Газета «Нью-Йорк Таймс», новостной компас западного мира, обычно оформляет свои заголовки в умеренном ключе. Однако осенью 1989 года почти каждый день огромные буквы печатались жирным шрифтом, потому что новости были не только важными, но и сенсационными. Почему? Потому что раздел Европы подходил к концу, день за днём, и кульминацией процесса стало падение Берлинской стены – самого важного символа холодной войны, поскольку она разделила не только один город, одну страну, один континент, но и весь мир, пишет Райнхард Крумм, руководитель регионального Управления по безопасности и сотрудничеству в Европе (Вена).
У «Нью-Йорк Таймс» была ещё одна причина для жирного шрифта. За падением стены последовал конец империи, Советского Союза, главного соперника Запада в холодной войне. Автор этих строк слышал выступление Михаила Горбачёва 25 декабря 1991 года и вечером пошёл на Красную площадь, чтобы увидеть историческую смену флагов над Кремлём.
Из Берлина будущее выглядело очень светлым, как и из Варшавы, Риги и других государств Центральной Европы. Но жители Ленинграда (в то время он так назывался), Владикавказа или Мурманска испытывали смешанные чувства. Будущее выглядело неясным, но было много надежд на лучшие времена. В целом мир объединился в ожидании мирного и значимого будущего с меньшим числом конфронтаций и конфликтов и большими шансами на сотрудничество между народами.
Это сотрудничество казалось достижимой и универсальной целью в рамках всеобщей стабильности и процветания. Но вместо того, чтобы использовать удивительную возможность для достижения именно этой цели, менталитет холодной войны в мире никуда не делся. Доверие между Западом, то есть европейским сообществом (ныне – Европейским союзом), США и Россией несколько укрепилось, но уже в декабре 1992 года российский министр иностранных дел Андрей Козырев заявил на конференции СБСЕ в Стокгольме, что у России есть свои национальные интересы и она будет защищать их. Запад был ошеломлён.
В то время Россия боролась за выживание, а в западных столицах основное внимание уделялось быстрой трансформации стран Центральной и Восточной Европы, которые были готовы к реформам. В воздухе всё ещё витал дух времени президента США Рональда Рейгана и премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, которые стремились прежде всего к экономическим реформам, не проявляли интереса к войне культур и не боялись задеть чувство гордости. Это касалось не только России, но и практически всех государств, находящихся в процессе трансформации.
Запад торжествовал, не испытывая при этом ни малейшей благодарности к гражданам Востока и, в частности, к Михаилу Горбачёву за достаточно мирное окончание холодной войны.
Восток должен был модернизировать свою политическую систему в направлении западной демократии, верховенства закона и плюрализма, что было необходимо и на что очень надеялись. Он также должен был перейти к рыночной экономике. В целом было хорошо, что изменения произошли в странах, которые сделали свой выбор уже в качестве суверенных государств, а не в качестве сателлитов или республик Советского Союза. Но Запад, сосредоточенный на этой «экономизации свободы», как писал историк Филипп Тер (в книге Europe Since 1989: A History, 2016 – ред.), практически не учитывал связанные с этим социальные и психологические стрессы.
Многие граждане на Востоке чувствовали себя брошенными во время этих процессов. Социальные трудности оказали влияние почти на каждую семью. Когда Тимоти Гартон-Эш недавно написал, что десятая и двадцатая годовщины падения стены воспринимались очень позитивно и не очень хорошо только в последние десять лет, стоит задаться вопросом, не были ли упущены некоторые негативные явления в период до 2009 года. Блестящие новостройки в Варшаве, Москве, Будапеште впечатляют. Но они открывают только часть истории последних 30 лет.
Исторические уроки того периода заключаются в том, что успех и неудача очень тесно взаимосвязаны. Европа сблизилась; бывшие социалистические страны до сих пор празднуют свою свободу; Германия в окружении друзей. Но Европа всё ещё не едина. Линия раздела только сместилась на Восток, а во внутренней политике наблюдается рост популизма и недовольства. Сам ЕС пребывает в напряжении.
Обещание Парижской хартии для новой Европы, данное на Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) в 1990 году, было реализовано лишь частично. Следующее поколение должно преодолеть это новое разделение и не упустить возможность, возникшую после падения Берлинской стены тридцать лет назад. Подлинное преодоление раскола в Европе осветят СМИ. И снова будут большие, жирные заголовки на первых полосах всех наших газет – и, конечно же, у «Нью-Йорк Таймс».