имеет целостной картины её изменения. В Москве, возможно, рассчитывают, что модель изжила себя и рухнет сама собой, однако такой исход далеко не очевиден.
Вторая составляющая – последствия для самой России. Уклоняясь от продвижения глобальной альтернативы либеральному порядку, России придётся как минимум определиться с программой собственного развития. Пока её контуры строятся в основном на отрицании Запада и его моделей в тех или иных областях. Притом, что подавляющее большинство остальных незападных стран, отстаивая свой суверенитет, активно развивают и культивируют западные практики, приносящие им выгоду. Здесь и образцы организации промышленности, и наработки в области науки и образования, и участие в международном разделении труда. Отказ от подобных практик только потому, что они условно «западные», а также «косплей» советских практик, создававшихся в иных исторических условиях и оставшихся в далёком прошлом, может лишь усилить те сложности, с которыми Россия сталкивается в настоящее время. Сохранение и развитие рыночной экономики, открытого и мобильного общества остаётся в числе важнейших задач.
