Социальный “COVID-21” может стать не менее серьёзным испытанием для глобального общества и государств, чем медицинский COVID-19. Он вполне способен оказать значимое отрицательное воздействие на качество жизни, привести к изменению структуры политических предпочтений граждан и повлиять на международные процессы, пишет Олег Барабанов, программный директор клуба «Валдай».
Клуб «Валдай» провёл недавно дискуссию на тему «Глобальный ответ на пандемию: стратегия мирового сообщества и социальные вызовы». Её участники обсуждали как текущие механизмы реагирования на эпидемию коронавируса, различные подходы к проблеме коллективного иммунитета, так и более долгосрочные социально-экономические последствия пандемии, к разрешению которых ещё только предстоит приступить. Эта проблема обсуждалась в контексте самых разных регионов мира с учётом их специфики и особенностей развития. И в ходе дискуссии участники использовали термин “COVID-21”. Имея в виду не какой-то новый штамм вируса (надеемся, что такого не будет), но именно те отложенные вызовы от эпидемии, с которыми предстоит столкнуться в следующем году (а, возможно, и не только).
Ключевым социальным последствием пандемии во многих странах стало ухудшение жизненного уровня значительных слоёв населения. Приостановка экономической деятельности во время карантина привела к росту безработицы и сокращению зарплат во многих секторах. По прогнозам экспертов, определённая часть предприятий (особенно в сфере сервиса, туризма, культуры, транспорта и прочих) обанкротится и не сможет открыться и после окончания эпидемии. Рынок труда имеет тенденцию к сокращению. Практически во всех государствах прогнозируется снижение уровня ВВП по итогам эпидемии, а это в той или иной степени означает и сокращение социальных программ. Соответственно, проблема бедности и на глобальном, и на национальных уровнях станет на будущий год гораздо более острой, чем она была до пандемии.
Проблема бедности и безработицы может привести к серьёзным миграционным сдвигам в структуре общества.
Во-первых, по линии «мегаполис – малый город – село». С одной стороны, снижение количества рабочих мест и перспектив может привести к оттоку вчерашних мигрантов из мегаполисов «вниз» по этой геосоциальной лестнице, назад на свою малую родину в небольшие города и сёла. И это способно, по оценкам экспертов, задать значимый тренд на «рурализацию» населения (причём отнюдь не только в плане расширения «субурбии» высших страт среднего класса, а в гораздо более широкой перспективе). Рурализация, если она произойдёт, с одной стороны, послужит дополнительным стимулом к развитию сельского хозяйства, но с другой – обернётся тем, что более значительные слои населения окажутся лишены средств социальной защиты и здравоохранения, доступом к которым они хотя бы по минимуму обладают в мегаполисах. Помимо этого, общее снижение перспектив ударит в гораздо большей степени по малым городам, чем по мегаполисам, и это может превратить миграционные потоки и цикл бедности своего рода в цепную реакцию в геосоциальном смысле.
Во-вторых, острота миграционной проблемы может усилиться и на международном уровне. Здесь опять же будут действовать две разнонаправленные тенденции. С одной стороны, «схлопывание» перспектив для недавних мигрантов в более развитых странах, куда они приехали перед пандемией, в определённой степени будет подталкивать их к возвращению домой. Но, с другой стороны, бедные страны пострадают от роста бедности и безработицы сильнее, чем развитые, и это приведёт к росту международного миграционного потока. Всё это может привести к большей остроте проблемы миграции, её восприятия и ксенофобии по всему миру.
Следующий важный аспект, также напрямую связанный с проблемой бедности, это рост уличного насилия и преступности. Во многих регионах мира, например, в Латинской Америке (но не только там) уже фиксируется рост преступности на фоне пандемии.
По мере укоренения бедности, безработицы и сопутствующих им проблем во многих странах можно ожидать, что этот рост преступности будет иметь не краткосрочный характер, а приобретёт долгосрочную и самоподдерживающую динамику. И здесь источник проблемы – отнюдь не только мигранты, но и низшие социальные слои в самих принимающих обществах. Рост наркомании и алкоголизма, как правило, идёт параллельно росту насилия, и между этими бедами есть прямая взаимная связь. Тем самым мир после пандемии может стать гораздо более опасным для жизни с точки зрения уличного насилия.
Ещё один значимый блок вопросов связан с социально-политическими последствиями пандемии. В ряде стран выход из карантина сопровождался резким ростом гражданских протестов. Да, действительно, отнюдь не везде прямой повод для протестов был связан с эпидемией (мы видели и расовые, и территориальные, и общеполитические основания для протестов), но проблема, думается, шире. Именно пандемия (и специфика реакции на неё в тех или иных государствах) привела к ощутимому переосмыслению отношений человека и власти в общественном мнении. Соцопросы в целом ряде стран показывают снижение рейтингов власти в глазах граждан после пандемии. Они отражают серьёзные процессы снижения доверия к власти в достаточно широких слоях общества, что в ряде случаев может привести и к разрыву общественного договора в целом. Практика показывает, что наибольшая острота проблемы общественного недоверия к власти связана со странами, где у власти находятся правые силы (Болсонару в Бразилии, Трамп в США и другие). Является ли это случайностью или же эпидемия выявила здесь определённую закономерность, покажет будущее.
В итоге социальный “COVID-21” может стать не менее серьёзным испытанием для глобального общества и государств, чем медицинский COVID-19. Он вполне способен оказать значимое отрицательное воздействие на качество жизни, привести к изменению структуры политических предпочтений граждан и повлиять на международные процессы. Поэтому стратегию реагирования на эти вызовы необходимо продумывать и осуществлять уже сейчас.
