Ключевой проблемой внешней политики России является низкая исполняемость угроз. Российские идеи и предложения забалтывались, не воспринимались всерьёз. Возможно, только симметричный разворот и ультиматум сможет пробудить на Западе желание наконец поговорить по-взрослому, пишет Андрей Сушенцов, программный директор Валдайского клуба.
До недавнего времени в российской элите бытовало мнение, что путём переговоров Россия может не просто донести до США ложность ставки на одностороннее доминирование, но и предложить в конструктивном ключе альтернативы американоцентричной структуре безопасности. Однако предложения Бориса Ельцина о переложении ответственности за европейскую безопасность с НАТО на ОБСЕ были названы Биллом Клинтоном «нереалистичными». Предложения Владимира Путина о создании совместной с США архитектуры ПРО были похоронены под толщей бесконечных дискуссий демократов и республиканцев в Вашингтоне. Проект Договора о европейской безопасности Дмитрия Медведева – проигнорирован из-за десятков «открытых писем» стран Восточной Европы Вашингтону о неприемлемости переговоров с Москвой.
Пятнадцать лет назад один мой студент удивительно точно описал причины игнорирования российских предложений: ключевой проблемой внешней политики России, писал он, является «низкая исполняемость угроз». Российские идеи и предложения забалтывались, не воспринимались всерьёз. Видимо, это привело российскую дипломатию к выводу о том, что надо смещать центр тяжести дискуссий с западными партнёрами на другие вопросы. А что, если Россия вдруг поставит интересы Венесуэлы, Кубы, Сербии, Приднестровья или Донбасса в центр своей стратегической культуры? Похоже, что только такой симметричный разворот и ультиматум – пока интересы этих игроков не будут удовлетворены, мы не перейдём к другим пунктам повестки дня – может пробудить на Западе желание наконец поговорить по-взрослому. Задать действительно важные вопросы: в чём же наши интересы во взаимодействии с Россией?
Объяснять российскую стратегическую культуру нужно оглядываясь на её внутреннюю политику. Почему же Россия так упорно пытается вернуть реализм в повестку дня мировой политики? В России сама жизнь вокруг – турбулентность на наших границах и наша внутренняя хрупкость – толкает к тому, чтобы смотреть на всё с практической точки зрения. Например, на саммите ОДКБ в Таджикистане, когда Владимир Путин объявил о начале участия российских ВКС в сирийском конфликте, он посвятил своё выступление перечислению угроз, исходящих из этой страны, а не тому, что Россия начинает «крестовый поход». Всё было понятно: задача – сохранить региональную стабильность.
Напротив, поведение администрации Барака Обамы на фоне сходного регионального кризиса – волнений в Египте в ходе «арабской весны» – показало совершенно другую внешнеполитическую логику. Хосни Мубарак – надёжный долгосрочный военно-политический партнёр в регионе, получатель миллиардных дотаций из бюджета США. На фоне беспорядков в США возникает мнение, что это народное восстание против диктатора. Перед США стратегический выбор: поддержать толпу или надёжного союзника, и президент Обама предпочитает поддержать толпу. Впоследствии стало ясно, что толпа преимущественно исламистская и на свободных выборах побеждают «Братья-мусульмане» . Уже через короткое время администрация США была вынуждена поддержать предложение египетских военных навести порядок и совершить переворот.
Вот что такое реализм в российской интерпретации, которому она следует, пусть и с экспериментами 1990-х, на протяжении всей истории мировой политики после 1991 года. Нынешняя ситуация – ещё одна попытка вернуть реализм в американские оценки происходящего и начать обстоятельный разговор о европейской безопасности. Даже если инструментом для этого выступает угроза.
