Несмотря на пересмотр приоритетов в своей цифровой стратегии, Европейский союз остаётся сложным и неповоротливым игроком. Его цифровое законодательство никогда не будет проще, потому что это единственное средство привести к общему знаменателю позиции 27 стран-участниц. Технологический суверенитет ЕС остаётся красивым концептом на бумаге, но недостижимым в реальности, пишет Дарья Моисеева, главный аналитик АНО «Колаборатория».
Пережив болезненное столкновение с реальностью и оказавшись в числе отстающих в технологической гонке, Европейский союз (ЕС) занялся активным пересмотром своей стратегии цифрового управления, особенно в части развития и регулирования искусственного интеллекта (ИИ).
Пока США и Китай вкладывают миллиарды долларов в развитие ИИ, начиная со стартапов, полупроводников, инфраструктуры, заканчивая внедрением ИИ в гражданские и военные приложения, европейские политики пытаются решить внутренний конфликт цифрового управления ЕС: как совмещать существующее ценностно ориентированное регулирование со стимулированием ИИ-индустрии. Это противоречие лежит в основе европейской стратегии по цифровому развитию. На фоне растущей геополитической и технологической конкуренции, а также переживающих тяжёлые времена трансатлантических отношений ЕС пытается найти баланс между конкурирующими ролями регулятора и инноватора, что сравнимо с попыткой усидеть на двух стульях. Для полноты картины необходимо добавить декларируемое стремление к стратегической автономии и технологическому суверенитету.
Ещё десятилетие назад Европа упивалась экстерриториальным влиянием своей нормативной силы в сфере цифрового регулирования – этот феномен получил название «брюссельский эффект» (Brussels effect). Казалось, что комплекс европейских законов о защите персональных данных (GDPR), цифровых рынках и услугах (DMA и DSA) способен поставить на колени американские IT-корпорации, и многочисленные штрафы были тому подтверждением. Однако на практике оказалось, что конвертировать своё нормативное влияние в осязаемые технологические достижения ЕС так и не удалось, а штрафы стали восприниматься американцами как неизбежные издержки ведения бизнеса на Европейском едином рынке. Более того, фрагментированное цифровое регулирование, зачастую по-разному применяемое на местах, стало отпугивать как разработчиков, так и инвесторов.
Марио Драги в своём докладе нащупал ещё одну болевую точку цифрового развития ЕС – нехватку финансирования.
Развитие ИИ напрямую зависит от инвестиций в исследования и разработку, что подтверждается примером тесного и успешного партнёрства между Microsoft и OpenAI. ЕС сильно уступает США по объёмам венчурных инвестиций в ИИ: 11,5 миллиарда долларов за 2024 год в ЕС против 95 миллиардов долларов в США и 17 миллиардов долларов в Китае. Поэтому европейские компании, в частности AlephAlpha и Mistral, работающие над генеративным ИИ, нуждаются в больших инвестициях, только чтобы стать конкурентными американским игрокам. Нехватка инвестиций в Старом Cвете зачастую вынуждает европейские стартапы искать возможности финансирования за океаном, а это, в свою очередь, порождает порочный круг, в результате чего кадры, компании и технологии вновь дислоцируются в США, а не в Европе.
Ответом Европейской комиссии на эти два вызова стал опубликованный в январе 2025 года программный документ Competitiveness Compass. Предложенные в нём меры призваны задать новый вектор цифровому развитию ЕС, что активно обсуждалось на последовавшем Саммите по искусственному интеллекту (AI Action Summit). Председатель Европейской комиссии Урсула фон дер Ляйен объявила о выделении 8 миллиардов евро для создания фабрик искусственного интеллекта (AI Factories) по всей Европе, а также о вложении 50 миллиардов евро в разработку ИИ, в том числе в военных технологиях. Была чётко обозначена приверженность ЕС быстрому росту и стимулированию притока частного капитала. Регуляторная тематика отошла на второй план, о чём свидетельствует резкий отказ Комиссии от дальнейшей разработки Директивы об ответственности за использование ИИ (AI Liability Directive), которая в случае принятия предусматривала бы внесудебную гражданскую ответственность за ущерб, причинённый сервисами с применением ИИ.
До сих пор сфера ИИ в европейских странах привлекала по большей части государственные инвестиции, а они довольно ограничены. Смена стратегии Еврокомиссии подразумевает создание максимально благоприятных условий для роста доли частного финансирования, столь необходимого для быстрого развития отрасли. Ставка делается на диверсификацию и сетевое сотрудничество малых и средних предприятий по всей Европе, благодаря внедрению единых стандартов и технологий с открытым исходным кодом. Это фундамент, на котором сможет держаться технологический суверенитет ЕС, пусть и в ограниченном виде.
Также в начале 2025 года глава Еврокомиссии представила проект создания гигафабрик ИИ (следующее поколение фабрик ИИ) как прорывное достижение в вычислительной инфраструктуре, сравнив их с Европейской организацией по ядерным исследованиям. Последняя является крупнейшей в мире лабораторией физики высоких энергий и работает как межгосударственная научная организация ЕС. Такой организационный формат показал свою эффективность, поэтому Комиссия решила применить этот опыт для гигафабрик, которые будут созданы на основе Европейского совместного предприятия по развитию высокопроизводительных вычислений (The European High Performance Computing Joint Undertaking (EuroHPC). Последнее является объединением самого ЕС в лице Еврокомиссии, европейских стран и частных партнёров. Это демонстрирует одно из главных отличий европейского подхода к стимулированию развития ИИ от американского: ЕС делает ставку на объединение инноваций частного сектора с общественными интересами и при поддержке европейского (по сути, государственного) финансирования. Подход США, напротив, предполагает максимальное привлечение частных инвестиций и только регуляторную поддержку со стороны государства (в виде разрешений на землепользование и гарантированного доступа к дешёвой энергии и воде) при исключении прямого госфинансирования.
Несмотря на пересмотр приоритетов в своей цифровой стратегии, ЕС остаётся сложным и неповоротливым игроком. Его цифровое законодательство никогда не будет проще, потому что это единственное средство привести к общему знаменателю позиции 27 стран-участниц.
На фоне этих показателей технологический суверенитет ЕС остаётся красивым концептом на бумаге, но недостижимым в реальности. Фактически он недостижим ни для одной из стран.
В самой Европе на эту тему всё меньше иллюзий: особенности политической системы ЕС и цифрового регулирования делают нецелесообразным имитацию «доморощенных технологических гигантов» (с этим ЕС опоздал примерно на полвека), как в США, и исключают возможности монопольного участия государства в стимулировании отрасли, как в Китае. Поэтому ЕС остаётся сделать ставку на собственный уникальный путь с набором специфических наднациональных инструментов, которые призваны повысить его конкурентоспособность в сфере высоких технологий и, в частности, ИИ. Однако это не меняет коренным образом тот факт, что ЕС остаётся на позициях догоняющего в сфере высоких технологий.
