США сейчас оказались в ловушке Наполеона после его изгнания из России – невозможность принять порядок, который бы зависел не только от их интересов, сочетается с отсутствием способности добиться именно своего образа мирового устройства, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор Валдайского клуба.
Несмотря на то, что силовая конкуренция исторически является наиболее привычным способом взаимодействия государств, уже на протяжении нескольких столетий идёт поиск того, как придать ей более упорядоченный характер. Ещё более актуальной такая задача стала после возникновения «атомного мирового порядка», центральная системная характеристика которого – непреодолимое военное превосходство узкой группы государств над остальными. Оно является страховкой от возникновения разрушительных войн, но одновременно гарантирует, что конфликт между ядерными державами станет последним в истории человечества. Это делает необходимым поиск сравнительно устойчивых правил, хотя бы на самом высоком уровне регулирующих неизбежное соревнование. Вопрос в том, насколько в действительности такие правила являются необходимыми для выживания тех, кто может их создать?
Наша официальная доктрина основана на безусловно положительном ответе на этот вопрос и рассматривает Устав ООН в качестве свода общих «законов» для мира суверенных государств. Такого же подхода придерживаются Китай и большинство стран мира. США и их союзники на Западе считают, что ООН, конечно, главный международный институт, но, помимо формального равенства прав, в мировой политике действует система, отдающая первенство сильным. Этот подход, продвигающий «международный порядок, основанный на правилах», часто подвергается обоснованной критике со стороны России. Однако если мы внимательно посмотрим на современный мировой порядок, то увидим, что в его центре находятся законы, гораздо более могущественные, чем любые формальные или неформальные правила, о которых идут дискуссии.
Бесславное завершение военной интервенции США на Среднем Востоке дало возможность рассуждать о том, что финал силового доминирования Запада в мировых делах наконец наступил. И единственная проблема, стоящая на пути возникновения более справедливого международного порядка, – это неспособность Америки признать новое соотношение сил в мировой политике и экономике. Именно поэтому большинство современных зарубежных оценок американской внешней политики исходит из базовой гипотезы о том, что эта держава потеряла связь с реальностью.
Необходимо признать, что такое предположение основано на столь значительном количестве эмпирического опыта, что спорить с ним достаточно сложно. Тем более не имеет практического смысла заниматься перечислением доказательств того, что наиболее сильная военная и экономическая держава мира – в лице своей элиты – не способна признать необратимый характер изменений соотношения силовых возможностей ведущих государств.
В том, что такая неспособность имеет объективный характер, сомнений мало, поскольку невозможно обнаружить даже небольшие признаки того, что внешнеполитическая стратегия и культура этой страны могут измениться. Особенно, если принять во внимание, что ни одна из военных авантюр Запада после завершения холодной войны не была связана с его жизненными интересами. В отличие от европейских государств после Второй мировой войны США не терпели пока поражения, которое могло бы оказать существенное влияние на их оценку своего места в мире. И вряд ли столкнутся с этим, если учитывать фактор ядерного оружия.
Нежелание США согласиться с новой реальностью опирается на могущественные объективные факторы. Подлинные масштабы влияния событий в Афганистане и вокруг него на международные позиции США нельзя преувеличивать. Во-первых, эта страна сохраняет свои колоссальные внутренние ресурсы и обладает запасом прочности, которому могут позавидовать любые её оппоненты. Во-вторых, достаточно большое количество других государств не могут обеспечить свою безопасность без опоры на американское покровительство. В первую очередь потому, что относятся к лагерю проигравших во Второй мировой войне и оказавшихся по её итогам в полной зависимости от одного из победителей. А в случае с Западной Европой ещё и из опасений, что если американская защита исчезнет, то рано или поздно придётся отвечать за собственное поведение в отношении России после 1991 года. Кроме того, США сохраняют в своём распоряжении самую мощную армию современности, хотя и утеряли способность добиваться с её помощью политических целей.
Эти три фактора не оставляют для США возможностей даже задуматься о более адекватном соотношении собственных представлений о себе с окружающим миром. Последние заявления руководителя американского государства нельзя рассматривать как изложение какой-либо целостной доктрины. По объективным и субъективным причинам – для появления программных идей слишком рано, а их выразитель часто даёт поводы для сомнений в способности мыслить стратегически. Но даже при всём разрозненном характере того, что мы слышим от США, эти идеи не содержат даже намёков на желание создать легитимный универсальный порядок.
Признания в бесперспективности политики распространения демократии выглядят убедительно, только если мы наивно допускаем, что силовые акции последних тридцати лет действительно преследовали такую цель. Всё остальное – это уже достаточно надоевшие мантры о собственном величии и призывы заменить локальные сражения тотальной борьбой с Китаем и Россией. Другими словами, США сейчас оказались в ловушке Наполеона после его изгнания из России – невозможность принять порядок, который бы зависел не только от их интересов, сочетается с отсутствием способности добиться именно своего образа мирового устройства. Но другие ведущие державы также не могут силой получить такие границы американского могущества, которые бы их устроили. На пути к решению проблемы правил и нового порядка стоит проблема ядерного оружия, которым обладают США.
Поэтому, если говорить серьёзно, то нам предстоит признать неизбежность дальнейшего нарастающего конфликта между великими державами и забыть иллюзии о возможности создания порядка, основанного на общих правилах. И одновременно согласиться с тем, что конкуренция держав сама по себе не является трагической даже с учётом вероятных последствий эскалации частных конфликтов. Первое серьёзно осложняет дискуссию об одном из наиболее актуальных вопросов международной повестки, второе позволяет посмотреть на мир более оптимистично. Насколько это, впрочем, возможно с учётом того, что в основе существующего порядка лежит гипотеза о вероятности всеобщей катастрофы.
По своей природе «атомный порядок» уже содержит существенный элемент признания великими державами того, что их возможности в действительности являются ограниченными. Всё остальное – это обычное взаимодействие в рамках постоянного и естественного стремления держать друг друга под контролем. Можно даже предположить, что в условиях сдерживающего фактора вероятного ядерного уничтожения правила как таковые не особенно и нужны – все они с лёгкостью заменяются этим не зависящим от способности к диалогу фактором. Сейчас гарантированное взаимное уничтожение – это единственное, что по-настоящему связывает Россию и США, в скором будущем к ним полноценно присоединится Китай. Оно же находится в основе легитимности существующего международного порядка.
В том случае, если США будут и дальше ослабевать, а Китай, как и Россия, усиливать свои позиции, максимум, на что может рассчитывать Пекин, – это отобрать у Америки часть ресурсов, не являющихся критическими для её выживания. Ожидать полной победы и приведения США к состоянию, при котором они будут готовы говорить о новом формальном порядке, видимо, не имеет никакого смысла. Международная политика окончательно утратила возможность создания общих правил поведения в том виде, как они представлялись ещё полтора или два десятилетия тому назад. Но осталось унаследованное от второй половины прошлого века правило не нарушать границ, за которыми лежит всеобщая катастрофа.
