В силу своего драматизма события последних месяцев естественным образом заставляют нас обратиться к феномену союзнических отношений во внешней политике великих держав. Изменение баланса сил на Южном Кавказе произошло в результате военного столкновения, один из участников которого – Армения – состоит в двух региональных организациях с участием России – ЕАЭС и ОДКБ. Более того, на национальной территории Армении находится российская военная база. Эти формальные отношения создают почву для дискуссии о том, насколько далеко должна была пойти Москва в предоставлении одной из сражающихся сторон преференций в области безопасности. И в целом, что из себя представляет феномен союзнических отношений в современной международной политике? Об этом пишет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай».
Нравится нам это или нет, но у великой державы – участника глобального ядерного «клуба» не может быть союзников.
Отношения стран «пятёрки» Совета Безопасности ООН со всеми остальными определяются их решающим военным превосходством. Это превосходство создаёт основу для перманентного, по выражению Джорджа Оруэлла, состояния «холодной войны» между ними и другими участниками международного сообщества. Такая «Война» может протекать самыми разными способами, но даже если её практическим выражением становится весьма тесное сотрудничество, никто из его участников не способен инкорпорировать интересы партнёра в систему своих национальных интересов.
Поэтому мы не должны удивляться, что для США не является очевидной даже защита своих формальных союзников в том случае, если российские интересы безопасности вступят в противоречие с их суверенитетом, а Россия не считает интересы своих союзников приоритетом собственной внешней политики. Особенно когда речь идёт не о выживании союзника, а о потенциальном изменении силовых возможностей. В международных отношениях более сильные участники не могут вступать в борьбу за интересы менее сильных. Исключением может быть только прямая и очевидная зависимость выживания более сильного государства от того, насколько окажутся защищёнными интересы его младшего партнёра. Но эту задачу решает, как мы видим, только география, диктующая расположение стратегических объектов на территории сопредельного государства. Даже если более слабые страны своим поведением не создают поводов усомниться в собственной лояльности, доказать свою действительную нужность им крайне сложно.
Тем более если дело касается отношений с ядерной державой. С учётом того, что среди стран «пятёрки» даже наименее сильные – Великобритания и Франция – могут решить проблему выживания самостоятельно, достаточно сложно убедить ведущие ядерные державы в том, что интересы союзников имеют для них принципиальное значение. Именно в таком положении находится Россия, и мы не можем забывать об этом, когда оцениваем текущие события на её ближайшей периферии.
В силу своего драматизма события последних месяцев естественным образом заставляют нас обратиться к феномену союзнических отношений применительно к внешней политике великих держав. Изменение баланса сил на Южном Кавказе произошло в результате военного столкновения, один из участников которого – Армения – состоит в двух региональных организациях с участием России – Евразийском экономическом союзе (ЕАЭС) и Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Более того, на национальной территории Армении находится российская военная база. Эти формальные отношения создают почву для дискуссии о том, насколько далеко должна была пойти Москва в предоставлении одной из сражающихся сторон преференций в области безопасности. И в целом, что из себя представляет феномен союзнических отношений в современной международной политике?
В действительности история международной политики знает достаточно мало примеров, которые мы могли бы определить как союзнические отношения. И тем более она не знает их в случаях, когда речь идёт о разных по своим силам государствах. Наиболее свежим идеальным примером союзнических отношений было взаимодействие Великобритании, СССР и США в годы Второй мировой войны. Равные силы участников и наличие у них одной общей цели – уничтожения Германии, проводившей агрессивную революционную политику, – обеспечивало устойчивость этого альянса на протяжении нескольких лет. Настоящим концом этой коалиции стало создание Соединёнными Штатами ядерного оружия, немедленно изменившее баланс сил, которому уже никогда не было суждено восстановиться в прежнем виде. Тем более что общий враг был повержен. Коалиция держав, победивших в 1813 году революционную Францию, также не просуществовала долго. В ходе Венского конгресса 1815 года разногласия между Россией, Пруссией, Великобританией и Австрией стали настолько велики, что это потребовало вернуть Францию в число великих держав в качестве общего балансира.
Союзнические отношения между США и Великобританией, а также другими партнёрами по НАТО основаны на абсолютном военном превосходстве Вашингтона и именно поэтому центральный вопрос НАТО с момента её основания – готовность США принимать на себя риски, связанные с реализацией интересов остальных участников. Великобритания и Франция в 1956 году, Франция в ходе колониальных войн в Индокитае и Алжире, а также Великобритания в ходе конфликта с Аргентиной за Фолклендские острова в полной мере могли осознать, что их главный союзник будет оказывать поддержку только там, где затронуты его непосредственные интересы.
Великие державы идут на создание формальных институтов союзничества только в той мере, в какой это необходимо для обеспечения их собственных интересов. Например, возможностей развёртывания сил и средств в случае военного конфликта. Но по мере того как такое развёртывание становится не нужным из-за возрастания технических возможностей или снижения угроз, ценность союзников становится более чем относительной.
Было бы излишним академическим упрощением считать, что форматы многостороннего сотрудничества, которые были созданы Россией и несколькими странами на пространстве бывшего СССР, – это исключительно продукт российской международно-политической слабости или могущественных внешних ограничителей. Хотя, безусловно, соотношение сил в рамках ЕАЭС или ОДКБ диктует именно такую логику рассуждений. Однако ЕАЭС, например, был создан в своём современном виде – это произошло в 2015 году – уже после того, как Москва вернула себе необходимые возможности для перехода к полноценной политике великой державы.
Аргументация представителей институционалистского подхода, ратующих за то, что институты в любом случае снижают транзакционные издержки и поэтому выгодны, здесь имеет под собой более чем убедительные основания. Россия в рамках ЕАЭС выступает в качестве равного в механизме принятия решений с государствами, силовые возможности которых не могут быть сравнимы с её собственными. Но она существенно экономит за счёт того, что целый ряд важных вопросов решается здесь совместно.
Но точно также было бы, наверное, неправильно абсолютизировать российскую заинтересованность в сохранении присутствия и обязательств за пределами своих границ. Она не выше, чем у других великих держав, и имеет ярко выраженную тенденцию к сокращению на уровне всей международной политики. Мы не можем назвать ни одной третьей страны, союз с которой имел бы действительно жизненное значение для выживания России, Китая или США. Более того, во времена, когда мир всё больше зависит не от сложных институционализированных систем, а от рационального осознания государствами гибельности военных решений, наличие или отсутствие формальных союзников также меняет свою природу и значение. Мы видим, что способность США или ЕС мобилизовать союзников в момент принятия решений в международных институтах мало что меняет в реальности. Если эти решения направлены против слабейших членов международного сообщества, то они и так находятся в уязвимом положении. А если против сильных – Китая или России – то последствия доставляют, конечно, неудобства, но не являются критическими. То, что у Москвы и Пекина нет союзников в том смысле, в каком они есть у США, ничего в соотношении сил в рамках международной политики не меняет.
Но если мы, говоря о союзничестве, подразумеваем другое, формально не равноправное состояние отношений, то весьма вероятно, что необходимо использовать и другой термин. Как определил ещё в начале октября 2020 года весьма уважаемый коллега из Армении, иллюзией было то, что Россия должна бороться за армянские интересы, но правда в том, что это Армения должна бороться за интересы России. Для этого страна должна на основе рациональной оценки своих возможностей вести себя таким образом, чтобы её место в системе интересов великой державы было не только результатом субъективной самооценки, но хоть как-то стремилось к отражению объективной реальности.
Великие державы сейчас окончательно утрачивают интерес к принятию на себя избыточных обязательств. Последним исключением остаются ведущие европейские страны, но их ограниченные возможности сами диктуют необходимость избавляться от обязательств, если не на словах, то на деле. Этот процесс объективен, и нет оснований думать, что он может быть обратим.
Последние несколько лет мы достаточно много рассуждали, с полным на то основанием, что в современных условиях малые и средние державы могут проводить более многовекторную политику. Большинство государств на территории бывшего СССР, но также и страны, например, Юго-Восточной Азии, вполне официально говорят, что возможности, предлагаемые им великими державами, делают рациональным отказ от жёсткого выбора в пользу одной из них. Но нельзя забывать, что в точно той же мере возрастает и внешнеполитическая гибкость самих великих держав – они всё меньше нуждаются в союзниках, всё меньше готовы инвестировать в создание международного порядка на глобальном или региональном уровне и всё меньше стремятся рисковать там, где не затронуты их жизненные интересы. Тем более что материальная основа для такого поведения у них всё равно намного более солидная, чем у всех остальных.
