Хотя мы, вероятно, ещё увидим и другие примеры народных выступлений на Ближнем Востоке, ход событий после 2011 года указывает на то, что настоящее арабское возрождение – в широком смысле фундаментальной трансформации региональных порядков, – всё ещё остаётся далёкой надеждой, полагает Йост Хилтерманн, программный директор по Ближнему Востоку и Северной Африке в Международной кризисной группе, спикер первой сессии Ближневосточной конференции клуба «Валдай» и Института востоковедения РАН.
Тем, кто в начале 2011 года выходил на площади Туниса, Каира, Бенгази, Саны или Манамы, могло казаться, что эти радостные массовые сборища, на которые люди стекались целыми семьями, станут предзнаменованием мирных перемен, в которых этот регион так остро нуждался и которые так редко видел. Это было до того, как правящие автократы начали применять оружие против протестующих; до того, как Россия и арабские контрреволюционные силы бросились поддерживать дряхлый порядок, который больше не мог стоять на собственных ногах, а западные державы, вежливо закашлявшись, отвернулись в другую сторону; до того, как вмешался Иран, чтобы использовать политический вакуум, образовавшийся в результате коллапса ряда арабских государств. Однако вскоре надежды на долгожданную бурю превратились в безнадёжные мечты или, что ещё хуже, в кошмары наяву.
Что осталось в арабском мире десять лет спустя после восстаний 2011 года? В течение столетия конгломерат государств, образовавшихся после развала Османской империи и объединённых в основном языком и определёнными общими культурными традициями, боролся с глубокими проблемами, порождёнными колониальным наследием и внутренними противоречиями. Подробнее я обсуждаю эту тему в отдельной статье, здесь же достаточно сказать, что такая ситуация привела к непрерывному кризису легитимности, который правящие элиты могли сдерживать лишь до тех пор, пока обеспечивали безопасность, рабочие места, инфраструктуру и услуги в рамках неписаного общественного договора.
Восстания арабской весны выдвинули эти проблемы на первый план, заставив власть имущих взглянуть им в лицо. Эти события выявили надлом государственных систем, причём связанный не с самой их природой, а с тем, как их видел мир и как их воспринимали люди в регионе.
Старый порядок смог выживать так долго отчасти благодаря эффективному сочетанию принуждения и кооптации, а отчасти благодаря тому, что учёные называют «парадигмой стабильности» – расчётам западных стран, России и других держав – сторонниц статус-кво, которым была выгодна устойчивость арабских режимов. Для западных стран до революций 2011 года инвестировать в стабильность было намного удобнее, чем поощрять что-либо, кроме косметических политических изменений. Поэтому они заботились о том, чтобы их усилия по продвижению демократии, даже если они подкреплялись финансовыми стимулами, оставались в основном риторическими и символическими.
Восстания бросили вызов этой парадигме, пошатнув не только стабильность режимов, но и представление о том, что их прочность непоколебима.
С 2011 года арабские режимы начали восстанавливаться, облачаясь в новую броню, чтобы предотвращать и, при необходимости, отражать новые народные вызовы. В то же время западные державы стали восстанавливать парадигму стабильности, которая, по их мнению, так долго и верно служила им. Они увидели, к чему может привести системный сбой: толпы беженцев и усиление группировок джихадистов с транснациональными амбициями. Поэтому они, чтобы потрясения на Ближнем Востоке не подорвали их собственные общества, вновь молчаливо смирились с автократическими ближневосточными режимами.
При этом кажущийся тупик создаёт парадоксальную ситуацию. Верность стабильности как самоцели способна ускорить неизбежный конец: прижав крышку скороварки, можно вызвать взрыв. В то время, если хоть немного приподнять крышку, чтобы выпустить пар, содержимое скороварки может выплеснуться и разлиться и крышку уже невозможно будет вернуть на место. Таким образом, для большинства автократических режимов арабского мира даже малейшее движение к реформам может поставить под угрозу их собственное выживание.
Если не говорить о конкретных странах, на многие из которых восстания 2011 года сильно повлияли, на уровне региона никаких фундаментальных изменений не произошло.
Для прочных фундаментальных изменений необходимы будут два ингредиента. Первый – это решительность населения, возглавляемого авангардом, способным как дать надежду, так и предложить целостную альтернативную концепцию, совместимую с широким спектром мнений и широким общественным участием участия. Другой, менее значимый, подразумевает наличие благожелательных внешних держав, готовых сделать ставку на трансформацию региона, предположив, что её выгоды в итоге перевесят последствия сохранения статус-кво. Чтобы изменения произошли, выдвигаемые лидерами оппозиции или протестующими лозунги и идеи – и сопутствующее перераспределение ресурсов – должны вынудить колеблющиеся политические элиты и силы безопасности отказаться от поддерживаемых ими режимов. И это должно убедить внешние силы не поддерживать своих союзников, когда последним указывают на дверь.
Этих ингредиентов сегодня в регионе нет. Бывшие манифестанты сидят в тюрьмах или прячутся по домам; многие деморализованы, даже если осознают свой потенциал. Только в Ираке, Ливане и Алжире мы видим разрозненные протесты, которые начались в 2019 году – через восемь лет после событий 2011 года, – но и они ослаблены локдаунами, вызванными пандемией коронавируса. Что касается внешнего мира, то он сосредоточен на более насущных проблемах и, по-видимому, желает, чтобы проблемы арабского мира просто исчезли сами собой. Тем временем внешние игроки продолжают поддерживать – хотя в некоторых случаях с большей неохотой, чем в других – старые и пользующиеся доверием режимы, которые пусть и не всегда симпатичны, но зато вроде бы стабильны.
Ингредиенты изменений также вряд ли появятся, пока регион пересечён линиями разломов, которые могут подорвать, исказить и ослабить любое народное движение, пытающееся выйти на региональный уровень. Такое влияние долгое время оказывал израильско-палестинский конфликт и, как показывает народный гнев, вызванный нормализацией отношений Израиля с рядом арабских государств, в этом смысле ничего не изменилось. Проекция силы со стороны Ирана укрепила оборону арабских режимов, подтолкнула их к новым союзам (в том числе с Израилем) и дала им риторический аргумент против требований народа о переменах. Так же действует и спор о роли ислама в государственном управлении, урегулированный на данный момент в Иране, но бушующий в Персидском заливе – в основном между Катаром и ОАЭ, чьи глубокие карманы позволили им трансформировать своё соперничество в политические, а иногда и военные конфликты в нестабильных странах Африканского Рога и Северной Африки, таких как Сомали и Ливия. Ранее они аналогичным образом боролись с помощью повстанцев в Сирии, настраивая их друг против друга; этот гамбит внезапно закончился вмешательством России в сентябре 2015 года, которое убедило их в том, что их инвестиции в эти группы вряд ли принесут искомые выгоды.
По всем этим причинам, хотя мы, вероятно, ещё увидим и другие примеры народных выступлений, ход событий после 2011 года указывает на то, что настоящее арабское возрождение – в широком смысле фундаментальной трансформации региональных порядков, – всё ещё остаётся далёкой надеждой.
