У пандемии коронавируса оказалось много последствий – возможно, даже чересчур много для того, чтобы представить их в кратком резюме. Однако, если ставить задачу охарактеризовать ключевые политические последствия COVID-19, пожалуй, это можно сделать через следующие шесть пунктов.
1. Пандемия вскрыла накопленное за предшествующие годы психологическое напряжение, связанное как с массовым недовольством людей тем миром, в котором они живут, так и с теми невероятными темпами изменений, которые происходят вокруг них – как минимум в области информации и коммуникации. Люди и так были озадачены неопределённостью их будущего, столь ярко контрастирующей с предсказуемостью и даже застойностью прошлого. Но в какой-то момент вся новомодная и крайне стремительная глобальная машина инноваций, пассажирами которой оказалось подчас не столько молчаливое, столько не услышанное большинство, вдруг резко остановила свой бег, затормозила, «встала на паузу», – а современному человеку вообще малознакомо и уж точно малоприятно ожидание. Когда недовольному человеку стало вдруг недоступно даже что-то ставшее совершенно привычным – прогулка, поездка на работу, поход в магазин, – чаша терпения оказалась переполнена, и по абсолютно разным странам прокатились волны протестов против вакцинации и митингов против QR-кодов.
2. Сколько бы сторонники реализма и незыблемости этатистского порядка ни утверждали, что пандемия показала крайнюю значимость классического государства для решения глобальных проблем, важно подчеркнуть, что COVID-19 подогрел недовольство тем самым «дивным старым миром» с его надменными правительствами, с его императивностью, с его асимметрией и стремлением сравнить, кто сильнее и прочнее подтвердит свой суверенитет, сколько бы жертв на этот алтарь ни пришлось принести. Некоторые политологи указывают, что со времени начала пандемии правительства инкумбентов пали в 40 из 54 выборов в «западных демократиях» – тревожный, но очень характерный признак. Иными словами, люди могли обращаться за помощью к государству, потому что не видели альтернативного источника для такой помощи, но они же сохранили за собой право остаться весьма недовольными тем, как им помогли. Такова, если угодно, участь монополиста.
3. Пандемия оставила нерешёнными проблемы двуличия, лицемерия и недоверия – значимые далеко не в одной только личностной перспективе. Многие правительства, лояльные «ангажированные интеллектуалы» и разнообразные эксперты в первые месяцы пандемии успели нагородить довольно густые частоколы лжи. Показательно пренебрегал карантинными мерами Трамп; призывал травить коронавирус водкой Александр Лукашенко; в мае 2020 года почти четверть россиян была убеждена в том, что «никакой эпидемии COVID-19 нет и это выдумки заинтересованных лиц».
Итогом противоречивой и непоследовательной реакции, колебавшейся от позиции «никакой угрозы нет» через риторику «мы держим всё под контролем» непосредственно к изоляции и вакцинации, стало не только сохраняющееся недоверие между обществом и властью во многих как развитых, так и развивающихся странах. Вероятно, итогом такой реакции стало и число жертв: напомним, что в одних только США жертв пандемии больше миллиона (вообразим, что с карты мира полностью исчез такой город, как Даллас); 700 тысяч в Бразилии, более полумиллиона тысяч в Индии, порядка 400 тысяч в России (представим, что исчезла Тверь).
4. Несколько лет назад Уильям Дэвис из Лондонского университета (той части, что ранее была Голдсмитс-колледж) высказал концепцию того, что современные политии стали «нервными государствами» – системами, находящимися в состоянии постоянной тревоги, страха, ожидания конфликта и неминуемых страданий. Поэтому реакция на по-настоящему масштабный вызов в исполнении таких «нервных» систем оказывается неадекватной, несоразмерной и подчас попросту запоздалой: правительства то вводили изоляцию, то отменяли её, то снова возвращали; то объявляли о чудесных результатах вакцин, то приостанавливали их применение. Встревоженный и утративший здравомыслие человек, как известно, способен готовиться к угрозе, с которой он никогда не столкнётся, но может оказаться совершенно невооружённым перед риском, о котором его много раз предупреждали.
5. Стоит с сожалением констатировать, что пандемия, по всей видимости, окончательно разрушила веру значительного количества людей в разумность окружающего их мира и веру в магические по своей оперативности и могуществу возможности науки. От учёных во времена коронавируса ждали чуда – и, как это случается практически всегда, такого чуда не дождались. Учёные – не волшебники. И даже не учатся на них. Наука может работать эффективно, но абсолютно точно будет долго к этому готовиться; политикам и государственным управленцам свойственно ошибаться в той же степени, что и обычным смертным; медики могут расходиться во мнениях по профессиональным вопросам – все эти сюжеты стали едва ли не открытием Америки для значительного количества людей, столкнувшихся с COVID-19.
6. Наконец, последний в списке, но не по значению урок пандемии заключается в том, как были осмыслены и интерпретированы её последствия. Для многих политиков COVID-19 оказался не только и не столько вызовом, сколько кризисным нарративом, который при грамотном использовании становился могущественным инструментом консолидации вокруг той или иной силы. Хотите возглавить правительство? Стимулируйте моральную панику по поводу бюрократов или мигрантов. Хотите новых полномочий? Инициируйте разговоры о кризисе конституционного порядка. Так описывали кризис политологи Колин Хэй и Эрик Джонс. По словам их коллеги Пауля т’ Харта, «язык есть важнейший инструмент управления кризисом; те, кто способен определить кризис, обретут возможность представить и стратегии для его разрешения». Причём COVID-19 в виде подобного «наведённого нарратива» попытались использовать и правительства, и оппозиция, и даже конспирологи. Тезис «сплотимся вокруг единственной правды» оказался чрезвычайно привлекателен в нервную и беспокойную эпоху.
