Затянувшееся более чем на месяц формирование нового правительства Италии после выборов 4 марта весьма показательно для современного состояния политической системы не только этой страны, но и Европы в целом. Крайнюю сложность и запутанность процесса формирования правящей коалиции мы совсем недавно видели и в Германии, ведущей стране ЕС, а до этого и в ряде других стран.
С появлением новых партий, выросших на почве гражданских протестов предыдущего десятилетия, старая институциональная система сдержек и противовесов внутри парламентов часто перестаёт быть эффективной. Она либо превращается в банальный принцип «старые против новых», с политкорректной красивостью называемый «широкой коалицией» (мы видим это в Германии, да и в Италии при предыдущем парламенте), либо создаётся патовая ситуация со взаимными обвинениями (что и происходило в течение марта–апреля в Италии), либо начинает работать более тонкая система, когда «бунтари» допускаются к власти, но очень быстро под давлением обстоятельств (и Брюсселя) начинают проводить старую мейнстримную политику (как случилось в Греции с правительством «Сиризы» во главе с Алексисом Ципрасом. Отдельный случай, когда «новое бьётся новым», что случилось год назад во Франции с появлением нового (а точнее сказать, «контрнового») политического движения Эммануэля Макрона. Там в результате старая система, показав гибкость и способность к быстрой трансформации, триумфально осталась у власти.
Означает ли это, что для новых политических сил (и для широкого гражданского протеста в целом) так и не находится места в сложившейся институциональной матрице стран ЕС? Что он только для улиц и чтобы выпустить пар? И есть ли критическая масса, при которой недовольство граждан всё-таки выльется в смену политического курса?
Разберём в этом контексте подробнее итальянский случай. В течение 1990–2000 годов в этой стране сложилась в широком смысле слова чёткая двухпартийная система. Хотя партий, понятно, было больше, но все они, как правило, группировались в две основных коалиции: правоцентристскую (с достаточным риторическим флёром нонконформизма) и левоцентристскую (практически отказавшуюся от традиционной левой идеологии и полностью вступившей в леволиберальный мейнстрим в духе пресловутого «третьего пути» Тони Блэра). Их комбинации и борьба и составляли суть политического процесса в стране. Но ситуация изменилась на рубеже 2010-х годов, когда в Италии, как и в других странах ЕС, начались массовые гражданские политические движения протеста.
При этом отличие Италии от других европейских стран состояло в том, что из-за консолидированности вышеупомянутой двухкоалиционной системы новое гражданское движение практически сразу же приобрело анархистский характер протеста «против всех», против всей старой системы (и в её правой, и в её левой части). Лозунг, а точнее – нецензурный уличный клич главного (и единственного) нового итальянского протестного Движения пяти звезд «Vaffa…» означал: а не шли бы вы все, и левые, и правые вместе. Не будем углубляться в глубины сохраняющейся до сих пор патриархальной политической культуры и социальных традиций в Италии, чтобы искать объективные корни этого тотального анархизма. Хотя по крайней мере на уровне стереотипов, ситуация лежит на поверхности и весьма понятна.
В других странах ЕС ситуация сложилась иначе. Во многих из них движения гражданского протеста канализировались в рамках не одного, а сразу двух политических движений, получивших характер отдельных друг от друга несистемного левого и несистемного правого протеста. Так было во Франции, где на крайнем правом фланге мы видели набиравший обороты «Национальный фронт», а на противоположном – движение Меланшона. Так было и в Германии, где несистемный правый фланг заняла новая сила «Альтернатива для Германии», а на противоположном произошла серьёзная трансформация партии «Левые», которая в целом смогла преодолеть свой предыдущий имидж постгэдээровского придатка к мейнстриму. Так же было и в Греции: с «Сиризой» и «Золотой зарёй».
Свою исторически обусловленную специфику имела ситуация в Испании, где также выросли две новых протестных силы, но они были разведены уже не столько по принципу «левый – правый», сколько по подспудному (естественно, почти не декларируемому открыто) отношению к историческому наследию франкизма. Ни для кого не секрет, что испанское общество до сих пор расколото по этому признаку. Это проявлялось и в старом системном мейнстриме, когда за Народную партию голосовали избиратели, многие из которых, скажем так, достаточно толерантно относились к франкизму, а за социалистов – его убежденные противники. Поэтому и протестных движений в Испании (несмотря на схожесть их программ) в Испании тоже возникло два: «Подемос» в антифранкистской среде и движение «Граждане» – в условно профранкистской. Но это специфика страны.
В любом случае в тех европейских странах, где сформировалось два полярных друг к другу протестных движения, они внешне парадоксальным образом раскалывали протестный электорат и практически лишали его шансов набрать большинство голосов (с учётом греческого исключения) и переломить старый мейнстрим. Кроме того, в предвыборной борьбе в отношении таких протестных партий очень быстро возникли старые ярлыки «фашистов» и «коммунистов» – уже выхолощенные и не отвечающие действительности сейчас применительно ко всем этим новым силам. Эти ярлыки активно использовали старые партии мейнстрима (что понятно), но они же лишь дополнительно отталкивали обе протестные партии друг от друга. В результате они занимали крайне непримиримую позицию друг другу и исключали какую бы то ни было возможность их коалиции против старого мейнстрима. А это полностью подрывало их шансы на приход к власти и гарантировало им лишь маргинальную нишу на задних скамейках парламентов. Это очень чётко проявилось не только на национальном уровне, но и в Европарламенте по итогам последних выборов 2014 года.
О значимости право-левого синтеза в идеологии протеста (и хотя бы тактического единства правой и левой ветвей протеста, если они хотят добиться успеха) мы уже писали ранее. Во-многом этот право-левый синтез идей (а не просто ультраправый популизм) лёг в основу «трампизма» как предвыборной идеологии нынешнего президента США.
И как раз в Италии, что, пожалуй, редкий случай в Западной Европе, этот право-левый протестный синтез стал возможен, поскольку там сформировалось не две полярных протестных партии, а одна. Именно поэтому возникает видимый разнобой в оценках политического характера Движения пяти звезд. Кто-то встраивает их в контекст левого протеста в Европе (объединяя в одну группу с «Сиризой» и «Подемос»), а кто-то навешивает на основателя этого движения Беппе Грилло вышеупомянутый ярлык «фашиста».
Но в любом случае благодаря этому право-левому синтезу Движение пяти звезд стало получать значительно больший процент голосов на выборах, чем другие (разобщённые) протестные партии стран Западной Европы. На предыдущих выборах 2013 года оно показало порядка 25%, а сейчас – около 32%. Поэтому Италия (после ассимиляции в мейнстрим лидеров «Сиризы») стала на сегодня единственной новой гражданской протестной партией, которая способна ощутимо влиять на расклад сил в парламенте при формировании правительственной коалиции. В прошлом составе парламента Движение пяти звезд заняло позицию абсолютного отказа от коалиции с любой из старых сил (что автоматически привело к формированию правительства «старые против новых»). Тогда Беппе Грилло заявил, что его движение будет ждать абсолютной победы на выборах, чтобы самим сформировать полностью своё правительство. Но абсолютной победы не случилось (хотя результат вырос на 7%), и новый лидер Пяти звезд молодой политик Луиджи Ди Майо заявил о готовности к коалиции (подразумевая, что премьером станет он).
Но ситуация в Италии изменилась и на «старом» правом фланге. Предыдущая правоцентристская коалиция в Италии, во главе которой стоял enfant terrible всего ЕС Сильвио Берлускони, была и ранее одной из наименее системных (и принимаемых таковыми) из «старых» правых партий европейского мейнстрима. Помимо личного фактора самого Берлускони, специфику в ситуацию добавляло то, что в его коалицию входили и вышедшая из неомуссолиниевского прошлого партия «Национальный альянс» и радикальная регионалистская партия «Лига Севера» (с антимигрантской, а затем и антибрюссельской повесткой). Но одно было незыблемым в течение двадцати лет: собственная партия Берлускони «Вперед, Италия!» считалась априори главным партнёром коалиции и на всех выборах набирала ощутимо больше голосов, чем её младшие партнёры.
Сейчас же ситуация поменялась. «Лига Севера» во главе с Маттео Сальвини провела мощный ребрендинг и впервые заявила о себе как об общенациональной силе (а не только выразителе интересов более развитого Севера страны). Этому способствовало и то, что в 2013 году «Лига», единственная из крупных старых партий, не вошла в коалицию «все против Пяти звёзд» и потому позиционировала себя как активную оппозицию мейнстриму. В итоге сейчас впервые «Лига» набрала больше голосов, чем партия Берлускони (17% против 14%, и Сальвини заявил, что теперь он, а не ставленник Берлускони будет кандидатом от правых в премьеры). Это отчасти раскололо обстановку внутри коалиции. Но для нас важно то, что «Лига», благодаря своей новой политике, отчасти заняла пустующую в Италии нишу второй протестной партии, о чём мы писали выше.
И потому вполне естественно по данной логике, что отношения «Лиги» и «Пяти звёзд» после выборов 4 марта сильно поляризовались. Поэтому так трудно в течение двух месяцев шли переговоры Ди Майо и Сальвини (и дело не только в личном факторе, что каждый хочет стать премьером). Дело прежде всего в том, что стихийно сложившаяся монополия «Пяти звёзд» на гражданский протест теперь может быть поставлена под сомнение «Лигой». И тогда Италия повторит судьбу разъединённого гражданского протеста других стран ЕС.