Американо-китайский раскол способствует заинтересованности Китая в укреплении партнёрства с Россией и развитии евразийских проектов, но вопрос о том, насколько Москве удастся убедить Пекин принять конструкт «Большая Евразия» как оптимальную формулу регионального сотрудничества, остаётся открытым, пишет Адиль Каукенов, директор казахстанского Центра китайских исследований China Center.
Долгое время американо-китайское сотрудничество было важнейшей частью всей глобальной экономической системы, формируя взаимные потоки товаров, людей, технологий, финансов и зачастую являясь одним из главных драйверов мирового экономического роста.
Именно поэтому сложно переоценить, насколько серьёзно повлияет на мир текущее американо-китайское расхождение на разные полюса. Причём надо заметить, что, хотя в экономике развод по разным углам идёт медленно в силу огромного количества не всегда заметных невооружённому глазу взаимных связей, в политической риторике накал страстей выглядит далеко не шуточным. Конечно, уход президента Дональда Трампа вернул больше дипломатичности взаимным уколам, но наличие двухпартийного консенсуса по китайской тематике уже ни у кого не вызывает сомнений. Более того, данный консенсус стал важным фактором во внутриполитической борьбе США.
Жёсткость и беспощадность атаки США на флагман китайских высоких технологий Huawei показали всю серьёзность Вашингтона по устранению конкурентов американскому технологическому доминированию. С учётом того, что все остальные китайские крупные компании, включая даже развлекательный TikTok, либо находятся под пристальным вниманием американских политиков, либо уже подверглись первым атакам, очевидно, что экономический разрыв также будет набирать обороты. В результате мир, вероятнее всего, лишится одного из стабильных источников экономического роста, а также возможностей, обеспечиваемых большими объёмами торговли Китая и Запада
Однако для проекта Большой Евразии обострение американо-китайской конкуренции, наоборот, представляет новый горизонт для развития, как будто вновь напоминая, что в китайском языке слово кризис состоит из двух иероглифов – «опасность» и «шанс» (危机).
Хотя идея евразийства насчитывает уже немалый срок существования, термин «Большая Евразия» вышел на свет после обострения отношений между Россией и Западом. Масштабная санкционная война показала грани новой политической и экономической реальности, которая и стала благодатной почвой для зарождения нового концепта.
Шесть лет назад для Пекина участие в Большой Евразии как сопряжение с ЕАЭС через «Пояс и путь» было больше региональным проектом на фоне других многочисленных международных направлений. Китайская элита в тот момент всеми силами пыталась избежать любой антизападной повестки или конфронтации, порой недвусмысленно намекая, что Москве стоило бы быть более гибкой в своей внешнеполитической линии. Указывая, в частности, на то, что Пекину удавалось сглаживать все острые углы с Западом, несмотря на коммунистическое руководство во главе страны.
Но после натурального «крестового похода», возглавленного Дональдом Трампом, особенно в самые трудные дни, когда Китай первым столкнулся с COVID-19, даже наиболее прозападным элитариям КНР стало очевидно, что договориться не получится никак. И даже откупиться сделками не получится. Максимум, что позволяют сделать деньги в этой ситуации, так это выиграть время. Вашингтон весьма чётко выразил свою позицию: Китай набрал такую мощь, что в ближайшем времени сможет сместить США с мирового пьедестала, а для Белого дома это равно тотальному поражению.
Пережив первый лёгкий шок от понимания, что политика задабривания в такой ситуации больше не работает, Пекин также начал менять тактику. Тон китайской дипломатии стал значительно жёстче, породив даже специальный термин «волки-воины». Но самое главное для Большой Евразии – что Китай оказался в ситуации, когда против мощного западного альянса, включающего в себя не только экономические, но и военные союзы, он остался практически в одиночестве. И этому была своя причина.
В годы «медовых отношений» с Западом Китай всеми силами пытался не навлечь подозрений относительно себя как военно-политической державы, поэтому избегал вступления в какие-либо союзы. Единственным исключением стала ШОС, рассматриваемая Пекином на тот момент как необходимый входной билет на приграничное пространство Центральной Азии. Поэтому если у США есть целый ряд союзников, как малых, так и крупных, готовых критиковать Китай, вступать с ним противодействие и проверять реакцию на ту или иную провокацию, то набор союзников Пекина оказался весьма и весьма ограниченным.
И здесь Россия – мощный военно-политический центр, член «большой пятёрки» СБ ООН, серьёзный поставщик энергоресурсов, ключевой игрок на евразийском пространстве и, что особенно важно, страна, также находящаяся под мощным давлением Запада, – предстала для Пекина в новом свете. Более того, Москва накопила значительный опыт противостояния с Западом, умело отделяя Вашингтон от европейских столиц по ряду принципиальных вопросов. Также Россия имеет успешный опыт борьбы с Западом на информационно-идеологическом направлении.
В этом контексте Россия для Китая – это самый важный, безальтернативный союзник на внешнеполитической арене, имеющий достаточную мощь и опыт, чтобы уменьшить давление США и его союзников. Но, как и любые марксисты, пекинские идеологи, как правило, следуют завету о том, что без экономического базиса любые политические замки весьма шатки. Поэтому экономические проекты с Россией, да и на всём евразийском направлении, стали носить не только экономический, но и стратегический характер. Та же компания Huawei, лишившись доступа ко всем западным активам, стала придавать своим российским проектам совсем иное значение. Российские магнаты, попавшие в санкционные списки Запада, также по-новому открыли для себя китайское направление.
В этом смысле на сегодня наблюдается рассвет российско-китайских отношений, по уровню доверия стремительно приближающихся к временам советско-китайской дружбы, когда Москва и Пекин состояли в едином блоке. Кстати говоря, строки в гимне Варшавского договора «Песнь объединённых армий» прямо гласили: «Мы на удар в ответ ударим, Страна Советов и Китай…» Сегодня Россия и Китай не только проводят многочисленные совместные военные учения, но и вместе патрулируют морские пространства.
Надо заметить, что новые геополитические реалии не только изменили качество российско-китайских отношений, но также дали Ирану возможность изменить отношение к себе на евразийском пространстве. Если в двухтысячных стремление Тегерана войти в ШОС и более активно участвовать в евразийских проектах вызывало большой скепсис, так как на тот момент противостояние Ирана и Запада могло плохо сказаться на других участниках, то 17 декабря 2021 года на саммите ШОС была запущена процедура по принятию Ирана в полноправные члены ШОС. И это понятно: то, что пугало в двухтысячных, стало преимуществом в две тысячи двадцатых. К тому же Иран, являющийся одной из ключевых стран Ближнего Востока, даёт евразийским проектам прямой выход в этот важнейший геополитический регион.
Тем самым американо-китайский раскол дал серьёзный импульс взаимодействию России, Китая и Ирана, что обеспечивает проекту Большой Евразии особую актуальность.
Но есть и негативные факторы, играющие против Большой Евразии. Болезненным в российско-китайском взаимодействии остаётся вопрос о том, кто будет играть лидирующую роль. В советско-китайском расколе именно этот вопрос сыграл одну из важнейших ролей, так как Пекин откровенно тяготился ролью младшего брата в советском блоке. Поэтому после смерти Сталина пути двух коммунистических держав разошлись, и каждая стала строить свой социализм, несмотря на серьёзную угрозу со стороны НАТО.
Сегодня Китай – это мировой экономический гигант, где ВВП одной только провинции Гуандун (1,7 триллиона долларов в 2020 году) больше, чем ВВП России (1,4 триллиона долларов в 2020). Уровень инвестиционных и технологических возможностей по многим сферам практически несопоставим.
Но при этом Китай за тридцать лет политики взаимодействия с Западом практически не участвовал в серьёзных военных конфликтах, информационных противоборствах и дипломатических противостояниях. Тогда как Россия даже на пике взаимодействия с Западом в девяностых и двухтысячных активно участвовала в самых разных операциях, от операции в аэропорту Приштины на Балканах в 1999 году до «принуждения Грузии к миру» в 2008 году.
Поэтому вопрос главенства, того, кто задаёт тон, далеко не иллюзорен. Китай предлагает терминологию в виде «Сообщества единой судьбы» и «Пояса и Пути» как идеологическое оформление для всех стран, готовых сотрудничать. Но России, как великой державе, важно предлагать собственные нарративы, собственную терминологию регионального и мирового сотрудничества. Поэтому Большая Евразия – это больше видение Москвы, где она предлагает соединить множество проектов, таких как ЕАЭС, «Пояс и путь», ШОС, в качестве большого перспективного полюса, к которому будут подключаться любые заинтересованные игроки, включая европейские державы.
Но Пекин пока не дал внятного и чёткого ответа о своём отношении к Большой Евразии. И резон здесь понятен. Прежде чем Китай поддержит, хотя бы даже на словах, какой-либо проект, важно понять, насколько в самой Москве серьёзно относятся к собственной идеологеме? Кто ещё готов поддержать Большую Евразию? Как будет встречена российско-китайская Большая Евразия другими крупными и средними игроками? Например, тем же Казахстаном? Не является ли Большая Евразия, несмотря на всю российско-китайскую дружбу, попыткой Москвы перехватить инициативу формирования смыслов на евразийском пространстве? И подобных вопросов очень много.
Очевидно, что ответов на них у Пекина пока просто нет и ему понадобится время на полноценное осмысление. Причём, надо заметить, что полноценное понимание Большой Евразии Китаем невозможно без активного российского участия, а пандемия COVID-19, несмотря на все технические новинки, всё же сильно осложнила возможность взаимодействия. Особенно с Китаем, где, с учётом особенностей его системы принятия решений, личные встречи на всех уровнях носят первостепенный характер. Большинство из них на сегодня практически заморожены, а те каналы, что действуют полноценно, работают в авральном режиме, обеспечивая многочисленные повседневные задачи.
Также нужно отметить, что если говорить о других евразийских странах и важных участках «Пояса и пути» из Китая на Запад, то в Центральной Азии тоже есть серьёзный вакуум понимания, что представляет собой Большая Евразия, каковы будут её очертания, обязательства и выгоды.
Подытоживая, можно сказать следующее: американо-китайский раскол способствует заинтересованности Китая в укреплении партнёрства с Россией и развитии евразийских проектов, но вопрос о том, насколько Москве удастся убедить Пекин принять конструкт «Большая Евразия» как оптимальную формулу регионального сотрудничества, остаётся открытым.
