Говорят, что Борис Джонсон всю свою жизнь готовился стать Уинстоном Черчиллем последних дней. Что ж, его «черчилльский момент истины» наступил менее чем через три месяца после того, как он выиграл своё крупнейшее с 1987 года большинство, что дало ему значительную свободу манёвра. Но это совершенно иной «черчилльский момент». О том, какой «диагноз» могут поставить Джонсону после завершения коронавирусного кризиса, пишет Мэри Дежевски, колумнист газеты The Independent.
Всего четыре недели назад Борис Джонсон был на коне. Он «сделал Brexit». Великобритания официально покинула Европейский союз 31 января. Впереди почти год переговоров по торговому соглашению, но Борис Джонсон был уверен, что 11 месяцев будет достаточно для заключения удовлетворительной сделки (даже если Брюссель был менее уверен в этом). Имея подавляющее большинство в парламенте, премьер-министр и его новый молодой канцлер казначейства Риши Сунак пообещали расширение бюджета, большую инфраструктурную программу и окончание почти двух десятилетий затягивания поясов. Внешняя и оборонная политика подверглись всесторонней переоценке. Всё было подготовлено для нового старта.
Теперь эта повестка не просто разорвана в клочья – она уже не имеет значения. Великобритания, как и большинство её ближайших европейских соседей – Франция, Германия, Италия и Испания – оказалась в тупике по большинству аспектов нормальной жизни. Парламент собирается принять чрезвычайное законодательство, которое ограничит гражданские свободы больше, чем когда-либо со времён Второй мировой войны, – что принимается почти без возражений со стороны депутатов от оппозиции или населения в целом. Первый бюджет канцлера был отменён через 10 дней мерами, которые эффективно национализировали значительную часть экономики Великобритании (преимущественно свободного рынка). Переговоры с ЕС приостановлены. Оба главных переговорщика – Мишель Барнье от ЕС и Дэвид Фрост от Великобритании – находятся на карантине в связи с предполагаемой инфекцией коронавирусом, болезнью, которая привела к ускоренным и, вероятно, историческим изменениям.
Несмотря на то, что пандемия становится всё более глобальной чрезвычайной ситуацией, Великобритания реагирует на это не всегда адекватно, что может откликнуться последствиями тогда, когда, как все надеются, всё будет кончено.
Первое касается премьер-министра. Говорят, что Борис Джонсон всю свою жизнь готовился стать Уинстоном Черчиллем последних дней. Что ж, его «черчилльский момент» истины наступил менее чем через три месяца после того, как он выиграл своё крупнейшее с 1987 года большинство, что дало ему значительную свободу манёвра. Но это совершенно иной «черчилльский момент», не тот, что ожидался Джонсоном.
Ему пришлось почти мгновенно превратить себя из яркого, свежего и оптимистичного политика в серьёзного лидера серьёзных времён. Он преуспел больше, чем многие предсказывали, но не так, как того требуют его критики. Однако ему ещё предстоит доказать, сможет ли он стать национальным лидером необходимого уровня, а кризис – это ситуация, которая сможет вознести или сломить любого политика. Несмотря на его окончательную победу на выборах и парламентское большинство, уступающее только эпохе Тони Блэра, возникает вопрос о том, как долго Джонсон сможет быть у власти.
В-третьих, Джонсон завоевал определённый авторитет в начале кризиса в Великобритании, когда он дал свою первую пресс-конференцию по чрезвычайной ситуации в окружении главного советника по науке и главного санитарного врача. Оба проделали хорошую работу, изложив свою позицию и ответив на вопросы, а Джонсона похвалили за то, что он вывел их на публику. Это помогло повысить общественную репутацию всех «экспертов» в Великобритании, которые были взбешены, когда тогдашний министр юстиции Майкл Гоув заметил незадолго до референдума, что, по его мнению, в стране «слишком много экспертов». Теперь экспертов почитают. (В большинстве других европейских стран они никуда и не уходили.)
Однако данный шаг повлёк за собой другую проблему. Премьер-министр вызвал учёных-экспертов, выслушал их. Но это было незадолго до того, как учёные начали спорить между собой. Первым предметом спора стало решение позволить Великобритании функционировать в основном как обычно, звучали советы оставаться дома только тем, кому за 70, а также уязвимым людям. В то время как Италия, Франция и Испания ввели строгие правила в отношении передвижения людей и приказали закрыть учебные заведения и ряд предприятий, британское правительство решило, что в этом нет необходимости – по крайней мере, пока.
Возник протест со стороны некоторых научных и медицинских учреждений, которые указывали на Италию и возмущались, что Джонсон не принимает ситуацию всерьёз. Первый научный аргумент, по-видимому, заключался в том, что вирусу следует разрешить распространяться среди менее уязвимой части населения для создания уровня общего иммунитета, в то время, как те, которые могут наиболее серьёзно пострадать, должны находиться вне зоны заражения.
Вполне возможно, что давление со стороны некоторых учёных (средств массовой информации и широкой общественности) по поводу принятия более строгих мер вслед за Италией и Францией стало слишком сильным, чтобы его игнорировать. Или, возможно, количество случаев заболеваний в Великобритании увеличивалось намного быстрее, чем предполагалось, поэтому более строгие меры потребовались раньше, чем прогнозировалось. В любом случае – создалось впечатление о серьёзном политическом развороте – что не есть хорошо для любого правительства, тем более в период чрезвычайного положения в стране.
Маловероятно, что впоследствии будет проводиться какая-либо объективная оценка этих решений: действительно ли Великобритания была права в своей первоначальной относительно мягкой политике или же подход, который в конечном итоге был одобрен большинством стран континентальной Европы, был правильным с самого начала, а Великобритания отреагировала слишком поздно. Достаточно сказать, что в британском медицинском истеблишменте и средствах массовой информации уже начались дебаты, хотя окончательный «диагноз» не будет поставлен, пока всё не закончится.
Четвёртый фактор имеет исторический оттенок. Борис Джонсон начал, как и другие министры, с упоминания духа патриотизма – легендарного стоицизма и солидарности, которые британцы проявили во время воздушных налётов Германии в начале Второй мировой войны. Это также дало правительству определённую свободу реагирования на чрезвычайную ситуацию – иначе, чем в других европейских странах. Проблема в том, что в этой чрезвычайной ситуации британцы показали себя очень похожими на всех остальных.
Несмотря на заслуженную репутацию в плане национальной устойчивости, как видно из реакции на последовательные террористические атаки, в Великобритании люди так же быстро встревожились, как и везде, возможно, даже больше. Был популярен научный запрос на принятие более строгих мер предосторожности – в итальянском стиле и уровень панических закупок – намного выше, чем на континенте. Якобы послушные британцы также склонны пренебрегать советами, по крайней мере, так же, как итальянцы или французы. Люди выходили в парки в выходные дни, несмотря на инструкции не собираться группами.
Что касается того, как будет выглядеть Великобритания, когда всё будет кончено, пока рано говорить, хотя некоторые моменты уже просматриваются. Будет ли Борис Джонсон реализовать свои «черчилльские» амбиции, станет ли он сильнее или слабее? Будет ли Великобритания «уходить в себя» или смотреть больше наружу? Откажется ли она от экономической модели, которая опиралась на свободный рынок, независимо от того какая партия у власти, в отличие от большинства её европейских коллег? И, наконец, останется ли её система социального обеспечения прежней или, может, станет лучше, чем в странах континентальной Европы, несмотря на то, что она покинула ЕС?
