Сохранение статус-кво во Франции вызвало понятное облегчение в европейском истеблишменте и большинстве СМИ: убеждённый европеист Макрон выглядел в их глазах фигурой явно более выгодной, чем Марин Ле Пен, предлагавшая переформатировать ЕС в объединение национальных государств при ослаблении общих институтов, пишет эксперт клуба «Валдай» Алексей Чихачёв. Однако на сегодняшний день ситуация такова, что представления французского лидера и его коллег о ближайшем будущем ЕС несколько отличаются.
24 апреля Франция узнала имя своего президента на следующие пять лет. Как и предполагали эксперты, на этом посту остался действующий глава государства Эммануэль Макрон, получивший 27,8 и 58,5 процента голосов в двух турах. Обрисовывая перспективы своего второго срока, он назвал его «неспокойным и историческим», но если со входом в историю всё пока не очевидно, то трудности уже налицо: расколотое общество, медленно выходящая из кризиса экономика, нерешённость миграционных вопросов и так далее . Ближайшей проверкой на прочность станут июньские выборы в Национальное собрание, победа на которых партии Макрона отнюдь не гарантирована, хотя и весьма возможна.
Однако важные задачи будут стоять перед президентом не только на внутреннем, но и на внешнем контуре. Согласно Конституции Пятой республики, именно глава государства определяет основные направления внешней и оборонной политики страны, и с 2017 года Макрон уже неоднократно доказал, что готов пользоваться этими полномочиями с большой охотой. Ему оказались свойственны подчёркнуто активный дипломатический стиль, стремление выйти за устоявшиеся рамки мышления и предложить яркие концепции (вроде «смерти мозга НАТО»), попытки вовлечь Францию в разнообразные форматы, инициативы и процессы в качестве если не лидера, то хотя бы заметного участника. С учётом сделанного им за последние пять лет, а также традиционной для французской дипломатии силы преемственности, представляется необходимым обобщить, с какими задачами столкнётся Макрон после завершения электорального цикла.
В приоритете – европейские дела
Сохранение статус-кво во Франции вызвало понятное облегчение в европейском истеблишменте и большинстве СМИ: убеждённый европеист Макрон выглядел в их глазах фигурой явно более выгодной, чем Марин Ле Пен, предлагавшая переформатировать ЕС в объединение национальных государств при ослаблении общих институтов. За время своего первого мандата президент пытался выступать как инициатор всех крупных реформ внутри Евросоюза, посвятив тому программную Сорбоннскую речь ещё в 2017 году, не говоря о ныне идущем председательстве Франции в Совете ЕС . Во многом именно с его подачи в дискурсе закрепились термины «европейский суверенитет» и «стратегическая автономия ЕС», подтверждения которым предлагалось искать не только в экономике, но и в оборонной сфере (программа PESCO, Европейская инициатива вмешательства и так далее). Европеизм Макрона заходил так далеко, что он даже ставил знак равенства между суверенитетом самой Франции и успешностью европейской интеграции, считая, что первого не может быть без второй.
Однако на сегодняшний день ситуация такова, что представления французского лидера и его коллег о ближайшем будущем ЕС несколько отличаются. Как подчёркивает специалист по истории внешней политики Франции Евгения Обичкина, Макрон всё ещё рассуждает о «европейской Европе», которая могла бы действовать как подлинно самостоятельный игрок (и в этом плане он преемственно продолжает линию де Голля – Миттерана). Тогда как в реальности консолидация происходит на иной основе – чувстве трансатлантической солидарности перед лицом «российской угрозы». Все свои предложения об укреплении роли ЕС Макрону приходится сопровождать оговорками, что речь идёт о создании лишь дополнительной опоры для НАТО, не несущей самостоятельного значения, что выхолащивает из его риторики первоначальный смысл. Соответственно, президент всё чаще и чаще оказывается в неудачной роли «одинокого всадника», чьи инициативы воспринимаются как либо слишком амбициозные, либо приводящие к дублированию уже имеющихся функций. Как дополняет учёный-международник Тома Гомар, снижает убедительность французских предложений ещё и отсутствие по ним внутреннего консенсуса, когда глава государства стоит на европеистских позициях, а почти все его оппоненты (в том числе представляющие страну в Европарламенте) остаются до той или иной степени евроскептиками.
Выход из этого положения лежит через поиск дополнительных союзников в пределах Евросоюза, которые согласились бы именно с французским видением интеграционного процесса. И действительно, в последние годы Макрону удалось несколько укрепить связи с государствами Южной Европы, прежде всего с Италией, с которой в 2021 году был подписан так называемый Квиринальский трактат, и Грецией, ставшей крупным импортёром французской военной техники. Следует ожидать продолжения активной деятельности Парижа на этом фланге, хотя ни одна из южноевропейских стран не станет равноценной заменой главному партнёру – Берлину. Очевидно, что в ближайшие пять лет Макрон будет пытаться сохранить привилегированный характер диалога с ФРГ, оказавшийся востребованным, в частности, при выработке общеевропейского ответа на последствия коронакризиса. Тем не менее, как объясняет эксперт АрноДюбьен, на сегодняшний день франко-германский тандем приобрёл неравномерный характер: для французов это именно дуэт равновеликих держав, тогда как немцы согласны с такой трактовкой далеко не всегда. По мере того как ФРГ все же начнёт наращивать своё не только экономическое, но и политическое влияние, перекос в невыгодную для Франции сторону будет становиться всё заметнее. Если Макрон захочет предупредить этот процесс, ему придётся уже сейчас искать новую формулу тандема или даже дезавуировать некоторые реверансы, сделанные им в сторону Берлина ранее (например, намёк на возможность «европеизации» ядерного оружия Пятой Республики, прозвучавший в 2020 году).
Взаимодействие внутри ЕС останется естественным приоритетом для Парижа в ближайшие пять лет, но частью европейской политики в широком смысле слова он видит и отношения с Россией. Здесь возможности президента крайне ограничены, поскольку все пять лет он старался соблюдать хрупкий баланс между сохранением двустороннего диалога и обязательствами перед западными союзниками. По всей видимости, самому
Макрону такой подход останется весьма удобен, поскольку он позволяет в какой-то мере претендовать на роль посредника в ситуации вокруг Украины, не требуя значительных усилий от самой Франции. Осязаемых результатов подобная линия так и не принесла (и вряд ли принесёт в дальнейшем), но для Москвы она хотя бы выглядит несколько менее враждебной, чем заявления ряда других европейских государств. Это всё же позволяет надеяться на сохранение части российско-французских контактов между деловыми и экспертными кругами, гражданскими обществами.
Задачи в других регионах
На современном этапе Франция всё ещё позиционирует себя в качестве державы, сохраняющей так называемую глобальную ответственность и, следовательно, географическое многообразие интересов. Поэтому в спектре направлений внешней политики Макрона останется, помимо европейского театра, и ряд других регионов мира.
Во-первых, на африканском векторе Парижу предстоит решать задачу по перестройке всего комплекса отношений с местными государствами. Ранее Макрон уже заявлял о желании найти некую новую модель отношений с Африкой, но обозначал её параметры в основном пунктирно, говоря о равноправии, признании ошибок колониального прошлого и желании сделать ставку на молодёжь и гражданское общество вместо политических элит. Теперь же эти лозунги предстоит насыщать конкретным содержанием, а главное – так или иначе завершать военную операцию «Бархан», идущую в Сахеле с 2014 года. Уступая непрекращающимся обвинениям в неоколониализме, Париж пытается придать своей политике на континенте более привлекательный облик, создавая имидж не «жандарма», а ценного, но не единственного партнёра африканских стран. В этом плане для Макрона существует риск зайти слишком далеко, когда модернизация отношений может перетечь в повальное сворачивание французского присутствия, чем обязательно воспользуются другие игроки. Примечательным трендом последних лет стали попытки Пятой Республики развивать контакты с нефранкофонной Африкой, где фактор исторической памяти не так силён; скорее всего, они будут предприниматься и далее.
Во-вторых, на повестке дня оказывается переосмысление политики Парижа на Ближнем Востоке. Некогда влиятельная региональная держава, за последние 10–15 лет Франция растеряла большую часть былых позиций, не сумев удачно проявить себя ни в сирийском, ни в ливийском урегулировании – в том числе при Макроне, чьи попытки посредничества в обоих случаях почти не приносили результатов. Своеобразным символом последних неудач стали действия французской дипломатии в Ливане, когда после взрыва в порту Бейрута в 2020 года Макрон требовал от местных властей в сжатые сроки сформировать новый кабинет министров и провести структурные реформы, которые с тех пор, по сути, так и не удалось запустить. Фактически сложилась ситуация, когда Пятой Республике предстоит выработать всю свою ближневосточную стратегию заново, чтобы определить свои приоритеты и реальные возможности на фоне более активных игроков (в первую очередь Турции). До тех пор немногие позитивные для Парижа новости приходят преимущественно с местных рынков вооружений – благодаря новым контрактам с Катаром, ОАЭ и другими странами.
В-третьих, стоит вопрос о дальнейшей адаптации французской стратегии в Индо-Пацифике. Париж объявил о своих амбициях в этом регионе мира в 2018 году, намереваясь выстроить собственный квазиальянс с участием Австралии, Индии и Японии. Тем не менее с созданием AUKUS в 2021 году из этой предполагаемой «оси» выпала Канберра, и французская сторона, потеряв многомиллиардный контракт на строительство подводных лодок, получила болезненный финансовый и политический удар. ТеперьМакрон наверняка попробует зайти с другой стороны, настаивая на расширении военно-морского присутствия Евросоюза и скорейшей реализации новой индо-тихоокеанской стратегии ЕС. В этом плане приоритетным союзником и отчасти конкурентом наверняка станет Германия, уже подтвердившая свой интерес к Индо-Пацифике с помощью недавней миссии фрегата «Бавария». Париж продолжит декларировать намерение придерживаться в ИТР некого третьего пути между США и КНР, однако реалистичность подобной стратегии, особенно с учётом участия всех его региональных партнёров в проамериканской QUAD, остаётся под большим сомнением.
Эти и другие внешнеполитические сюжеты, с которыми предстоит иметь дело Макрону по ходу второго срока, замыкаются на один главный вопрос – удастся ли Франции найти для себя влиятельную роль в меняющемся мировом порядке или она удовлетворится статусом средней европейской державы без лидерских претензий? За время первого срока Макрон продемонстрировал понимание масштабов этой проблемы, попытавшись приблизиться к реализации первого варианта, однако его собственных усилий в конечном итоге может оказаться недостаточно. В своё время бывший министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин говорил о периоде сразу после окончания холодной войны: «Ни одно из текущих изменений в мире в каком бы то ни было плане (дипломатическом, торговом, военном, культурном, языковом) не было для нас благоприятным»
. Современный международный контекст, усложняющийся в ещё большей степени, лишь подтверждает актуальность этого тезиса, что оставляет французской внешней политике крайне узкое пространство для манёвра, какой бы президент ею ни руководил.
