12 июня исполняется три года с того момента, когда в Сингапуре состоялся первый в истории американо-северокорейский саммит. Многие наблюдатели тогда вполне всерьёз объявили этот саммит эпохальным историческим прорывом, который, дескать, открыл путь к ядерному разоружению КНДР и чуть ли не к объединению двух корейских государств. Впрочем, уже тогда, в 2018 году, было немало скептиков, которые не разделяли подобного оптимизма. Как показали последующие события, скептики оказались абсолютно правы. О том, к чему привела северокорейская политика Трампа, пишет Андрей Ланьков, профессор Университета Кукмин (Сеул).
Американо-северокорейские отношения в 2017–2019 годах являют собой хороший пример того, как использование нестандартных подходов может сделать достижимым успех, о котором до этого невозможно было и помыслить. Однако эти же события можно считать и поучительным примером того, как пренебрежение тактическими проблемами и технической проработкой вопросов в итоге не позволяет стратегическому успеху, который казался столь близким, стать реальностью.
На избрание Дональда Трампа президентом США в конце 2016 года Северная Корея отреагировала так, как в Пхеньяне обычно и реагируют на приход в Белый дом любого нового американского президента – серией действий, направленных на резкое повышение напряжённости в регионе. Связано это с тем, что в Пхеньяне надеются, что новая администрация, столкнувшись в самом начале своей деятельности с кризисом в Корее, проявит слабину и пойдёт на те уступки, которых в данный момент добиваются в Пхеньяне.
В 2017 году для организации очередной демонстративной военно-дипломатической эскалации у Пхеньяна было всё необходимое. Первые годы правления Ким Чен Ына, который стал северокорейским руководителем в 2011 году, были отмечены не только улучшением экономического положения страны, но и впечатляющими успехами северокорейского ВПК. Поэтому избрание Дональда Трампа президентом дало северокорейским ракетчикам и ядерщикам возможность продемонстрировать свои достижения.
На протяжении 2017 года Северная Корея провела три запуска межконтинентальных баллистических ракет (МБР) «Хвасон-14» и «Хвасон-15». Обе эти модели МБР отличались от своих предшественников тем, что они могли поражать цели на большей части континентальной территории США. Кроме этого, северокорейские ядерщики провели первое успешное испытание термоядерного взрывного устройства (водородной бомбы).
Однако в Пхеньяне не учли, что они имеют дело с очень необычным американским президентом. Неизвестно, как на подобную кампанию прореагировала бы, например, Хиллари Клинтон, сумей она выиграть выборы 2016 года. Однако Дональд Трамп решил ответить на северокорейский военно-дипломатический блеф ещё более радикальным блефом (впрочем, блефовал ли Трамп в 2017 году – вопрос сложный).
Сразу после того, как Северная Корея начала играть на обострение ситуации, из Белого дома посыпались заявления такой степени воинственности, у которой вообще нет параллелей в истории американо-северокорейских отношений. В прошлом гротескные угрозы в адрес оппонентов всегда делали северокорейцы, но вот в 2017 году и в начале 2018 года главным источником угрожающих фраз стал Белый дом. В частности, Трамп обещал, что ответом на действия КНДР будут «пламя и ярость, равных которым не видел мир», и постоянно дразнился, называя Ким Чен Ына «маленьким человечком с ракетой». В Пхеньяне, разумеется, не остались в долгу и обозвали Трампа «старым маразматиком», но последнее как раз мало кого удивило – всяческие обзывалки всегда были частью фирменного стиля северокорейской дипломатии.
Вдобавок начались утечки о том, что администрация Трампа действительно готовится нанести удар по ядерным объектам КНДР. Неясно, до какой степени эти слухи отражали реальные намерения Трампа, а до какой были частью сознательно организованной кампании дипломатического шантажа, но выглядело всё крайне правдоподобно. На фоне утечек и твитов шло наращивание американского военного присутствия в регионе, а официальные представители США стали активно говорить о нарушениях прав человека в КНДР. Всё это слишком походило на политико-пропагандистскую подготовку военной операции.
Сейчас, спустя три года, есть все основания сомневаться в том, что Дональд Трамп действительно собирался показать миру те самые «пламя и ярость». Куда вероятнее, что в 2017 году Трамп организовал этакий мастер-класс по «стратегии сумасшедшего», о которой в своё время говорил президент Никсон. Кстати сказать, именно она десятилетиями лежала в основе северокорейской дипломатической стратегии. На протяжении долгого времени северокорейское руководство сознательно и последовательно старается представить себя в качестве людей непредсказуемых, иррациональных и вообще способных на всё. Это представление далеко от действительности (Северной Кореей правят люди хладнокровные и расчётливые), но существование такого стереотипа, безусловно, играет на руку Пхеньяну, ибо заставляет относиться к его словам и делам с полной серьёзностью. Похоже, что в 2017 году Трамп решил играть по пхеньянским правилам, но делать это с куда большей интенсивностью, чем это делали сами пхеньянские дипломаты.
Воинственная риторика сделала своё дело: к концу 2017 года большинство наблюдателей всерьёз опасалось того, что в ближайшие месяцы на Корейском полуострове начнётся полноценный военный конфликт.
В этих условиях изменил своё отношение к северокорейскому вопросу и Китай. Традиционно китайское руководство к Северной Корее относилось амбивалентно. С одной стороны, Китаю никогда не нравились ни ракетно-ядерные амбиции Пхеньяна, ни его показная воинственность, которая постоянно создавала поводы для сохранения американского военного присутствия вблизи китайских границ. С другой стороны, Китай совершенно не радовала перспектива хаоса в обладающей ядерным оружием стране по соседству. Поэтому он оказывал Северной Корее минимальную помощь, помогая таким образом режиму семьи Ким держать страну под контролем и сохранять там внутриполитическую стабильность.
Однако воинственность Трампа заставила Китай на какое-то время пересмотреть свою позицию. На протяжении 2017 года китайские представители в ООН активно поддерживали жёсткие антипхеньянские резолюции, проекты которых вносились американскими дипломатами. Вдобавок Китай, через который осуществляются почти все контакты КНДР с внешним миром, на протяжении примерно года (с лета 2017-го и до лета 2018-го) относился к санкциям всерьёз: китайская таможня не пропускала в КНДР товары из длинного санкционного списка
Китай, скорее всего, рассчитывал создать атмосферу дипломатического и экономического давления на КНДР. Даже если бы это давление не оказало влияния на политику Пхеньяна, сам факт существования жёстких санкций мог использоваться китайскими дипломатами для того, чтобы убеждать американцев в том, что использование военной силы является преждевременным и что следует подождать до тех пор, пока санкции окажут своё действие и вынудят Пхеньян отступить.
Результатом этого необычного американо-китайского единства стало то, что Северная Корея оказалась в ситуации внешнеэкономической блокады. Санкции сделали для КНДР практически невозможным ведение нормального международного бизнеса.
Воинственность Трампа немало напугала и руководство Южной Кореи – тем более что с 2017 года у власти в стране находятся левые националисты, традиционно выступающие за мягкую политику в отношении Пхеньяна. Вдобавок в Сеуле понимали: Южная Корея неизбежно пострадает в результате любого военного конфликта на Корейском полуострове. Стремясь предотвратить катастрофу, в вероятность которой тогда верили многие, с начала 2018 года президент Южной Кореи Мун Чжэ Ин и его окружение активно занимались посредничеством между Пхеньяном и Вашингтоном, стремясь усадить стороны за стол переговоров. В конце концов эти попытки увенчались успехом и привели к Сингапурскому саммиту.
Впрочем, можно спорить о том, до какой степени этот успех был результатом посредничества Сеула: показная воинственность Трампа не только запугала китайцев и южнокорейцев, но и оказала несколько ошеломляющее действие на северокорейцев, которые и сами, казалось бы, являются мировыми чемпионами по части воинственной риторики и дипломатического блефа.
К концу 2017 года руководство КНДР реально опасалось того, что непредсказуемый американский президент в любой момент начнёт военные действия. При том что Северная Корея имела шансы нанести своим противникам (не столько США, сколько Южной Корее и Японии) немалый ущерб, мало кто сомневался, что полноценный военный конфликт окончится поражением Северной Кореи и, возможно, будет стоить жизни значительной части северокорейской элиты.
По многим признакам можно предполагать, что перед саммитом в Сингапуре, в июне 2018 года, Пхеньян был готов пойти на серьёзнейшие уступки. Разумеется, речь и тогда не шла о ядерном разоружении – отказ от ядерного оружия представляется КНДР абсолютно неприемлемым. Тем не менее в тот момент Пхеньян был всерьёз готов отказаться от существенной части своей ракетно-ядерной программы – лишь бы только избежать прямой конфронтации с США и снизить уровень давления, с которым сталкивалась экономика страны.
Однако Дональд Трамп и его окружение, добившись приезда Ким Чен Ына в Сингапур, не смогли превратить Сингапур в Каноссу северокорейского руководителя. Саммит в Сингапуре завершился подписанием так называемой Сингапурской декларации, которая является документом крайне неконкретным и лишь упоминает, что стороны будут стремиться к «денуклеаризации Корейского полуострова».
Умело загоняя своего противника в угол, Дональд Трамп и его администрация не уделяли внимания конкретной проработке технических вопросов – тех самых вопросов, которые играют такую большую роль, когда речь заходит о проблемах ограничения вооружений.
Судя по всему, Дональд Трамп рассчитывал на то, что Ким Чен Ын, согласившись на переговоры, пойдёт на серьёзные уступки. Американский президент, исходя из своего опыта в бизнесе, явно предполагал, что после того, как высшие руководители решат вопрос в целом, выработка конкретных договорённостей станет технической проблемой, которую можно будет легко решить в рабочем порядке. Поэтому никакие конкретные договорённости в Сингапуре не были зафиксированы – да их, в общем, и не было.
Однако вскоре после Сингапурского саммита ситуация изменилась радикальным образом. Главной причиной этих перемен стало резкое обострение американо-китайской конфронтации, которое произошло по инициативе того же Трампа.
После саммита в Сингапуре переговорный процесс продолжался ещё некоторое время, хотя и без видимых результатов. В новой ситуации, чувствуя за собой китайскую поддержку, в Пхеньяне не видели необходимости в том, чтобы идти на уступки. Вдобавок, там стали подозревать, что Дональд Трамп более не представляет прямой угрозы, – и, соответственно, не собирались продвигаться к «денуклеаризации Корейского полуострова». Тем более что никакой «денуклеаризации» в Пхеньяне, разумеется, совершенно не хотели.
Таким образом, Сингапурский саммит является интересным примером того, как нестандартный подход (применение пресловутой «теории сумасшедшего», доведённой до крайности) может создать немалые потенциальные возможности, которые, однако, в итоге не обязательно удаётся реализовать. Скорее всего, весной и летом 2018 года Северная Корея была готова пойти на заметные уступки. Однако с американской стороны этой возможностью не смогли или не захотели воспользоваться – и в результате ситуация вернулась на круги своя. КНДР пошла на переговоры, в первую очередь, чтобы выиграть время, и это ей в итоге удалось.
Впрочем, военно-дипломатический блеф Дональда Трампа всё-таки привёл к некоторому улучшению ситуации. При том что Северная Корея продолжает активную работу над МБР и ядерными зарядами, в нынешней ситуации проведение Северной Кореей испытаний и ракет большой дальности, и ядерных устройств представляется маловероятным. До 2020 года этому препятствовал остаточный страх перед американской реакцией, а сейчас – жёсткая позиция Китая, зависимость Северной Кореи от которого в результате кризиса 2017–2019 годов только усилилась. Тем не менее речь идёт о весьма скромных достижениях: привлёкшая к себе столько внимания северокорейская дипломатия Дональда Трампа окончилась, по сути, ничем.
