Главная ошибка западной трактовки воссоединения Крыма с Россией и последующих событий состояла в том, что они представляются как часть долгосрочной программы Москвы по восстановлению Советского Союза или даже Российской империи. В действительности они стали отложенным на несколько десятилетий этапом распада СССР, открывая новую, пост-постсоветскую эпоху, пишет программный директор клуба «Валдай» Антон Беспалов.
В начале 1990-х европейские границы, застывшие на несколько десятилетий, пришли в движение. Объединилась Германия, а распад СССР и Югославии наряду с «бархатным разводом» Чехословакии привели к образованию новых международно-признанных государств. Но, кроме того, на юго-восточной периферии Европы, от Балкан до Кавказа, появилось несколько территорий, над которыми власти стран, в состав которых они формально входили, не имели фактического контроля.
Важной чертой, объединяющей почти все эти случаи, является ирредентистская мотивация сецессионистов. Идея связи с исторической родиной, ожидание поддержки от неё и стремление к воссоединению присутствовали в таких сецессионистских проектах, как Сербская Краина, Республика Сербская, Косово и Нагорный Карабах, вдохновлённых идеями Великой Сербии, Великой Албании и Великой Армении соответственно.
Ни одна из этих идей не осуществилась. Как отмечают Елена Москальчук и Маргарита Касабуцкая, «в большинстве случаев инициатором ирредентизма выступает не соседнее государство, а само этническое меньшинство, недовольное своим положением в конкретном государстве и считающее территорию, на которой оно проживает, своей родной, частью более широкой Родины» . А страны, воспринимаемые как «более широкая Родина», не желая международных осложнений, как правило, предпочитают, чтобы патронируемые ими непризнанные государства оставались в «серой зоне». Если «более широкая Родина» объективно слаба, последствия для ирредентистских государственных образований могут быть трагическими, как в случае с Сербской Краиной и Нагорным Карабахом. Более сильное государство – как Турция в случае Северного Кипра – может обеспечивать безопасность своего клиентского государства десятилетиями.
Все эти случаи воспринимались Западом как сбои международного порядка, но не как экзистенциальная угроза. Иное дело – потенциальный ирредентизм России, связанный с тем, что после распада Советского Союза русские стали разделённым народом. Но в 1990-е, в условиях тяжёлого экономического кризиса и сепаратистских тенденций внутри страны, территориальные претензии России к новым независимым государствам представлялись маловероятными. Что ещё важнее, Россия неизменно подчёркивала приверженность сохранению существующих границ, а ирредентистская риторика не выходила на официальный уровень.
Воссоединение Крыма с Россией в 2014 году стало шоком для западных стран – потому что Россия в одностороннем порядке изменила свои границы, но не только: это изменение было эффективным, мирным и получило поддержку подавляющей части населения присоединяемой территории, которую невозможно было отрицать. Призрак русского ирредентизма встал в полный рост.
Главная ошибка западной трактовки этих и последующих событий состояла в том, что они представляются как часть долгосрочной программы России по восстановлению Советского Союза или даже Российской империи. В действительности они стали отложенным на несколько десятилетий этапом распада СССР, открывая новую, пост-постсоветскую эпоху.
Особенностью Крыма и Севастополя в составе Украины было то, что они представляли собой единственные регионы с русским большинством (по переписи населения 1989 года 74,4 процента в Севастополе и 65,6 процента в Крымской области). Сецессионистские настроения, возникшие здесь накануне распада СССР и проявлявшиеся в 1990-е годы, безусловно, имели этнический подтекст. Но он совмещался с особым видом ирредентизма – советским. В ещё большей степени, чем в Крыму, он проявлялся в Донбассе: и там, и там в конце 1980-х оформились движения за автономию в составе УССР и сохранение Советского Союза. Этот процесс, продиктованный страхом перед этническим национализмом, был параллелен тому, что происходило на национальных окраинах СССР.
В 1990–1991 годах Приднестровье, Гагаузия, Абхазия, Южная Осетия и Нагорный Карабах объявили о выходе из соответствующих союзных республик, но подтвердили, что остаются в составе Советского Союза. Их де-факто независимость была в каком-то смысле вынужденной, связанной с распадом СССР. Не случайно Приднестровье – единственное постсоветское государственное образование, сохранившее (в слегка модифицированном виде) официальную советскую символику.
В Приднестровье и Южной Осетии советский ирредентизм постепенно трансформировался в стремление к воссоединению с Россией. В 2006 году в Приднестровье прошёл референдум, абсолютное большинство участников которого высказалось за присоединение к России, но это не повлияло на российскую позицию по статусу ПМР. Идея аналогичного референдума неоднократно звучала и в Южной Осетии, но он так и не состоялся – как можно предполагать, в первую очередь из-за негативного отношения Москвы. Россия в данном случае выбрала турецкий вариант: официальное признание и военно-политическое покровительство без присоединения.
Тем временем на Украине в 1990-е – 2000-е в отсутствие явных сецессионистских движений постепенно формировалась линия раскола страны. Она определялась не столько этничностью, сколько выбором культурно-политической опции. Одна из них опиралась на украинский национализм и «европейский выбор», другая – на принадлежность к русскому культурному пространству и поддержание связей с Россией. Доля тех, кто голосовал за силы, преподносившие себя как «пророссийские» (30–50 процентов избирателей), была существенно выше доли жителей Украины, называвших себя русскими (17,3 процента, согласно переписи населения 2001 года, с тенденцией к снижению). Но, что вполне логично, эти силы получали самую мощную поддержку в регионах с наибольшим процентом русского населения.
Раскол был явственно оформлен в ходе «оранжевой революции» 2004 года, когда две части страны проголосовали на президентских выборах за кандидатов со взаимоисключающими платформами. Стало очевидно, что жителей Юго-Востока, независимо от их этничности, объединяют русский язык, противостояние этническому национализму, попыткам разрыва исторических связей с Россией – и отчасти ностальгия по Советскому Союзу. До событий 2013–2014 годов мирное сосуществование сторонников двух опций в одной стране казалось возможным, но второй «майдан» стал точкой невозврата.
В свою очередь, присоединение Крыма и гражданская война на Донбассе запустили процесс распада Юго-Востока Украины в том виде, в каком он сформировался в 2004–2013 годах. Этот процесс ускорило присоединение новых регионов в сентябре 2022 года: по мере установления новой российско-украинской границы по одну её сторону будет просто Россия, а по другую – просто Украина, без полутонов.
Москва шла на пересмотр границ на постсоветском пространстве крайне неохотно, реагируя тогда, когда уже нельзя было не реагировать, – отсюда упрёки в её адрес том, что республики Донбасса восемь лет находились в «серой зоне». То, что она впервые в XXI веке ответила на ирредентистские чаяния, невзирая на международные последствия, вызвало тектонический сдвиг в системе европейской безопасности. Это в общем и целом не нашло понимания даже у дружественных стран, а западному сообществу дало возможность представлять конфликт на Украине как апокалиптическое столкновение, несущее угрозу всему либеральному порядку. Рассуждениями о том, кто будет следующим объектом предполагаемой российской экспансии – Прибалтика или Польша, – оправдываются милитаризация Европы и курс на долгосрочное противостояние с Россией.
Вхождение новых территорий в состав России может быть признано Украиной и таким образом легитимировано. Но более вероятен сценарий, при котором граница между двумя государствами будет зафиксирована по линии фактического контроля при сохранении территориальных претензий с обеих сторон. Опыт Индии и Пакистана показывает, что такая ситуация может продолжаться десятилетиями. Официальное признание сложившейся реальности извне не будет самоцелью для России, тем более что важные для неё нюансы в статусе новых территорий с одной стороны и Абхазии и Южной Осетии с другой, игнорируются Западом: все они проходят по категории «оккупированных Россией». Дальнейшая судьба новых территорий довольно предсказуема: свой суверенитет над ними Россия будет отстаивать всеми средствами, имеющимися в её распоряжении. Но важен и ещё один момент: масштаб и драматичность конфликта на Украине ослабляют потенциал русской ирреденты в других частях постсоветского пространства и это будет одним из важных факторов, определяющих стратегию России на годы вперёд.
