24 ноября в Брюсселе проходит пятый саммит «Восточного партнёрства». Впервые с 2009 года он проводится не в одной из восточноевропейских столиц, а в столице объединённой Европы, что призвано подчеркнуть консолидацию и высокий уровень внимания ЕС к своей восточной политике.
Накануне саммита в подготовительных документах и выступлениях часто встречались термины «оживить» и «придать новую динамику». Они свидетельствуют о ситуации активного поиска новых движущих сил взаимодействия между ЕС и государствами – участниками программы. «Восточное партнёрство» стало символической квинтэссенцией всей политической активности Европейского союза в отношении постсоветского пространства.
В программе «Восточного партнёрства», как в призме, отразились основные проблемные векторы формирования общей внешней политики, принципов расширения влияния на страны, не имеющие прямой перспективы членства, адекватных форм взаимодействия в условиях острой дестабилизации на пространстве программы.
Цель предыдущего саммита, состоявшегося в мае 2015 года в Риге, состояла в желании ЕС продолжать деятельность программы после того, как она стала триггером глубокого внутриполитического кризиса в ключевой стране-участнице. Спустя два года задачи саммита заявлены более позитивно, однако как противоречия внутри самого ЕС, так и нарастание осторожности в европейской политике стран-участниц не позволяют сформировать стратегическую повестку развития программы.
Очень много внимания уделяется сигналам и символам, и уже на этом уровне возникают противоречия. Накануне саммита повысился накал обсуждения терминов, которые должны появиться в итоговой декларации. Азербайджан и Армения обеспокоены, появится ли и в каком контексте сюжет «поддержки территориальной целостности»; президент Украины выразил недовольство традиционной заменой «европейской перспективы» на «поддержку европейских устремлений». Эти терминологические разночтения отражают основные проблемы целеполагания программы в частности и внешней политики ЕС в отношении постсоветского пространства вообще. Как с учётом имеющегося инструментария выработать общий операциональный подход к внутри- и межгосударственным конфликтам? Как всё-таки решить дилемму европеизации без расширения? Как с учётом значительной дифференциации внешнеполитических стратегий государств – участников объединить в рамках одной региональной инициативы «коня и трепетную лань»?
В этой связи спектр оценок достигнутых результатов сотрудничества в рамках «Восточного партнёрства» очень широк и варьируется от подчёркивания успехов, выразившихся в реализации ЗСТ+ и безвизовых режимов с тремя из шести стран, до весьма скептического отношения, вызванного прежде всего относительно небольшим объёмом проектного финансирования в бюджете программы.
Реальность, как и должно быть, выходит за рамки оценочных суждений. Более детальный анализ механизмов реализации «Восточного партнёрства» в сочетании с панорамным взглядом на инструменты деятельности ЕС в отношении восточных соседей позволяет увидеть гораздо больше нюансов.
В политике Европейского союза в отношении постсоветского пространства произошёл отчётливый сдвиг от нормативного принципа, который был сформирован дискурсом о необходимости продвижения либерально-демократических ценностей и основывался на идее сближения с ЕС в обмен на внутриполитические реформы. Этот отход обусловлен отсутствием консенсуса относительно сближения стран “с европейскими устремлениями” с Европейским союзом. Постепенный отказ от нормативности и политической обусловленности создаёт ту лакуну на уровне символов, о которой говорилось выше.
Однако на уровне реализации европейских проектов и инициатив такое смягчение будет скорее способствовать расширению присутствия ЕС в странах «Восточного партнёрства» вне зависимости от их декларируемой приверженности идее европейской интеграции. Деятельность Европейского союза сфокусирована на секторальном продвижении норм и стандартов, что создает широкую и устойчивую базу для наращивания влияния.
В результате текущий уровень сотрудничества демонстрирует степени адаптации целей и задач «Восточного партнёрства» к вариативности форм внутриполитического развития и векторов внешнеполитических устремлений «фокусных государств»: так, Армения продолжает процесс структурных реформ, прежде всего в рамках визового диалога, несмотря на членство в ЕАЭС, Молдова стремится к сближению с проектом евразийской интеграции, несмотря на вступившее в силу Соглашение об Ассоциации с ЕС, Грузия весьма избирательно подходит к выполнению взятых на себя в рамках Соглашения об ассоциации обязательств, Белоруссия активно развивает экономическое сотрудничество с ЕС, не являясь полноправным участником программы.
На сегодняшний день в программе «Восточное партнёрство» как никогда заметен разрыв между уровнем политических символов и реальным практическим наполнением. И хотя кризис символической составляющей очевиден, он имеет минимальное воздействие на реализации программы. Для бюрократического аппарата Европейского союза характерна высокая инерционность, а для проевропейских политических кругов в государствах-партнёрах (находятся они у власти или в оппозиции) важна возможность использовать участие в программе для привлечения внимания электората. Кроме того, государства-партнёры, включённые в процесс подготовки Соглашения об ассоциации (то есть все, кроме Белоруссии и Азербайджана), провели масштабную работу по адаптации своего внутреннего законодательства к нормам и стандартам ЕС.
Весь политический дискурс строится вокруг символической и стратегической составляющих подписываемых документов, однако они представляют собой в первую очередь подробный свод технических деталей, которые будут в дальнейшем определять отношения между ЕС, «фокусными государствами» и Россией. Эта законодательная платформа могла бы быть использована как элемент общего пространства от Лиссабона до Владивостока, но станет скорее основой дальнейшего политико-экономического сближения ЕС и государств «Восточного партнёрства».
