На прошедшей 25–26 февраля 2016 года большой конференции Международного дискуссионного клуба «Валдай», посвящённой кризису на Ближнем Востоке, возник один весьма показательный момент. Участник конференции из одной из арабских стран в своём выступлении вдруг сделал такую ремарку: «Я принадлежу к поколению, которое ещё помнит, как сегодняшний Ближний Восток называли Великим арабским отечеством». И эти слова вызвали практически единодушные аплодисменты всех арабских участников конференции, которые до этого были разделены политическими барьерами и жёстко спорили друг с другом.
Смотрите фотоленту: Конференция «Ближний Восток: от насилия к безопасности». Сессия 6
Эта ситуация показывает, что идея панарабского политического единства, у которой после смерти египетского президента Гамаля Абдель Насера, а затем и ливийского лидера Муаммара Каддафи, казалось бы, уже не осталось серьёзных политических приверженцев, тем не менее сохраняет свою, я бы сказал, ностальгическую популярность. И если эта популярность была открыто видна даже в среде умудрённых опытом и часто циничных политических экспертов, то что уж говорить о простых народных массах и широком общественном мнении.
Тем самым, возможно, не будет преувеличением сказать, что запрос на арабское политическое единство может быть вновь поставлен в практическую повестку дня на Ближнем Востоке. Пока, конечно, мы видим, скорее другой тренд – не на интеграцию, а на распад уже существующих государств. Активно ведущиеся дискуссии о возможном разделе или кантонизации Ирака и Сирии (как бы к ним не относиться), вполне прогнозируемая эрозия юго-восточных границ Турции, непонятность и нестабильность ситуации на границе Йемена и Саудовской Аравии – всё это запустило целую серию проектов о переделе политических границ в регионе. Но при этом внешне парадоксальным образом снятие табу с темы неприкосновенности границ вновь делает возможным возобновить разговор о политическом панарабизме.
При этом мы все видим, как прямая противоположность светскому панарабизму – экстремистски воспринятая идея «единой исламской нации» – сейчас реализуется в деятельности так называемой ДАИШ (запрещённой в России террористической организации). Выдвинутый ДАИШ проект восстановления халифата приобрёл, к сожалению, достаточное количество приверженцев, готовых воевать за его осуществление с оружием в руках. Понятно, что идеологи ДАИШ делают акцент в первую очередь на исламистском универсализме, а не на этническом панарабизме. Но ясно всем, что первое, что приходит в голову при слове «халифат» – это его главная историческая аналогия – Арабский халифат эпохи средних веков.
Читайте также: Исламское государство: альтернатива существующему миропорядку?
Поэтому лозунги ДАИШ приобретают вполне ясно читаемое панарабистское измерение. Тем самым они становятся новой религиозно-экстремистской альтернативой светскому панарабизму эпохи холодной войны. И эта альтернатива, как видим, к сожалению, весьма и весьма востребована.
Не только общеисламское, но и внутриарабское содержание имеет и активизированная ДАИШ и его лозунгом «халифата» дискуссия о «справедливом» контроле за двумя священными городами ислама – Меккой и Мединой. В этом контексте современные вариации в дискуссии о панарабизме и об общеэтническом политическом лидерстве в арабском мире напрямую связываются с вопросом об управлении Меккой и Мединой. Поэтому имеет смысл рассмотреть его подробнее.
С одной стороны, роль короля Саудовской Аравии в арабском мире базируется не только на нефтяном богатстве и тесных связях с Соединёнными Штатами, но и на том, что он возложил на себя статус Хранителя двух святынь. С другой стороны, очевидна историческая чужеродность Мекке и Медине со стороны основателей саудовской династии, происходящей не из Хиджаза, а из Неджда. С этой исторической точки зрения, претензии саудовских королей на статус Хранителя двух святынь проигрывают шарифам Мекки, традиционно в течение столетий управлявшим этим городом представителям рода хашимитов – прямых потомков пророка Мухаммада. Также саудовские претензии на титул Хранителя двух святынь оспариваются с исторической точки зрения и представителями шиитских сейидов – также представляющих потомков пророка Мухаммада.
В этом сложном и неоднозначном историческом контексте дополнительным вызовом для права саудовской династии контролировать священные города стали выступления неинтегрированных в саудовскую цензуру радикальных салафитских проповедников о том, что саудовские короли погрязли в роскоши и лицемерии и по своим моральным качествам не отвечают требованиям ислама по отношению к хранителям двух святынь, и потому их власть над этими городами должна быть свергнута.
Впервые дискуссии на эту тему стали распространяться внутри Саудовской Аравии в ряде богословских школ еще в 1970-е годы. В этой критике династии соединились внешне парадоксально противоположные силы – ультра-консерваторы из Исламского университета Медины и представители относительно либерального по саудовским меркам Университета короля Абдулазиза в Джедде. Итогом этого нараставшего внутреннего интеллектуального протеста стал мятеж выпускника университета Медины Джухаймана Аль-Отайби, в ноябре 1979 года захватившего Священную мечеть в Мекке – по исламскому календарю это произошло в первый день 1400 года хиджры (A.H.), символически очень значимого начала нового столетия.
Следующий этап протеста салафитских радикалов против права саудовской династии контролировать Мекку и Медину был связан с деятельностью Усамы бен Ладена и других идеологов Аль-Каиды. Усама заявлял, что приняв решение допустить войска неверных – американцев и их союзников – на территорию священной для мусульман земли Аравии, короли саудовской династии утратили право быть Хранителями двух святых мечетей, и именно это стало их главным прегрешением с точки зрения радикальных салафитов.
Читайте также: Для эффективного влияния на сирийский конфликт необходим диалог ведущих акторов в данном регионе – эксперты
Наконец, нынешний, возможно самый опасный вызов прочности саудовской власти над двумя святыми мечетями, связан не просто с созданием «Исламского государства», но с принятием его лидером Ибрагимом Аль-Бадри титула халифа и имени Абу Бакра Аль-Багдади, в память об Абу Бакре – первом историческом халифе мусульманской общины после смерти пророка Мухаммада. И в этом контексте, с точки зрения суннитской догматики, – только халиф и никто иной должен являться Хранителем двух святых мечетей. Тем самым вызов радикальных салафитов саудовской династии впервые приобрёл не только диссидентское или военно-политическое измерение (как было раньше), но прямое догматическое измерение, ставя власть саудитов над Меккой и Мединой вне законов шариата.
Больше того, начавшаяся присяга сторонников ДАИШ Абу Бакру Аль-Багдади именно как халифу сделала политически крайне актуальным, казалось бы, давно забытый хадис пророка Мухаммада. Это шариатская норма о том, как следует поступать, когда мусульманская община утратила политическое единство и присягнула двум халифам сразу. Нормативный догматический ответ этого хадиса на такое противоречие очень прост: «Если люди присягнули двум халифам сразу, то убейте одного из них». Тем самым присяга Абу Бакру Аль-Багдади как халифу с точки зрения радикальных салафитских интерпретаций ставит вне закона не только власть, но и саму жизнь саудовских королей.
Понятно, что этот не только военный, но и шариатски-догматический вызов саудовской династии со стороны нового халифата крайне заострил вопрос о саудовском лидерстве в арабском мире. Этим воспользовались не только боевики ДАИШ, но и представители других арабских государств. Среди желающих поставить саудовское лидерство под сомнение надо в первую очередь назвать Катар. После прихода к власти в 2013 году нового эмира Катара Тамима и назначением им министром иностранных дел Халеда Аль-Аттыйя они начали проводить активную самостоятельную политику в регионе, ключевым элементом которой стала поддержка сети организации «Братья-мусульмане», вступившей к тому времени в явный конфликт с властями Саудовской Аравии. Именно радикальные ячейки «Братьев-мусульман» во-многом создали институциональную и организационную основу ДАИШ. Они стояли за приходом к власти в Египте в 2012 году президента Мохаммеда Мурси. И они же вступили в достаточно жёсткий конфликт с сетью Аль-Каиды в регионе (прежде всего с организацией Джабхат Ан-Нусра в Сирии). И хотя Усама бен Ладен выступал против власти саудовской династии, но и при его жизни, и особенно после его смерти связи саудовских спецслужб и части королевского дома с ячейками Аль-Каиды были достаточно крепки.
Тем самым на сирийском фронте столкнулись две параллельных и враждующих между собой линии исламистской оппозиции: Катар – «Братья-мусульмане» – ДАИШ vs Саудовская Аравия – Джабхат Ан-Нусра – Аль-Каида. В Египте свержение власти президента Мурси и «Братьев-мусульман» египетскими военными произошло при активной поддержке именно Саудовской Аравии. В итоге в 2014 году Саудовская Аравия признала «Братьев-мусульман» террористической организацией. В этот же период на заседании Совета сотрудничества арабских стран Залива Саудовская Аравия впервые открыто обвинила Катар в поддержке терроризма. Таким образом, если намерения радикальной части ДАИШ по свержению власти саудовской династии вдруг начнут реализовываться, то именно Катар может стать основным бенефициаром этого процесса.
Читайте также: За террористами стоят государства, преследующие собственные геополитические интересы
В этом контексте совсем неслучайным выглядит то, что на нашей Валдайской конференции сразу несколько участников из различных арабских стран делали акцент именно на саудовском лидерстве в арабском мире, подчеркивая его незыблемость и прямую связь со статусом Хранителя двух святых мечетей. Наши собеседники говорили о том, что именно саудовское лидерство, с их точки зрения, способно сплотить арабский мир, и если и говорить о политическом арабском единстве, то только под саудовским лидерством. У меня сложилось впечатление, что эта точка зрения была, можно сказать, идеологически очень хорошо подготовлена и проработана. В этом же контексте наши собеседники говорили и о важности, с их точки зрения, поиска и укрепления диалога между Россией и Саудовской Аравией.
Такой подход вполне вписывался в контекст вышеизложенных доктрин политического панарабизма и панарабского лидерства и, повторим, выглядел вполне продуманной стратегией. Сюрпризом же, хотя и весьма значимым, стало то, что никто из наших собеседников практически не упоминал Катара и его особой роли.
Читайте также: Сотрудничество между глобальными и региональными державами – единственный путь решения проблем Ближнего Востока
В чем причина этого? Либо снятие Халеда Аль-Аттыйи с поста министра иностранных дел Катара 27 января 2016 года стало показательным символом того, что саудитам удалось поставить Катар на место. И в итоге попытка Катара стать своего рода ревизионистской державой в арабском мире, стремящейся сломать статус-кво саудовского лидерства, на этом закончилась. Либо же представители других арабских стран, привыкшие к этому статус-кво Хранителя двух святынь, оказались ещё внутренне не готовы к тому, чтобы свободно рассуждать о ревизии и эрозии саудовского панарабского лидерства в своих политических прогнозах.
В любом случае призрак панарабизма вполне явственно бродил по кулуарам Валдайской конференции, и это представляется весьма показательным явлением.
