Из-за коронавируса Brexit на какое-то время исчез с политического ландшафта. Однако события последних месяцев в Великобритании говорят об обратном: Brexit жив. По мнению Мэри Дежевски, колумниста газеты The Independent, ЕС во многих отношениях уже перешёл в мир после Brexit, и пандемия ускорила этот процесс. Но вот в чём вопрос – перешла ли в этот мир Великобритания?
К середине марта Борис Джонсон был на коне по всем показателям. Он преодолел затор на переговорах с Брюсселем по Brexit и заключил соглашение, которое обеспечило официальный выход Великобритании из Европейского союза с 31 января. В декабре он выиграл парламентские выборы, обеспечив консерваторам едва ли не крупнейшее большинство в новейшей истории. Его правительство разработало бюджет, призванный положить конец десятилетию жёсткой экономии и сократить большой разрыв между богатыми и бедными, который долгое время существовал в Великобритании.
К концу марта все эти планы если и не превратились в руины, то оказались явно в подвешенном состоянии. Британцы смотрели телевизионные репортажи из Италии и Испании, где системы здравоохранения совершенно не справлялись с новой болезнью. США и большая часть Европы закрыли свои границы. 20 марта правительство Джонсона представило совершенно новый бюджет, гарантировавший закрытие целых секторов частного бизнеса и ускоренную выплату государственных пособий тем, кто внезапно остался без работы. Вечером 23 марта премьер-министр в своём телевизионном обращении к нации произнёс слова, которые, вероятно, произвели больше впечатления, чем всё, что он сказал за всю свою политическую карьеру: «Ещё много семей потеряет своих близких раньше времени».
На следующий день Великобритания последовала за Италией, Испанией и Францией, введя локдаун. Все школы, магазины и пункты обслуживания, кроме супермаркетов, были закрыты. Улицы Лондона и других городов Великобритании опустели. Парламент досрочно закрылся на пасхальные каникулы, и во всех средствах массовой информации преобладали сообщения о коронавирусе. Brexit исчез не только из заголовков, но и из повестки СМИ и политического ландшафта.
Однако Brexit никуда не делся. И это можно увидеть в трёх отдельных аспектах реакции Великобритании на пандемию.
Первый представляется странным мелким эпизодом, но говорит о затруднительном положении Великобритании после Brexit. В Великобритании, как и во многих других странах, были опасения по поводу нехватки медицинского оборудования для пациентов с затруднённым дыханием. Были также предупреждения и жалобы на трудности с получением достаточного количества средств индивидуальной защиты (СИЗ) для медицинского персонала. В конце концов правительство сформировало специальную группу, чтобы попытаться получить больше средств индивидуальной защиты от британских производителей и других компаний по всему миру. Распределение было делегировано вооружённым силам, которые были мобилизованы – что очень необычно для Великобритании – для оказания помощи в условиях внутренней чрезвычайной ситуации.
Однако 21 апреля нехватка оборудования внезапно стала политической проблемой. С возвращением парламента после пасхального перерыва состоялось «виртуальное» заседание комитета по иностранным делам Палаты общин, на котором обсуждалось, как правительство справляется с кризисом коронавируса. Одним из тех, кто был призван отвечать на вопросы, был глава Дипломатической службы сэр Саймон Макдональд. Он государственный служащий, а не министр, и как бы вне политики.
Его спросили, почему Великобритания не участвовала в совместных усилиях Европейского союза по приобретению СИЗ и другого оборудования. Он сказал, что было принято «политическое» решение не участвовать. Предполагалось, что из-за Brexit Великобритания хотела действовать независимо. Поступали также сообщения о том, что Великобритания отказалась от разработанного в Германии теста на COVID-19, решив вместо этого разработать свой собственный.
Примерно через час правительственному министру здравоохранения Мэтту Хэнкоку был задан аналогичный вопрос на ежедневном брифинге по коронавирусу на Даунинг-стрит. Он категорически отрицал, что было какое-либо политическое решение не участвовать в программе ЕС, заявив, что речь идёт о недопонимании. Средства массовой информации гудели от разговоров о конфликте между министрами и государственными служащими. В тот же вечер сэр Саймон написал письмо, полностью отказавшись от своего заявления о «политическом» решении.
Остаётся загадкой, была ли Великобритания приглашена принять участие в совместных усилиях ЕС по приобретению медицинского оборудования или нет и отказался ли Лондон по политическим причинам? Однако ясно, что правительство сочло этот момент достаточно опасным, чтобы потребовать от высокопоставленного государственного служащего «исправить» его заявление. И он, действительно, был опасным, если допустить, что правительство Великобритании отказалось от возможности приобрести спасающее жизни оборудование, чтобы не выглядеть зависимым от ЕС. Резкая реакция общественности была неизбежной.
По официальной версии, между Лондоном и Брюсселем возникло недопонимание. Но вопрос о том, что на самом деле произошло, обязательно будет снова задаваться в ходе множества расследований, которые начнутся, когда пандемия закончится.
Второй пример касается отношений с Китаем. Хотя большинство стран ЕС менее резко осуждают Китай, чем президент Дональд Трамп и его администрация, вероятно, справедливо будет сказать, что правительство Великобритании выглядело ещё «мягче» по отношению к Китаю, чем большинство стран ЕС. Великобритания была одной из последних европейских стран, которые эвакуировали своих граждан из Ухани, где, как считается, началась вспышка. Официально правительство Великобритании избегало резких высказываний по поводу преследования, а в дальнейшем и гибели доктора Ли Вэньляна, первым сообщившего о вспышке коронавируса. Оно также отклонило призывы американцев осудить предполагаемое использование Китаем пандемии для подавления борцов за демократию в Гонконге.
Великобритании очень неудобно критиковать Китай в качестве источника распространения вируса по нескольким причинам.
Во-первых, оказалось, что она сильно зависит от Китая в вопросах поставок СИЗ. При этом цепочки поставок распадались, и найти источники поставок в других местах было трудно.
Во-вторых, в британских университетах есть (или были) тысячи китайских студентов, от которых шёл значительный доход.
В-третьих, возникла острая проблема торговли с Китаем, начиная с решения Великобритании разрешить китайскому коммуникационному гиганту Huawei участвовать в разработке 5G в Великобритании. Это решение, которое до сих пор окончательно не принято, привело Лондон к конфликту с Соединёнными Штатами и Австралией, двумя членами так называемого разведывательного альянса «Пять глаз», который возражал против сделки по соображениям безопасности. Но Лондон не хочет отказываться от Huawei, отчасти потому, что он уже сильно зависит от китайской компании в сфере телекоммуникационного оборудования, а также потому, что любое отступление от этой договорённости может повлиять на перспективы торговли с Китаем в будущем.
Великобритании после Brexit понадобятся двусторонние торговые соглашения, и она возлагает значительные надежды на Китай. Однако если – что вполне возможно – Пекин обнаружит, что его международное доброе имя запятнано после коронавируса, и другие страны решат прекратить свою зависимость от Китая в отношении определённых товаров, таких, как медицинское оборудование, то энтузиазм Великобритании по расширению торговли с Китаем не только будет выглядеть несвоевременным, но и может стать непопулярным среди британских избирателей.
И это приводит к третьей проблемной области, где пересекаются Brexit и COVID-19. Это будущее торговое соглашение, которое должно быть заключено между Лондоном и Брюсселем к 31 декабря этого года, что станет завершающим этапом «развода». На ранних стадиях переговоров о Brexit, когда Тереза Мэй всё ещё оставалась премьер-министром, Брюссель настаивал на том, что Великобритании не позволят «частично сохранить» прежние отношения с ЕС. Он подчёркивал, что с точки зрения торговли, передвижении людей и законодательства Великобритания должна быть либо внутри, либо снаружи. Середины нет.
Про Бориса Джонсона между тем говорят, что он хочет «получить всё и сразу». Он по-прежнему настаивает на том, что Великобритания может справиться с последствиями коронавируса и уложиться в срок для торговой сделки с Брюсселем. Пандемия, однако, дала тем, кто сомневается в возможности этого – в особенности бывшим противникам Brexit, – новые аргументы в пользу пролонгации переговоров с ЕС. Они ссылаются на время, которое было потеряно из-за пандемии и болезни Бориса Джонсона, совершенно иные – но пока неопределённые – экономические обстоятельства, которые будут преобладать как в ЕС, так и в Великобритании после пандемии, и явные практические трудности ведения переговоров онлайн или с «социальным дистанцированием».
Всё ещё возможно, что Джонсон решит в конце концов попросить продления переговоров с Брюсселем. Многие также говорят, что он – и, конечно, многие брекзитёры – будут рады покинуть ЕС в конце года без торговой сделки, обвиняя пандемию в любом дополнительном экономическом ущербе. Явно сигнализируя Брюсселю о том, что у Великобритании есть другие варианты, правительство Джонсона продолжает придерживаться первоначального графика торговых переговоров с США – официально они начались 5 мая, несмотря на коронавирус, бушующий по обе стороны Атлантики.
Но у ЕС тоже есть другие варианты. Любая надежда Лондона на то, что постпандемические экономические трудности могут смягчить подход Брюсселя к торговым переговорам с Великобританией, абсолютно неверна. ЕС до сих пор остаётся единым в переговорах и имеет другие приоритеты, помимо Brexit. Во многих отношениях ЕС уже «перешёл» в мир после Brexit, и коронавирус ускорил этот процесс.
Первые дни мая стали ещё одним небольшим свидетельством того, как Великобритания позиционирует себя в отношениях с ЕС после Brexit. Борис Джонсон принял участие – на этот раз, по-видимому, с коммуникацией было всё в порядке – в «виртуальной» встрече, посвящённой международным усилиям по поиску вакцины против коронавируса. Как Борис Джонсон представил британской аудитории, это была инициатива под руководством Великобритании. Фактически это была инициатива, возглавляемая ЕС, а Великобритания была в лучшем случае лишь одной из «площадок».
Была ли заявка Великобритании на лидерство попыткой дистанцироваться от ЕС или Джонсон подчеркнул участие Британии, чтобы исправить январскую ошибку с проектом совместной закупки СИЗ? Может быть, это был сигнал из Лондона, что он заинтересован в сотрудничестве с ЕС по конкретным вопросам и смещается в сторону большей многосторонности, проявляя дипломатический подход?
Будущее всё ещё очень неопределённо. Если победа Бориса Джонсона на выборах, казалось, принесла желанную ясность, то коронавирус снова взбаламутил и без того мутные воды. Это в очередной раз демонстрирует, как рискованно для Великобритании одиночное существование в качестве страны среднего масштаба. Коллективная реакция ЕС на этот вирус, возможно, оставляла желать лучшего, хотя сотрудничество в области медицины и экономики было больше, чем казалось. Ответ США едва ли предлагает какую-либо привлекательную альтернативную модель. Великобритании придётся наметить собственный курс. Этот опыт может оказаться полезным прообразом того, что наступит завтра.
