Для того, чтобы представлять всё человечество, «Большая двадцатка» слишком мала и слишком эксклюзивна, а для того, чтобы быть эффективным кризис-менеджером глобального уровня – слишком велика и разнородна. О том, почему прошедший саммит G20 не стал (а будущий не станет) поворотной точкой в объединении глобальных лидеров во имя противостояния общим вызовам и угрозам, пишет Андрей Кортунов, генеральный директор Российского совета по международным делам.
Состоявшийся на прошлой неделе виртуальный саммит «Группы двадцати» чем-то напоминает званый вечер в светском салоне Анны Павловны Шерер, с описания которого начинается роман Льва Толстого «Война и мир». Приглашённые хорошо знают друг друга и прилежно исполняют свои роли на светском рауте. Громких скандалов и публичных выяснений отношений никто не хочет. Все нужные слова непременно будут сказаны. И гости разойдутся по домам, вполне довольные друг другом. При этом в пышном салоне витает атмосфера лицемерия и двусмысленности; по углам плетутся интриги и проворачиваются действительно важные для участников дела.
Если кто-то надеялся, что саммит станет поворотной точкой в объединении глобальных лидеров во имя противостояния общим вызовам и угрозам, то его ждало разочарование.
Конечно, «двадцатка» приняла итоговое заявление о совместной борьбе против коронавируса. Но никаких конкретных предложений по расширению полномочий и потенциала Всемирной организации здравоохранения или по запуску новых механизмов международного сотрудничества в противодействии пандемии в заявлении не прозвучало. Вроде бы договорились о том, чтобы вместе работать над созданием антивирусной вакцины. Но на деле международная конкуренция за создание новой вакцины чем дальше, тем больше напоминает «космическую гонку» СССР и США середины прошлого века.
Конечно, «Группа двадцати» отчиталась о выделении невообразимой суммы в пять триллионов долларов для спасения мировой экономики. Только тут есть нюанс – эти триллионы выделены не «двадцаткой», а национальными правительствами и руководством Евросоюза. И спасать собираются не глобальную экономику в целом, а свои собственные экономики в частности. Вероятнее всего – не только за счёт своих конкурентов, но также и за счёт своих союзников и партнёров. Стоит ли удивляться тому, что идея отмены многочисленных односторонних санкций или даже временного моратория на эти санкции так и не стала предметом сколько-нибудь серьёзного обсуждения на саммите?
Энергетические вопросы, насколько можно судить, вообще не были затронуты. А ведь именно начало нефтяных ценовых войн и последующий обвал глобальных рынков углеводородов и стали тем спусковым крючком, который запустил механизмы начинающегося глобального кризиса. (В доме повешенного не говорят о верёвке?) Однако, не нужно быть обладателем нобелевской премии по экономике, чтобы понять – без стабилизации энергетических рынков кризис будет лишь углубляться.
Сегодня множество аналитиков бросились проводить сравнение между положением дел в мире сегодня и ситуацией 2008–2009 годов, когда, собственно, впервые и заработала «Большая двадцатка» в её нынешнем формате. Тогда новый межгосударственный инструмент, при всех его слабостях и недостатках, продемонстрировал свою эффективность в стабилизации мировой экономики. Сегодня, двенадцать лет спустя, надежд на подобную эффективность «двадцатки» почти не осталось. И это несмотря на то, что накоплен немалый опыт институционального развития G20. Несмотря на то, что уже имеется понимание масштабов угрозы и даже персональных рисков для лидеров, собравшихся на видеоконференцию 26 марта.
В чём тут дело? Как представляется, имеются, как минимум, три фактора, отличающих ситуацию 2020 года от того, что мы наблюдали двенадцать лет назад.
Во-первых, двенадцать лет назад международное сообщество было куда более сплочённым, чем сегодня. В глобальной политической элите – от Вашингтона и Брюсселя до Москвы и Пекина – наблюдалось больше единства по самым фундаментальным вопросам международной жизни: что правильно и что неправильно в мировой политике, что справедливо и что несправедливо, что легитимно и что – не очень. Безусловно, уже и в 2008 году между основными международными игроками имелись разногласия, копились и множились обиды, обострялись противоречия. Уже тогда претензии высказывались в острой фоне – вспомним хотя бы знаменитую мюнхенскую речь Путина, произнесённую за полтора года до начала кризиса 2008–2009 годов. Но в те далёкие времена ещё казалось, что разногласия, обиды и противоречия имеют по большей части субъективный или коммуникационный характер. Надо лишь достучаться друг до друга, донести свою позицию и проявить разумную взаимную гибкость для достижения компромисса. Сегодня таких надежд больше нет. Как, впрочем, нет и малой доли доверия между лидерами, существовавшего двенадцать лет назад.
Во-вторых, за двенадцать лет приоритеты этих лидеров резко сместились в сферу внутренней политики. Для президента Дональда Трампа, по всей видимости, ничто, не связанное напрямую с его избирательной кампанией, не имеет в данный момент особого значения. Для председателя Си Цзиньпина безусловным приоритетом является скорейшее преодоление последствий пандемии у себя дома. Канцлер Ангела Меркель ищет преемника и отчаянно пытается сохранить разваливающуюся партийную систему Германии. Премьер Борис Джонсон мобилизует свою страну, чтобы минимизировать до сих пор до конца не ясные негативные последствия Brexit. Владимир Путин столкнулся, наверное, с самым серьёзным набором вызовов за всю историю своего пребывания у власти. Даже хозяин встречи, саудовский король Салман ибн Абдул-Азиз Аль Сауд едва ли может с уверенностью сказать, что ожидает его страну в ближайшем будущем. В общем, сейчас явно не слишком удобное время для международной активности, тем более – для принятия долгосрочных стратегических решений глобального уровня.
В-третьих, проблемы 2008–2009 годов сводились главным образом к экономике и финансам. Нынешний кризис не ограничен экономикой; в этом коктейле намешано очень много проблем политики, идеологии и безопасности. Позволительно с некоторой долей патетики утверждать, что кризис 2020 года носит ярко выраженный цивилизационный характер. Формат «Группы двадцати» никогда не был предназначен для того, чтобы заниматься столь сложными, многообразными и комплексными проблемами. Обращаясь после Льва Толстого к другому классику всемирной литературы – Александру Дюма (отцу), справедливо было бы заметить, что «для мушкетера Атоса это слишком много, а для графа де Ла Фер – слишком мало». Для того, чтобы представлять всё человечество, «Большая двадцатка» слишком мала и слишком эксклюзивна, а для того, чтобы быть эффективным кризис-менеджером глобального уровня – слишком велика и разнородна.
Значит, нужно искать другие форматы и другие площадки для принятия решений, соответствующих специфике переживаемого всеми нами момента. «Группа двадцати» может стать одним из важных узлов нового сложного механизма глобального управления, но она неспособна заменить этот механизм целиком.
