Падение рождаемости в лучшем случае удастся притормозить, но ни в коем случае не повернуть вспять. Это означает, что рано или поздно какие-то меры принимать всё-таки придётся – что бы об этом ни думали сами корейцы. А они думают, что это не очень хорошая идея, пишет Андрей Ланьков, профессор Университета Кунмин (Сеул).
То, что в последние десять-двадцать лет происходит с демографической ситуацией в Южной Корее, можно назвать одним словом: «катастрофа» – правда, как и полагается любой демографической катастрофе, разворачивается она достаточно неспешно.
В 1983 году рождаемость в Южной Корее опустилась ниже уровня простого воспроизводства (иначе говоря, общий коэффициент фертильности в том году составил 2,06) и с тех пор больше никогда не возвращалась на этот уровень. На протяжении первых полутора десятилетий XXI века общий коэффициент фертильности долго колебался около отметки 1,15, а в последние годы резко пошёл вниз. В 2018 году Южная Корея стала первой страной мира, в которой общий коэффициент фертильности был ниже единицы (0,98), а в 2019 году этот показатель снизился до совсем рекордно низкого по мировым меркам уровня – 0,92.
Понятно, что стремительное падение рождаемости не является уникальной чертой Южной Кореи: рождаемость падает везде, почти во всех развитых странах общий коэффициент фертильности уже давно находится ниже уровня простого воспроизводства населения и страны Восточной Азии во многих отношениях являются пионерами этого процесса. Однако даже среди стран Восточной Азии по темпам падения рождаемости Южной Корее нет равных.
Понятно, что следствием происходящего должно стать катастрофическое старение населения. Этому, как ни парадоксально, способствует и то обстоятельство, что рекордное снижение рождаемости в Южной Корее происходит на фоне столь же рекордного увеличения средней ожидаемой продолжительности жизни (в 2018 году она составила 82,7 года). В 2019 году только 14% населения страны составляли люди старше 65 лет, но к 2065 году их доля, как ожидается, достигнет 47% и будет самой высокой среди развитых стран.
Казалось бы, выход из ситуации очевиден: Южная Корея должна последовать примеру многих других развитых стран и начать привлекать в страну мигрантов. Мигранты на первых порах помогут снизить дефицит рабочей силы, а в более дальней перспективе, влившись в принимающее их общество, станут источником дополнительных рождений. По крайней мере, так выглядит дело в теории, но вот на практике дела обстоят совсем иначе: по меркам большинства развитых стран в Южной Корее долгосрочной иммиграции почти не существует.
Конечно, здесь имеется большое количество иностранцев, число которых на начало этого года достигло впечатляющей отметки в 2,52 миллиона человек (5% всего населения страны).
Значительную часть этих иностранцев – около полутора миллионов – составляют трудовые мигранты. Часть из них находится в Корее нелегально, заехав в страну по туристским визам, но большинство получили право работать в Корее совершенно легальным образом. Именно благодаря наличию многочисленных гастарбайтеров, в своём подавляющем большинстве – выходцев из Китая и стран Юго-Восточной Азии, Южная Корея пока не испытывает острого дефицита рабочих рук. Как говорят в Корее, гастарбайтеры приезжают сюда, чтобы заниматься «работой трёх D» (difficult, dirty, dangerous – трудной, грязной, опасной).
Однако присутствие многочисленных гастарбайтеров не должно скрыть от нашего внимания один важный факт – в Южной Корее практически нет постоянной иммиграции. Гастарбайтеры приезжают в Южную Корею на определённый срок, который во многих случаях может измеряться годами, но по истечении этого срока они покидают территорию страны. По крайней мере, именно такого поведения от них ожидают жители Южной Кореи, совершенно не готовые к тому, что иностранцы будут как-то интегрироваться в южнокорейское общество.
Они, по большому счёту, и не интегрируются. Процедура получения южнокорейского гражданства чрезвычайно затруднена: по сути, возможность получить его открыта лишь для высококвалифицированных специалистов (или же для супругов корейских граждан). Связано это с тем, что кандидат на получение гражданства должен отвечать целому ряду требований, которым соответствует лишь небольшая часть проживающих в Южной Корее иностранцев. В частности, кандидат на получение гражданства должен прожить в Корее не менее пяти лет и иметь легальный доход, который примерно на 30% превышает средний по стране.
Показательно, что Южная Корея фактически не принимает политических беженцев. С 1992 года и по настоящее время в Южной Корее право на политическое убежище получили 522 человека, хотя соответствующие заявления за эти годы подали более 12 тысяч кандидатов.
Казалось бы, из всего вышеописанного можно прийти к очень простому выводу: южнокорейцы являются «расистами и ксенофобами», поэтому боятся, что в стране появятся иностранные мигранты. Это замечание, однако, во многих отношениях неверно. Дело в том, что социологические опросы достаточно ясно показывают: южнокорейцы, в общем, совсем не против того, чтобы в стране на постоянной основе жили и даже принимали южнокорейское гражданство выходцы из иных стран. Проблема заключается в том, что южнокорейское общество готово принимать тех иностранцев, которые особо переезжать в Корею не рвутся, и в то же время весьма скептически, а то и враждебно, относится к представителям тех групп, которые, скорее всего, с удовольствием бы в Южную Корею переехали.
Чтобы убедиться в этом, можно, например, посмотреть результаты исследования, которое было проведено под эгидой южнокорейского Управления статистики в 2019 году. Опираясь на достаточно большой опыт аналогичных исследований во всём мире, социологи попытались измерить уровень «социального дистанцирования», которое отделяет корейцев от представителей тех или иных групп мигрантов. Результаты этого исследования могут вызвать некоторое удивление у тех, кому мало приходилось сталкиваться с южнокорейской ситуацией, но едва ли они удивят тех, кому в Южной Корее приходилось жить и работать.
Исследование Управления статистики однозначно показывает, что южнокорейцы в наименьшей степени чувствуют отчуждение по отношению к жителям Северной Америки (то есть, проще говоря, американцам). Жителей США за своих готовы принять примерно в два раза больше людей, чем, скажем, китайцев. На втором месте по степени их принятия южнокорейским обществом находятся жители Западной Европы, которые по этому субъективному показателю чуть-чуть отстали от американцев. Третье и четвёртое места, уже с довольно заметным отставанием от лидеров, заняли японцы и тайваньцы, то есть представители народов, которые и в расово-антропологическом, и в культурном отношении, казалось бы, наиболее близки к жителям Южной Кореи. Иначе говоря, житель современной Южной Кореи склонен считать японца или тайваньца несколько большим чужаком, чем француза или особенно американца.
С другой стороны, наибольший уровень субъективного отторжения, по данным этого же исследования, южнокорейцы испытывают по отношению к китайцам и жителям стран Юго-Восточной Азии – то есть как раз к тем группам, которые с наибольшей вероятностью могут стать поставщиками постоянных мигрантов. Несмотря на, казалось бы, и культурное, и расово-антропологическое сходство с Китаем, именно китайцы являются для корейцев объектом наибольшего недоверия и отчуждения. При этом важно, что уровень этого отчуждения (или, как говорят авторы исследования, «социального дистанцирования») по отношению к выходцам из Китая за период с 2008 года по 2018 год вырос, в то время как по отношению ко всем остальным иностранцам этот показатель снизился.
Всё это показывает, что южнокорейцы в принципе хотели бы, чтобы к ним на постоянное жительство переселялись высококвалифицированные выходцы из стран развитого мира – в первую очередь из США и Европы, на худой конец – из Японии и Тайваня. Именно этот подход отражён в существующем законодательстве по вопросам натурализации, которое, как мы уже говорили, делает натурализацию достаточно простой (или, по крайней мере, доступной) процедурой для людей с постоянными высокими доходами и высоким уровнем образования.
Однако понятно, что именно эти люди не слишком рвутся в Южную Корею. Останавливает их множество факторов – и проблемы со школьным образованием (образование на английском стоит астрономических денег, а корейское образование закрывает дорогу в иностранные вузы), и общий стиль жизни (далеко не все представители американского среднего класса готовы жить в пресловутых «человейниках» в 25–40 этажей), и серьёзные проблемы с коммуникацией (вопреки распространённому мнению подавляющее большинство корейцев по-английски практически не говорит).
С другой стороны, выходцы из стран ЮВА и Китая – если они только не являются девушками из этих стран, сочетавшимися браком с бедными южнокорейскими крестьянами, – не воспринимаются южнокорейским обществом как желательные мигранты. Это отражает определённое высокомерие, с которым в Южной Корее, как и во многих других конфуцианских обществах, относятся к бедным странам. Последних там склонны воспринимать как «коллективных неудачников», а в конфуцианстве в целом принято считать, что неудачника высшие силы наказывают за некое серьёзное внутреннее несовершенство – здесь существует немалая разница с христианским отношением к этим вопросам.
Некоторую роль играет также и подозрительное отношение к любым чужакам, которое сформировалось в Корее на протяжении тех примерно полутора тысяч лет, когда она была едва ли ни самым мононациональным обществом мира. Действительно, по меньшей мере со времён Объединённой Силла (конец первого тысячелетия нашей эры) и до конца XIX века на территории Кореи не было практически никаких национальных меньшинств, никаких инонациональных общин. В этом смысле Корея была ещё более мононациональной страной, чем Япония, на территории которой всё-таки имелась айнская община, причём до какого-то момента – достаточно значительная.
Готовы ли южнокорейское население и южнокорейская элита признать, что в нынешней ситуации стране необходимо начать принимать долговременных мигрантов? Готовы ли они смириться с китайцами или вьетнамцами, которые живут рядом с ними? Вопрос этот пока остаётся открытым. Однако ясно, что падение рождаемости в лучшем случае удастся притормозить, но ни в коем случае не повернуть вспять. Это означает, что рано или поздно какие-то меры принимать всё-таки придётся – что бы об этом ни думали сами корейцы.
