Клуб «Валдай»

Концепция Большой Евразии стала «великим походом» Москвы за создание в регионе нового международного сообщества. Вопрос о том, что ещё не сделано, требует инвентаризации актуальных задач, необходимых для реализации концепции, которая в плане практического наполнения с самого начала испытывала трудности. Наиболее важное препятствие – это, конечно, разновекторность внешнеполитического целеполагания основных участников и потенциальных партнёров. О том, как сохранить Большую Евразию, читайте в материале программного директора клуба «Валдай» Тимофея Бордачёва.

В первую очередь необходимо оговориться, что мы сегодня имеем дело исключительно с обсуждением концептуального построения, которое может принять конкретные международно-правовые формы в будущем. В отличие от существующего трансатлантического сообщества Большая Евразия пока не стала феноменом международной жизни. В связи с этим, хотя и не только, к ней сложно применить требования состоятельности, которые мы применяем к аналогичным сообществам. При этом мы наблюдаем постепенное движение к тому, чтобы Большая Евразия стала культурным феноменом, отражающим стремление народов принадлежать к определённому сообществу.

Технократическая идея «сопряжения» Евразийского экономического союза и Экономического пояса Шёлкового пути, которая должна была амортизировать усиление Китая в условиях перехода конфронтации России и Запада в стадию военно-дипломатического конфликта и направить китайские ресурсы на выгоду евразийской экономической интеграции, казалась в 2015 году «вторым Рапалло» – прорывом казавшейся дипломатической изоляции России на фоне украинских событий. Концепция же Большой Евразии стала «великим походом» Москвы за создание в регионе нового международного сообщества. Она была выдвинута летом 2016 года президентом Владимиром Путиным.

В международном плане появление концепции Большой Евразии было вызвано объективными факторами. Во-первых, необходимостью определения новой модальности взаимодействия между большой группой в принципе дружественных по отношению друг к другу государств в условиях нарастания глобальной неопределённости. Во-вторых, доказанной историческим процессом невозможностью интеграции континента «сверху» на основе модели и методик, которые были в период холодной войны созданы в Европе и обрели там близкую к совершенной форму европейской интеграции. В-третьих, объективной необходимостью адаптации нарастающей мощи Китая к особенностям региональных международных отношений, характеризующихся наличием других сверхдержав и большим количеством средних и малых государств, располагающих относительной свободной выбора.

И наконец, субъективно появление этой концепции связано с трансформацией внешней политики России, которая, как и любая империя прошлого, ищет наиболее комфортный для себя путь эволюции от могущественной сверхдержавы к тематическому архитектурному парку. Этот путь прошли уже все европейские империи, и Россия – в отличие от Великобритании или Франции – может на нём задержаться в силу своего военного могущества и географического положения. Эти бывшие империи являются и будут оставаться важными ограничителями внешнеполитического поведения России и в итоге могут двигать её к сочетанию элементов великодержавности и сотрудничества в отношениях с государствами её периферии.

Вопрос о том, что ещё не сделано, требует инвентаризации актуальных задач, необходимых для реализации концепции. Необходимо оговориться, что в плане практического наполнения она с самого начала испытывала трудности, препятствующие формализации таких задач. Наиболее важное препятствие – это, конечно, разновекторность внешнеполитического целеполагания основных участников и потенциальных партнёров.

Россия, которая и выдвинула данную концепцию, испытывает двоякое чувство. С одной стороны, есть рациональное понимание того, что только «погружение» Китая в более широкое международное сообщество позволит утихомирить страхи малых и средних стран относительно китайского могущества и амбиций. С другой – у России тоже есть насчёт этого опасения, хотя связаны они не с соображениями национальной безопасности, а с общим пониманием того, что на евразийские просторы могут быть привнесены неустойчивость и раздор. В случае продолжения политики одностороннего усиления со стороны Китая, какие бы политические и философские построения за ним ни стояли, эффект для международной безопасности в регионе неизбежно будет негативным. В России это понимают и стремятся таких последствий избежать. При этом Россия знает, что её собственные ресурсы достаточны для того, чтобы не переходить грань между «вовлечением» и балансированием Китая. В том числе и с учётом возможностей тех государств, которые сейчас проводят по отношению к ней враждебную политику.

Китай, в свою очередь, колеблется. Так, в Пекине есть объективное понимание того, что его усиление, какими бы благими в его понимании намерениями оно ни было продиктовано, будет встречать противодействие извне. Причём не только со стороны США, для которых Китай – это конкурент в деле ресурсного освоения значительных регионов планеты, а также со стороны всех остальных членов международного сообщества. Одновременно Китай не может отказаться от претензий на гегемонию, продиктованных его стратегической культурой и оправданных – с точки зрения располагаемых ресурсов.

Малые и средние страны Большой Евразии располагают большим выбором внешнеполитических ориентиров и партнёров, но испытывают меньше сложностей, чем Россия, Китай или Индия, в формировании своей стратегической линии. Она продиктована необходимостью сохранения суверенитета. Несколько особняком стоит Индия. Она, безусловно, может и должна рассматриваться как один из основополагающих «блоков» Большой Евразии, но сама является воплощением меняющегося статуса и качества «Римланда» – обращённого одновременно к суше и морю. Технические разногласия между Китаем и Индией могут быть преодолены достаточно просто.

Всё это не стало препятствием тому, чтобы Большая Евразия состоялась к 2020 году как сильный и присутствующий в международной академической и политической дискуссии нарратив. Это уже большое достижение с учётом отсутствия экономической основы и невозможности воспринять в качестве таковой китайскую инициативу «Пояса и пути». Особенно с учётом того значения, которое принимают в современной международной политике информационные аспекты.

Это позволит конкретным государствам перестать болтать о Большой Евразии и начать двигаться к созданию конкретных механизмов международного сотрудничества, реализуемого под её «брендом». Обратим, однако, внимание на то, что ни одно из правительств стран региона не выступило пока с инициативой проведения крупного международного собрания под лозунгом создания «Большой Евразии» и таким образом не позволило формализовать свои намерения в глазах остальной части мирового сообщества. Все проявляют сдержанность.

Таким образом, переходя в практическую плоскость, можно предположить, что концепция Большой Евразии должна стать инструментом, который позволит государствам региона начать рассматривать интересы своих соседей как неотделимые от собственных. Для этого России и Китаю при поддержке нескольких средних и малых стран региона необходимо выступить с совместной декларацией или хартией (в европейской терминологии, можно подобрать более подходящее к региональному дискурсу понятие) Большой Евразии. Даже в том случае, если такое заявление о намерениях не получит сразу поддержки со стороны большинства потенциальных партнёров, оно снимет резонные подозрения в том, что главные участники сами сомневаются в своих замыслах.

Также необходимо провести форум региональных организаций сотрудничества Большой Евразии (сперва на экспертном уровне), который позволит создать перечень тех направлений сотрудничества, которые уже сейчас могут быть реализованы совместно. Начать лучше с малого и рассчитывать на постепенное расширение сфер «большой евразийской повестки» при наличии для этого функционирующей платформы и бюрократического интереса.

Одновременно ведущим державам региона необходимо создавать механизмы становления Большой Евразии как культурного феномена средствами науки (и её популяризации) и образования. Понятно, что данная сфера относится к числу наиболее чувствительных с точки зрения национального суверенитета и сложно реализуемых при отсутствии гегемона, готового за такой культурный феномен платить.

России нужно осознать, как концепция Большой Евразии сочетается с её собственными устремлениями к трансформации отношений с государствами, критически важными для безопасности российских границ. Выражением этих устремлений является функционирующий Евразийский экономический союз – первый опыт объединения стран региона не силой, а на основе поиска выгоды и сохранения суверенитета. Однако для того, чтобы выжить, ЕАЭС неизбежно должен будет сохранять относительно закрытый характер, обеспечивая эксклюзивные блага своим участникам. Таким образом, он становится препятствием для сохранения концепции Большой Евразии на плаву. Возможный ответ на этот вызов – более активное движение к созданию евразийской зоны свободной торговли с участием Китая, но с изъятиями, необходимыми для того, чтобы избежать его доминирования.

Другой практический аспект – это меры для повышения уровня доверительности в отношениях между государствами Большой Евразии. Здесь необходимо сотрудничество на уровне профильных силовых организаций каждого из этих государств. Оптимальным было бы создание безвизовой зоны между Россией и Китаем, к которой могли бы присоединяться другие страны.

Подводя итог, можно сказать, что концепция Большой Евразии и сейчас, через 5 лет после появления своего предтечи («сопряжения» ЕАЭС и Экономического пояса Шёлкового пути), остаётся достаточно неопределённой для того, чтобы – одновременно – вызывать озабоченность и не вызывать напряжения у потенциальных участников. Насколько долго она сможет сохранять эти качества, зависит от намерений важнейших государств региона.