Что бы там ни говорили политики и идеологи, рядовые южнокорейцы всё меньше склонны воспринимать Северную Корею как отторгнутую часть своей страны. Для них Северная Корея постепенно становится «заграницей», то есть бедной страной, которая по капризу географии расположена поблизости от Южной Кореи и население которой по капризу истории говорит на диалекте корейского языка. Среди масс растёт скептицизм в отношении самой идеи объединения, что давно и регулярно подтверждают опросы общественного мнения, пишет Андрей Ланьков, профессор Университета Кунмин (Сеул).
Дать ответ на вынесенный в заголовок вопрос не так просто, ибо единой позиции по отношению к Северной Корее у южнокорейского общества нет. Дело тут в том, что Южная Корея является глубоко поляризованным обществом. Уже не первое десятилетие политическую жизнь страны определяет противостояние двух политических лагерей: так называемых консерваторов и так называемых прогрессистов.
Названия эти, пожалуй, лучше всего брать в кавычки – в том числе и потому, что южнокорейские «консерваторы» по своим политическим взглядам далеки от консерваторов европейских и американских, а южнокорейским «прогрессистам» вообще трудно найти западные аналоги. Несколько упрощая, можно считать, что «консерваторы» – это сторонники умеренно рыночной экономики, которые в своей внешней политике безусловно ориентируются на Соединённые Штаты. Их оппоненты-«прогрессисты» по европейским меркам могут быть описаны как очень умеренные социал-демократы (нечто вроде британских лейбористов времён Тони Блэра). Однако от европейских умеренно левых южнокорейские «прогрессисты» отличаются, в частности, ярко выраженным национализмом.
Говоря о политических лагерях Южной Кореи, нет особого смысла называть партии, с которыми эти лагеря ассоциируются. Дело в том, что в Южной Корее существует довольно необычная, но установившаяся традиция – обе главные партии периодически ребрендируются. Иначе говоря, при приближении очередных парламентских или чаще президентских выборов и «консерваторы», и «прогрессисты» обычно заявляют о роспуске своей предшествующей партии и о создании партии новой, которая, в общем, от старой отличается исключительно эмблематикой и названием. На настоящий момент главная партия «консервативного» лагеря – это Объединённая партия будущего, а главная партия «прогрессистского» лагеря – это Единая демократическая партия. Впрочем, нет сомнений в том, что через несколько лет и «консерваторы», и «прогрессисты» будут использовать какие-то иные вывески.
«Консерваторы» ведут свою идеологическую родословную от военных режимов, которые правили в Корее в 1961–1987 годах, а если уходить в более древние времена, то от Ли Сын Мана и даже первых корейских модернизаторов-националистов конца XIX века.
Ныне находящиеся в оппозиции «консерваторы» относятся к Северной Корее куда более негативно, чем их противники. Были времена, когда реальную политику «консерваторов» в отношении Севера описывала чеканная китайско-корейская формула «мёльгон тхонъиль», то есть «Уничтожив коммунистов, объединим страну!». Где-то до начала шестидесятых годов южнокорейское руководство, в котором тогда безраздельно доминировали идеологические учителя и наставники нынешних «консерваторов», действительно всерьёз собиралось «освободить» Северную Корею от правящего там «марионеточного коммунистического режима». Однако времена эти давно прошли, хотя и сейчас правые говорят, что их цель – объединение страны на принципах либеральной демократии (то есть на южнокорейских условиях).
По большому счёту, политика правых до недавнего времени лучше всего описывалась формулой, которую разработал их гуру и кумир Пак Чжон Хи: «сначала – экономический рост, а потом – объединение». Иначе говоря, хотя правые формально, на уровне деклараций отрицали за Северной Кореей легитимность, на практике они исходили из того, что с северокорейским государством Югу придётся сосуществовать ещё очень долгое время.
С течением времени в отношении правых к Северу стали происходить изменения. Всё большее количество сторонников правых, особенно из числа молодёжи, стало сомневаться в том, что объединение с Северной Кореей следует рассматривать в качестве цели практической политики. Эти люди, в общем, пока ещё не готовы полностью отказаться от лозунга объединения на принципах либеральной демократии. Однако чем дальше, тем больше они рассматривают объединение как некую абстрактную цель, достижение которой возможно только в неопределённом будущем и которая никак не должна влиять на практическую политику.
В принципе, ориентация на долгосрочное мирное сосуществование предусматривает готовность к переговорам и компромиссам, и когда-то «консерваторы» такую готовность проявляли. Однако в последние годы практически консенсусным среди правых стало мнение о том, что почти любые формы взаимодействия с Северной Кореей являются либо ненужными, либо опасными, и поэтому их следует избегать. Идеальной, с их точки зрения, являлась политика, которую проводили две последние правые администрации – Ли Мён Бака (2008–2012) и Пак Кын Хе (2013–2017). Политика эта сводилась к игнорированию Северной Кореи и к свёртыванию любого сотрудничества с этой страной.
«Консерваторы» подразумевают, что такой жёсткий подход приведёт к тому, что Северная Корея, возможно, откажется от своей ядерной программы, существование которой они воспринимают как серьёзную угрозу.
Впрочем, во многих случаях заявления о том, что ядерное разоружение, дескать, может быть достигнуто путём давления на Север, являются скорее ритуальными. На практике среди правых сейчас доминирует уверенность в том, что Северная Корея ни при каких обстоятельствах в обозримом будущем не откажется от ядерного оружия. Поэтому «консерваторы» говорят, что Южной Корее следует избегать взаимодействий с Севером в первую очередь потому, что Северная Корея обычно извлекает экономическую выгоду из таких контактов (это в целом правда) и использует добытые таким образом средства для дальнейшего продвижения своей ядерной программы, подрывая безопасность южнокорейского государства.
Отношение «прогрессистов» к Северной Корее является более сложным. «Прогрессивный» лагерь исторически сложился в 1990-е годы на основании слияния двух компонентов, которые в более ранние периоды хотя и не были антагонистами, но представляли собой две разные политические силы.
Во-первых, корни «прогрессистов» уходят к антисистемной оппозиции 1960-х и 1970-х годов, то есть к людям, которые, подобно Ким Дэ Чжуну (президент с 1998 года по 2002 год), в своё время активно выступали против правления военных режимов. Тогдашняя антисистемная оппозиция отчасти руководствовалась идеологическими соображениями, а отчасти носила региональный характер и опиралась на юго-западные провинции страны.
Другим компонентом нынешних южнокорейских «прогрессистов» стали выходцы из радикального левонационалистического студенческого движения восьмидесятых годов. В те годы в общественно-политической жизни южнокорейских университетов доминировали радикалы, идеология которых представляла собой причудливую смесь марксизма-ленинизма и корейского национализма. Эти люди не слишком утруждали себя учёбой и проводили время в драках с полицией и чтении марксистской и националистической литературы. Значительное их большинство в те времена в той или иной степени симпатизировало Северной Корее – по их мнению, стране, в которой построено национально чистое и социально справедливое общество. Идеалом для них было объединение на равноправной основе, возможно – через создание конфедерации, но некоторые не были тогда против того, чтобы северокорейские порядки были распространены на всю страну. Разумеется, речь шла не о реальных северокорейских порядках, про которые они знали мало, а о порядках той Северной Кореи, которая существовала в их воображении.
Начало девяностых стало для этих людей временем жестокого разочарования. Распад социалистического блока нанёс по их мировоззрению внезапный и, по сути, смертельный удар. Студенческие активисты, которые свято верили в правоту массовых движений и рабочих демонстраций, неожиданно обнаружили, что в Восточной Европе и массовые движения, и рабочие демонстрации явным образом направлены против той идеологии, в которую они отчасти сами только что уверовали.
Другим ударом для них стало частичное «открытие» Северной Кореи. В более ранние времена в южнокорейской прессе содержалось немало негативной информации о Северной Корее – причём значительная часть информации была в целом вполне справедливой. Однако радикалы воспринимали любой негатив, связанный с Северной Кореей, как официальную пропаганду и относились к нему крайне недоверчиво, предпочитая черпать информацию о Севере из пхеньянских официальных изданий.
Однако в середине девяностых годов в Северной Корее начался массовый голод, который, среди всего прочего, привёл к тому, что потоки северокорейских экономических мигрантов устремились в Китай. Многие из бывших студенческих активистов получили возможность встречаться с северокорейцами, причём встречи эти чаще всего проходили в Китае, где о манипуляциях со стороны южнокорейских спецслужб речи не шло. Из этих контактов революционным радикалам стало ясно, что Северная Корея не представляет собой парадиза, где царит равенство и процветание, а является бедной страной третьего мира, политический строй которой лучше всего охарактеризовать как де-факто сословную монархию.
Однако следы былых мечтаний оказывают влияние на взгляды «прогрессистов». Бывшие студенты-радикалы, влившиеся в «прогрессивный» лагерь и со временем занявшие в нём немалые посты, давно не воспринимают Северную Корею как пример для подражания, но всё равно относятся к ней не так негативно, как их оппоненты из «консервативного» лагеря. Для южнокорейских «прогрессистов» Северная Корея – это не страна тоталитарного кошмара, а скорее братская страна (или точнее – обособившаяся часть своей страны), которая по каким-то причинам сбилась с пути и оказалась в сложном положении.
Идеологи «прогрессистского» лагеря на протяжении последних 20–25 лет подчёркивают, что идеальной политикой в отношении Северной Кореи является политика сотрудничества. Отдалённой целью этой политики, по их словам, является объединение страны на конфедеративной основе, то есть в соответствии с моделью «одна нация, две системы». Впрочем, в некотором отношении «прогрессисты» похожи на своих оппонентов «консерваторов», которые, как мы помним, на словах так полностью и не отказавшись от лозунга «Уничтожим коммунистов и объединим страну!», на практике сейчас рассматривают объединение Кореи как задачу, отодвинутую в бесконечность.
Тем не менее южнокорейские «прогрессисты» настроены на то, что с Северной Кореей надо как-то взаимодействовать. Они понимают и то, что на практике такое взаимодействие будет нежизнеспособным без серьёзных субсидий со стороны южнокорейского правительства. Южнокорейские «прогрессисты» не просто хотят вести с Северной Кореей экономический и торговый обмен, но и готовы щедро субсидировать этот обмен из средств бюджета. Правда, сейчас возобновление таких контактов невозможно из-за режима санкций. Нарушать этот режим нынешняя «прогрессивная» администрация не решается, в первую очередь потому, что такие нарушения приведут к конфликту с США, которого в Сеуле сейчас не хочет никто.
Правда, и среди «прогрессистов» постепенно растёт понимание того, что рядовой южнокорейский налогоплательщик в своей массе к Северной Корее всё более равнодушен и всё менее склонен воспринимать северокорейцев как своих единоплеменников. Это означает, что налогоплательщики не очень готовы платить деньгами из своих карманов за реализацию тех амбициозных планов сотрудничества, которые лелеют «прогрессисты». Поэтому в своей пропаганде и публицистике «прогрессисты» стараются убедить южнокорейскую публику в том, что взаимодействие с Севером будет, дескать, осуществляться на взаимовыгодной основе и принесёт выгоду обоим корейским государствам – причём в этой пропаганде дело часто доходит до прямых и весьма комичных манипуляций с фактами и статистикой.
Всё, что мы говорили выше, касается в первую очередь настроений в рядах политической и интеллектуальной элиты. Если же говорить о настроениях основной массы южнокорейцев, в особенности молодых сторонников обоих политических лагерей, то ясно одно: что бы там ни говорили политики и идеологи, рядовые южнокорейцы всё меньше склонны воспринимать Северную Корею как отторгнутую часть своей страны. Для них Северная Корея постепенно становится «заграницей», то есть бедной страной, которая по капризу географии расположена поблизости от Южной Кореи и население которой по капризу истории говорит на диалекте корейского языка. Среди масс растёт скептицизм в отношении самой идеи объединения, что давно и регулярно подтверждают опросы общественного мнения.
Скорее всего, именно это медленное, но неуклонное формирование на Корейском полуострове двух отдельных наций в долгосрочной перспективе и определит судьбу страны. Тем не менее пока, в 2020 году, дебаты между «консерваторами» и «прогрессистами» идут с прежней яростью.
