Южнокорейское Национальное управление статистики опубликовало предварительные оценки рождаемости в Республике Корея в 2019 году – и эти оценки не дают никаких оснований для оптимизма. Южнокорейский опыт доказал то, о чём хорошо знают историки и демографы: репродуктивное поведение людей плохо подчиняется государственному регулированию. Если быть более точным, то государство может до определённой степени ускорить естественный тренд, направленный на снижение рождаемости, но вот всерьёз повысить её государству обычно не по силам, пишет Андрей Ланьков, профессор сеульского Университета Кунмин.
Строго говоря, хороших новостей никто особо и не ждал – Южная Корея, как и большинство стран Восточной Азии, находится в состоянии медленно, но верно углубляющегося демографического кризиса. В 2018 году Южная Корея стала первой страной мира, в которой общий коэффициент фертильности (ОКФ, упрощённо говоря – количество рождений на женщину детородного возраста) опустился ниже единицы, составив 0,98. В 2019 году, по предварительным оценкам, ОКФ в Республике Корея будет близок к 0,9, что является печальным мировым рекордом: ни одно другое суверенное государство не имеет столь низкого уровня рождаемости.
Строго говоря, Корея здесь находится в хорошей и дружной компании своих соседей по региону. Ситуация в других развитых странах Восточной Азии сейчас не лучше: на среднюю японку приходится 1,4 ребёнка, на среднестатистическую жительницу Гонконга – 1,2 ребёнка, а на Тайване этот показатель составляет 1,1. Вопреки распространённому мнению, немногим лучше обстоят дела в Китае, где ОКФ сейчас составляет 1,6. Это существенно ниже уровня простого воспроизводства, который необходим для того, чтобы население страны оставалось стабильным – сейчас этот уровень составляет примерно 2,1.
Как бы то ни было, к началу 1980-х годов ОКФ, который в 1960 году был равен 6,1, снизился до 2,1 и вышел на уровень простого воспроизводства. Однако, вопреки ожиданиям и демографов, и политиков, он не остановился на этом уровне, а продолжил своё снижение. Программа по сокращению рождаемости была спешно свёрнута, но на ситуацию это, кажется, вовсе не повлияло.
В 2005 году рождаемость в Южной Корее достигла рекордно низкого уровня, и ОКФ составил 1,08 рождений на женщину. Южнокорейская печать заговорила о «шоке 1,08», а южнокорейское правительство стало активно принимать меры, которые должны были привести к повышению рождаемости.
В 2006 году правительством была поставлена величественная задача – вернуть общий коэффициент фертильности на уровень 1,5 к 2020 году. На решение этой задачи были направлены немалые средства – в сумме за последние 14 лет на программы поощрения рождаемости было потрачено 130 миллиардов долларов. О том, к чему привели все эти усилия и траты, мы только что говорили: общий коэффициент фертильности вместо того, чтобы выполнить директивы и вырасти в полтора раза, сократился с 1,08 до 0,9.
Южнокорейский опыт ещё раз доказал то, о чём хорошо знают историки и демографы: репродуктивное поведение людей плохо подчиняется государственному регулированию. Если быть более точным, то государство, кажется, может до определённой степени ускорить естественный тренд, направленный на снижение рождаемости, но вот всерьёз повысить её государству обычно не по силам.
Старение населения весьма негативно сказывается на южнокорейской экономике. Ещё в начале этого столетия южнокорейская экономика росла на 5–6% в год, а сейчас даже 2–3% процента роста считаются неплохим показателем. И экономисты, и демографы сходятся в том, что к концу следующего десятилетия южнокорейская экономика, скорее всего, окажется в состоянии долговременной стагнации, выхода из которой в обозримом будущем не предвидится – и едва ли не главная (хотя и не единственная) причина этого заключается именно в уникальной демографической ситуации, сложившейся в стране.
Учитывая эффектный провал всех дорогостоящих попыток стимулировать рождаемость финансовыми вливаниями и программами поддержки молодых семей, ясно, что выходом из положения могла бы стать иммиграция, однако это решение для Южной Кореи выглядит достаточно спорно.
Конечно, иммигранты в Южной Корее присутствуют, причём в немалых количествах. По состоянию на начало 2019 года в стране находилось 2,1 миллиона иностранцев, причём около половины из этого их числа составляли граждане Китая (среди граждан КНР, в свою очередь, больше половины составляли этнические корейцы, имеющие китайские паспорта). Иначе говоря, иностранцы составляют примерно 4% всего населения Южной Кореи.
Однако находящиеся в Корее иностранцы в своём большинстве являются не мигрантами в западном смысле слова, а классическими гастарбайтерами, которые заняты на тяжёлых и опасных производствах, а также на малопрестижных и плохо оплачиваемых рабочих местах в сфере обслуживания. Впрочем, есть в Корее и специфическая (многочисленная – до 200 тысяч человек) группа иностранных жён. В основном это – девушки из Вьетнама, реже – из Китая, которые выходят замуж за корейских крестьян из глубинки, то есть из тех районов страны, где сложился очень сильный дисбаланс между полами. В таких регионах девушки уезжают в города, а парни остаются на хозяйстве – и в значительной своей части со временем неизбежно превращаются в бобылей. Организацией таких браков занимаются специальные фирмы, которые по сути импортируют в Южную Корею вьетнамских и китайских невест.
У существующей в Южной Корее иностранной общины есть одна важная особенность – практически никто из её членов не намерен оставаться в Южной Корее на очень долгий срок (единственным исключением являются иностранные жёны). В подавляющем большинстве южнокорейские гастарбайтеры приезжают в страну на несколько лет, а потом, заработав некоторую сумму денег, благополучно возвращаются к себе домой – в Китай, Вьетнам, Непал, Монголию или Узбекистан.
Даже находясь в Корее, гастарбайтеры практически никак не пересекаются с южнокорейским обществом. В тех случаях, когда они привозят с собой семьи, их дети, как правило, учатся в импровизированных национальных школах, которые появились сейчас в Сеуле. Фактически сейчас там возникает собственная инфраструктура, рассчитанная на гастарбайтеров и почти полностью автономная от аналогичной инфраструктуры, обслуживающей самих корейцев. Гастарбайтеры остаются практически невидимыми – они редко пользуются теми же учреждениями, что и местные, и, вдобавок, проводят почти всё своё время на работе.
Уровень интеграции в южнокорейское общество у иммигрантов очень низок. Никаких особых социальных льгот им не полагается (за исключением, с некоторыми оговорками, весьма щедрого медицинского страхования), а в случае увольнения гастарбайтер должен выехать из страны в течение определённого законом короткого срока. Конечно, можно стать нелегалом – но на нелегалов довольно активно охотится полиция, которая по задержании выдворяет их из страны.
Массовая иммиграция в Корею смогла бы предотвратить (или точнее – отсрочить) экономический кризис, вызванный старением населения. Однако, представляется, что о массовой иммиграции пока речи быть не может. Главным препятствием здесь является отношение к иммиграции со стороны корейского населения. Корея сильно отличается от стран Европы и обеих Америк по целому ряду важных для иммиграционной политики параметров.
Корея – это мононациональная страна. На протяжении последнего тысячелетия на её территории практически не было сколь-либо заметных национальных меньшинств. Парадоксально, но с XVII века корейское правительство, несмотря на близкие отношения (фактически – вассальную зависимость) и географическое соседство с Китаем, не допускало постоянного проживания китайских подданных в пределах корейских границ. Ещё более жёстко контролировалось поведение японцев, которым разрешали находиться на корейской территории лишь временно и в специально отведённом для них поселении, находившемся на территории нынешнего города Пусан. Случайно попавший в Корею иностранец (скажем, голландский моряк с потерпевшего крушение у корейских берегов судна), как правило, не имел возможности ни покинуть страну, ни даже передать своим родным какую-либо весточку о себе.
Политика эта была смягчена в конце XIX века, а в период японского колониального правления (1910–1945) в Корее проживало довольно большое количество иностранцев, абсолютное большинство которых – до 800 тысяч человек в 1944 году – составляли японцы. Тем не менее почти все японцы были насильственно выселены из Кореи после окончания колониального правления. Тогда же страну покинуло и большинство проживавших там китайцев.
Только в начале 1990-х годов, с появлением в стране первых гастарбайтеров, мононациональный характер южнокорейского общества начал размываться. Тем не менее и сейчас один из первых вопросов, с которыми сталкивается иностранец в разговоре с корейцем – это вопрос о том, когда иностранец уедет из Кореи. Подразумевается, что все находящиеся в Корее иностранцы (за исключением опять-таки жён) – это люди по определению временные.
Корейские учебники истории и, шире говоря, корейские представления о себе и своей нации склонны подчёркивать мононациональный характер корейского общества. Более того, многие воспринимают эту «чистоту крови» как источник уникальной силы корейского национального духа. Любопытно, что в наше время подобные (по нынешним меркам – расистские) высказывания звучат больше в северокорейской пропаганде, в то время как в южнокорейской прессе так открыто говорят только некоторые националисты-маргиналы.
Южная Корея является мононациональной страной, население которой не имеет опыта общения с иностранцами и в целом склонно воспринимать их как непонятных и нежелательных чужаков. Как показывают опросы, корейцы постепенно меняют своё отношение к возможным перспективам появления в стране большого количества представителей национальных меньшинств. Но в целом отношение к такой перспективе у корейцев не отличается особым энтузиазмом. Исследования социологов постоянно подчёркивают, что корейцы не склонны видеть иностранцев своими соседями по кварталу. Парадоксальным образом серьёзной дискриминации подвергаются этнические корейцы из Китая, которые в своей массе свободно говорят по-корейски и внешне неотличимы от своих южнокорейских единоплеменников.
Правда, те же опросы показывают, что корейцы не возражали бы против появления в стране большого количества высококвалифицированных иностранцев из «белых» стран развитого Запада. Более того, южнокорейские исследовательские учреждения, университеты и правительственные организации время от времени пытаются нанимать иностранных сотрудников.
Эти кампании приносят свои плоды: представители западной молодой элиты действительно приезжают в Корею поработать. Однако они обычно не задерживаются там надолго: проведя там несколько лет, они также покидают страну. Во многом это связано с невозможностью для большинства иностранцев встроиться в корейское общество. Играет тут свою роль и языковой барьер (за исключением немногочисленной элиты корейцы плохо владеют английским), и общий настрой на отторжение иностранцев (даже элитных), и жёсткая иерархическая структура южнокорейских корпораций, и непривычное культурное окружение. Не надо забывать и о проблемах с образованием детей: обучение в школах с преподаванием на английском стоит безумных денег при весьма сомнительном качестве, а в школах, где образование идёт по-корейски, иностранные дети часто подвергаются остракизму.
Впрочем, нежелание обладателей дипломов Гарварда и Йеля ехать в Южную Корею не следует считать особо большой проблемой – в конце концов, в Южной Корее хватает своих инженеров, физиков и предпринимателей. Куда более важным для изменения демографического баланса стало бы появление в стране большого количества не столь притязательных мигрантов – то есть, по сути, тех же гастарбайтеров, которые, однако, согласятся приехать в страну навсегда.
Но в Южной Корее никто из политиков пока не решается всерьёз говорить о поощрении массовой иммиграции. Всем интуитивно понятно, что подобная политическая линия не встретит понимания у большинства населения страны. Корейцы готовы принять в свои ряды физика из Стэнфорда, но вот отношение к вьетнамскому разнорабочему у них будет не очень положительным. А поскольку Республика Корея является демократической страной, игнорировать это обстоятельство политики не могут.
Политики в своём большинстве понимают, что в стране происходит вялотекущая демографическая катастрофа, но, заботясь в первую очередь о своём переизбрании, они не могут честно сказать избирателям о том, что никакие дополнительные вложения в бесплатные детские сады, никакие оплачиваемые отпуска для матерей не решат демографической проблемы. Проблему могло бы решить приглашение сотен тысяч вьетнамских семей – но этот вариант непопулярен в широких народных массах, и никто из тех, чьё будущее зависит от исхода следующих выборов, не будет его продвигать.
