Основатели объединённой Италии надеялись, что, создав централизованное унитарное государство после многовековой раздробленности, они внушат народу сильное чувство национальной идентичности, но, как показывают недавние конфликты между центральным и региональными органами власти из-за пандемии коронавируса, Италия по-прежнему остаётся страной, в которой местная колокольня звонит громче всех, пишет Винсент Делла Сала, доцент политологии факультета социологии и Школы международных исследований и директор Центра им. Жана Монне университета Тренто.
Италия отмечает 150-летие со дня, когда Рим, наконец, был включён в страну, образованную в 1861 году, и стал её столицей. Тогда это событие широко не праздновалось, так как католическая церковь была против, да и в 2020 году о нём вспомнили очень сдержанно. Это даёт повод задуматься, превратилось ли то, что граф Меттерних в 1814 году назвал «всего лишь географическим понятием», в сплочённое общество с сильным чувством идентичности и видением своего места в мире. Мы считаем, что, хотя страна кажется сильно разделённой и расколотой, итальянское общество демонстрирует высокую степень сплочённости и солидарности, которые не всегда заметны в политике или социологических опросах. Чтобы доказать это, обратимся к трём цитатам из богатого исторического, культурного и научного наследия Италии.
В первую очередь мы вспомним слова Массимо д’Адзельо, одного из основателей новой страны, который, как утверждается, сказал в 1860 году: «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев». Он имел в виду тот факт, что новая страна возникла не в результате широкого националистического движения, а в результате серии дипломатических манёвров и исторических обстоятельств, которые объединили разные территориальные единицы – некогда могущественные города-государства, регионы, находившиеся под властью Бурбонов, и территории, веками бывшие под папским контролем. Большинство граждан тогдашней Италии говорили на разных диалектах, а не на одном языке. Общности исторического наследия они тоже не чувствовали (кроме, возможно, памяти о том, как они в прошлом воевали друг с другом). Хотя территориальная целостность Италии не ставится под вопрос уже почти полвека (после того, как Италия и Австрия подписали в 1972 году соглашение о гарантиях прав немецких меньшинств в Альто-Адидже / Южном Тироле), правомерно спросить, позволили ли последние 150 лет объединить общество, которое на момент создания страны было расколото.
Во время объединения Италии возникли два частично связанных друг с другом важных противоречия, которые всё ещё продолжают влиять на итальянскую политику и общество. Первым был экономический разрыв между северной и южной Италией. Традиционная историография того периода представляет итальянское единство как договорённость между элитами – точнее между формирующимся промышленным классом на севере и крупными землевладельцами на юге. Юг вошёл в объединённую страну с более низким ВВП на душу населения (90% от среднего показателя по стране в 1871 году), и эта тенденция усилилась за последние 150 лет (68% в 2011 году, согласно исследованию Banca d’Italia). Что ещё важнее, объединение подорвало зарождающуюся промышленную базу на юге Италии, в то время как промышленный треугольник «Генуя – Милан – Турин» смог развиваться и извлекать выгоду из своей близости к развивающимся промышленным державам: Франции и Германии. Несмотря на значительные усилия, которые в период после Второй мировой войны прикладывали сменявшие друг друга правительства Италии, и на попытки Европейского союза использовать фонды регионального развития для устранения разрыва между «двумя Италиями», южные регионы почти по всем экономическим и социальным показателями не идут ни в какое сравнение не только с богатой северной Италией, но и со многими относительно бедными регионами в других частях южной и центральной Европы.
Также в объединённой Италии возникла напряжённость между теми, кто хотел создать «современную» страну, идущую по стопам передовых европейских держав, и теми, кто рассматривал социальные, экономические и политические преобразования как угрозу традиционным сообществам, почти всегда локальным или в лучшем случае региональным. Для итальянских националистов середины XIX века, Джузеппе Мадзини и Джузеппе Гарибальди, единство Италии означало не только освобождение Италии от иностранного правления, особенно от правления Австрии, но и освобождение её от удушающего гнёта католической церкви, аристократии и иерархического общества, в котором совсем не оставалось места для социальных и экономических инноваций. Их планы были реализованы лишь частично – Италия освободилась от иностранной власти, католическая церковь после 1870 года перестала контролировать территорию, за исключением Ватикана, но объединение не привело к либеральной трансформации общества, экономики и политики. Всегда оставалось ощущение, что Италия не совсем завершила переход от традиционного сельского общества к современному по североевропейской модели. Что ещё важнее, в стране никогда не было единого мнения о том, хорошо это или плохо для итальянского общества.
Постоянную борьбу Италии за то, чтобы примирить давление современного общества со старым социальным порядком, который сопротивляется изменениям, помогает понять вторая цитата, происходящая из, возможно, самого важного итальянского романа XX века под названием «Леопард» (на итальянском языке Il Gattopardo). Сюжет об упадке сицилийской аристократической семьи, изо всех сил пытающейся принять объединение Италии и новый социальный порядок, стал метафорой итальянской истории. Главный герой признаёт, что старый мир умирает, но заявляет: «Раз мы хотим, чтоб всё осталось как есть, нужно, чтобы всё изменилось». Так появился термин «леопардизм» – процесс, с помощью которого общество пытается интегрировать в себя движение за перемены, сохраняя при этом свои базовые структуры нетронутыми. Многие использовали эту метафору, чтобы объяснить способ существования Италии на перекрёстке между Средиземноморьем и «современной» Европой, между Востоком и Западом. Это можно воспринимать либо как циничный способ сохранить власть в руках привилегированных классов, либо как признак того, что сегодня модно называть устойчивостью.
Фундаментальные разногласия в итальянском обществе, будь то географические или культурные, во многих отношениях сохраняются и продолжают формировать современную повестку, несмотря на кардинальные изменения последних 75 лет. Согласно многочисленным опросам, чувство локальной идентичности остаётся в Италии таким же сильным, как и национальной. Итальянское слово campanilismo (буквально «приверженность своей городской колокольне») передаёт ощущение того, что политика носит очень локальный характер. Это проявляется в электоральном поведении итальянцев: практически никогда ни одна партия не может получить поддержку на большей части полуострова. Это проявляется в сопротивлении рационализации территориального управления – в результате страна, территория которой в пятьдесят раз меньше, чем у России, а население составляет меньше половины российского, разделена на 20 областей, которые, в свою очередь, делятся на 107 провинций, состоящие из 8000 коммун. Основатели объединённой Италии надеялись, что, создав централизованное унитарное государство после многовековой раздробленности, они внушат народу сильное чувство национальной идентичности, но, как показывают недавние конфликты между центральным и региональными органами власти из-за пандемии коронавируса, Италия по-прежнему остаётся страной, в которой местная колокольня звонит громче всех.
Если посмотреть на бурные итальянские политические дебаты с глубокими разногласиями по вопросам национальной идентичности, отношений с Европейским союзом и иммиграции, легко предположить, что единого народа в Италии до сих пор не существует. Дескать, пусть многое и изменилось за последние 150 лет, но на самом деле всё осталось по-прежнему. Тем не менее Италия – это не просто географическое понятие, а ведущее промышленно развитое государство, которое имеет вторую по величине экспортную экономику в Европе и, как видно реакции страны на коронавирусный кризис, плотную социальную ткань, позволяющую ей продемонстрировать, что она может проявлять стойкость перед лицом серьёзных проблем.
Это подводит нас к нашей третьей цитате, которую обычно приписывают Галилео Галилею: Eppur si muove («И всё-таки она вертится»). Эта фраза обычно используется для обозначения установленного факта, существующего вопреки всем аргументам. У многих политических комментаторов (не говоря уже о финансовых инвесторах) ужасные прогнозы о политическом коллапсе и социальной нестабильности в Италии снова и снова не оправдывались. Возможно, они не заметили того, что конкретно итальянцы хотят оставить как есть – а ведь это именно те самые вещи, которые изменили страну. Одна из основ современной Италии – вера в то, что итальянцы хотят сохранить демократическую республику, возникшую из пепла Второй мировой войны и фашизма. Она для них – настолько важная часть идентичность, что любые попытки изменить Конституцию всегда встречают сопротивление. Несмотря на весь шум, исходящий из некоторых политических кругов, итальянцы по-прежнему твёрдо привержены Европе и месту своей страны на континенте. Критика в отношении Евросоюза скорее звучит от тех, кто хочет создать более федеративную Европу, чем от тех, кто хотел бы, чтобы Италия вышла из ЕС. Несмотря на всю «политику своей колокольни», итальянцы гордятся своим культурным и художественным наследием и действительно ощущают, что оно принадлежит им, – будь то архитектурные шедевры или региональная кухня.
Возможно, годовщина возвращения Риму статуса политического центра полуострова будет праздноваться не слишком активно, но это не означает, что Италия трещит по швам. Напротив, в ходе кризиса COVID-19 даже многих итальянцев удивил уровень гражданской активности и ответственности, которые позволили стране избежать ещё большей трагедии. Каждый итальянец чувствовал глубокое чувство утраты при виде армейских грузовиков, уносящих в ночь гробы в Бергамо, настолько же сильно, насколько был вдохновлён своими согражданами, поющими на балконах. Несомненно, д'Адзельо был бы счастлив увидеть, что Италия всё же создала итальянцев – возможно, всё ещё разделённых и раздробленных, но несомненно являющихся частью современной нации.
