Важнейшим парадоксом истории внешней политики России является то, что её основной целью всегда было обеспечить себе полную самостоятельность в принятии основных решений, но успех на этом пути всегда в значительной степени зависел от контекста, в котором страна отстаивает свои интересы. Так и сейчас важнейшую роль в том, насколько успешно Россия противостоит разрушительным усилиям всего Запада, играют, помимо достигнутой за последние 25 лет внутренней устойчивости, происходящие изменения глобального характера, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай».
Применительно к российским приоритетам самое большое значение среди этих изменений имеет то, что современная мировая политика окончательно перестала быть европейской. Европа остаётся в центре глобальной силовой политики потому, что именно здесь входят в прямое соприкосновение силы двух самых могущественных ядерных держав – России и США, но она совершенно точно перестала быть центром мировой политики как таковой, поскольку сами европейские страны утеряли способность к проведению даже сравнительно самостоятельного курса. Мировая политика сегодня действительно глобальна, и поведение таких держав, как Китай или Индия, уже не является «фоном» происходящих в мире процессов, а определяет их содержание.
С российской точки зрения такие трансформации представляют собой в равной мере возможность и вызов. Возможность – потому что избавляют нас от необходимости искать союзников внутри Запада для того, чтобы быть успешными на самом опасном географическом направлении. Вызов – потому что заставляют задуматься о новой форме глобальной роли и ответственности России. Последнее исторически не является настолько свойственным её внешнеполитическому поведению, как можно было бы подумать. Поэтому именно сейчас для нас важно понимать, что будет представлять из себя в будущем глобальная стратегия страны, для которой мессианские устремления никогда не были путеводной звездой внешнеполитических решений и действий.
Россия присоединилась к международной политике в момент, когда та только возникала и обретала черты, которые ей оказались присущи на протяжении последовавших пятисот лет. Возникновение в конце XV – начале XVI веков Русского государства совпало по времени с открытием европейцами Америки, началом там колониальных захватов, расколом западной церкви и распространением военных технологий, сделавших Европу доминирующей силой на исключительно долгое время. В силу того, что российская государственность сформировалась как культурное явление за пределами европейской политической цивилизации, её отношения с Европой с самого начала оказались конфликтными.
На протяжении нескольких столетий западного, европейского на самом деле, доминирования в мировых делах Россия сохраняла свою свободу выбора, что всегда стоило ей колоссальных материальных затрат и человеческих потерь в ходе кровопролитных военных столкновений. Российская стратегия сочетала в себе две особенности.
Во-первых, она никогда не была мессианской, то есть направленной на распространение своих представлений о справедливости далеко за пределами собственных границ. Россия не создала ничего похожего на европейский колониализм не потому, что у неё отсутствовали на это силовые ресурсы: мы знаем, что присоединение Средней Азии произошло в эпоху, когда империя была исключительно могущественна. Однако это бессмысленное в широком контексте российской истории предприятие также не привело к созданию колониальной политики по европейскому образцу. Причина в том, что любые виды мессианских устремлений совершенно не свойственны русской внешнеполитической культуре, обращённой скорее внутрь себя, чем на остальные народы. Даже широко известная концепция «Москва – третий Рим» не была, в сущности, мессианской, хотя ей и приписывались подобные устремления.
Во-вторых, российская стратегия последовательно опиралась в своей реализации на поиск и определение тех сил на Западе, которые могли бы стать нашими ситуативными союзниками. А поскольку противниками России становились, как правило, самые могущественные в военном отношении европейские державы – Священная Римская империя, Швеция, Франция или Германия, на Западе всегда находились силы, поддержка которых обеспечивала России относительные преимущества. Все масштабные столкновения России и Европы, в которых мы были победителями, сопровождались расколом внутри самого Запада. Оба случая политического, хотя и не военного, поражения России – в Крымской войне середины XIX века и в холодной войне второй половины XX века – произошли в условиях достаточно высокой консолидации Запада. Иными словами, в обоих случаях у России не было даже тактического союзника среди её исторических противников.
После завершения холодной войны на невыгодных для России условиях её стратегия в отношении Запада также исходила из высокой степени вероятности того, что Европа постепенно будет освобождаться от полного доминирования США и это сыграет роль традиционного фактора российской сопротивляемости давлению со стороны наших вечных противников.
Стремление России к тому, чтобы установить особые отношения с ведущими европейскими странами или Европейским союзом в целом, неоднократно становилось предметом бдительной критики европейских или американских коллег. И они, в сущности, были не так уж и неправы: Россия действительно считала эмансипацию Европы ключевым фактором более сбалансированной мировой политики в будущем.
Этого, однако, не произошло: Европа не смогла добиться самостоятельности в мировых делах, даже если допустить, что она этого всерьёз хотела бы. Последовавшие один за одним с 2009 года внутренние кризисы и деградация политических элит уже к началу военно-политического противостояния на Украине вернули европейцев к даже большей зависимости от США, освобождение от которой сейчас невозможно себе представить. Но, что можно считать парадоксом, очередной этап скольжения Европы в стратегическое ничтожество не становится фактором усиления глобальных позиций США. Положение Европы становится ничтожеством как таковым, окончательно закрывая ту главу всемирной истории, где эта часть света была центром мировой политики.
Сейчас эта политика действительно стала глобальной.
Однако теперь встаёт задача определить, в том числе и на теоретическом уровне, какой может быть глобальная политика России в условиях, когда мир ждёт нашего присутствия, а сама Россия возвращается к присущему ей отсутствию какого-либо мессианства. И не менее присущему ей прагматизму внешнеполитических устремлений. Сочетание объективной необходимости глобального участия в решении самых важных вопросов и глубоко национальной внешнеполитической культуры станет, как можно предположить, значимой теоретической и практической задачей России в ближайшие годы.
