Россия и Иран – стратегические одиночки: каждая страна привыкла полагаться на собственные силы в реализации своей внешней политики. Но обозримое будущее говорит о том, что сохранение партнёрского настроя может дать обоим государствам больше, чем если бы они, так и не сумев отойти от инерции исторической подозрительности, опасались открываться новым граням сотрудничества, пишет старший научный сотрудник Лаборатории анализа международных процессов МГИМО МИД России Максим Сучков по мотивам IV Российско-иранского диалога, который Валдайский клуб провёл 15 июля в партнёрстве с Институтом политических и международных исследований (IPIS).
Иран переживает в 2020 году череду крайне неблагоприятных событий. В их числе убийство одного из архитекторов внешней политики страны Касема Сулеймани, военная конфронтация с США, трагическая ошибка со сбитым украинским самолётом, высокая смертность от COVID-19 и усугубление экономического положения. Под повторную мощную волну коронавируса Иран тоже попал одним из первых. А неурядицы Ирана – это очередной шанс для его недругов попытаться затормозить геополитическую активность Тегерана в регионе.
Последние пять лет Москва находится в тактическом союзе с Тегераном в сирийском конфликте и по ряду причин стремится оптимизировать свою ближневосточную активность. В этом смысле для обоих государств важно на текущем этапе провести ревизию международных вызовов, потенциально угрожающих их интересам, и найти modus vivendi, который смог бы поддерживать стабильность в двусторонних отношениях, несмотря на не всегда одинаковые интересы и внешнеполитические ориентиры.
Повреждённые экономики и рост безработицы, особенно среди молодёжи, давят на правительства прессом дополнительных социальных обязательств, нагнетают протестную активность и делают необходимым пересмотр приоритетов в бюджетных тратах. В этих условиях одни страны понижали свою активность на внешнем контуре, другие, напротив, использовали ситуацию как возможность. Для одних COVID-19 стал дополнительным осложняющим элементом в военных конфликтах (Сирия, Йемен, Ливия). Для других он оказался новым триггером недовольства и протестов (Ливан). Для третьих – «мультипликатором» санкционных издержек (Иран, Сирия) и снижения цены на нефть (Саудовская Аравия, Россия, Иран и другие) Всё это часть новой реальности, которую теперь нельзя игнорировать при принятии внешнеполитических решений.
Для главного на данный момент сюжета российско-иранских отношений, сирийского, основные проблемы те же, что и на протяжении последних нескольких лет, – парламентские выборы, транзит (или отсутствие такого) власти, работа конституционного комитета, иностранное (читай: американское и турецкое) военное присутствие, реформы. О расхождениях между Москвой и Тегераном в этих и других вопросах за пределами экспертных кругов говорят нечасто. Но для политиков важнее, чтобы эти расхождения не растеклись на соседние регионы и проблемные сферы и тем более не разрушили дух сотрудничества, над созданием которого обе страны потрудились последние годы.
Реформа сирийского аппарата безопасности, возможно, одна из самых непростых тем для двух государств, но точно одна из ключевых. Москве и Тегерану придётся найти общие точки и по этой проблеме, если обе страны хотят гарантировать внутреннюю устойчивость сирийского государства. Аналогичным образом придётся выработать некий общий подход к теме вероятного «вовлечения Асада» со стороны США. Пока американцы только «обкатывают» саму возможность такого сценария, проговаривают на экспертном уровне возможные реакции русских и иранцев, оценивают потенциальные ответные шаги со стороны Дамаска на такой «новый курс» США. И хотя сейчас сама идея кажется слишком смелой, нельзя полностью исключать, что в Дамаске будут готовы её рассмотреть. Если в этом вопросе Россия и Иран пойдут разными курсами, зазор между их позициями по поствоенному урегулированию в Сирии станет шире.
Тремя ключевыми внешними факторами, которые в ближайшие годы могут определить позиции Ирана на Ближнем Востоке и плотность собственно российско-иранских отношений, будут (1) исход президентских выборов в США; (2) последствия американских санкций; (3) развитие ситуации в ключевых для иранских интересов сопредельных странах.
Избрание президента Трампа на второй срок с большой вероятностью будет означать ещё четыре года политики «максимального давления» с целью принудить Тегеран пойти на более выгодные для США условия новой сделки. Трамп ожидает от Ирана отказа не только от ядерных амбиций, но и от претензий на неприемлемое для Америки и её союзников региональное доминирование. Более активное противодействие иранским интересам в Ираке и Ливане, а также диверсии на территории самого Ирана последних недель – контуры отношений Америки Трампа с Ираном на ближайшие годы.
В случае победы Байдена эти отношения может ждать иная траектория. Во-первых, демократы Байдена заинтересованы в возвращении к СВПД – не ясно, правда, захочет ли Вашингтон вернуться в текущую сделку, в её некий обновлённый вариант или предложит Тегерану обсудить новую версию. Во-вторых, уже сейчас команда бывшего вице-президента прорабатывает сценарии разработки «регионального диалога», ключевыми участниками которого могли бы стать Саудовская Аравия и Иран. Американцы исходят из того, что нефтяной кризис и COVID-19 довольно больно ударили по обоим участникам регионального противостояния и могут подтолкнуть их к предметному общению по деэскалации конфронтации. К тому же для саудитов подобный диалог, по мнению американцев, может быть интересен как возможность сдерживания «провокационного напора» Тегерана, а для иранцев – как предусловие к поэтапному снятию санкций. Оба сценария американской политики в отношении Ирана – при Трампе и Байдене – имеют для Москвы свои преимущества и недостатки. Вне зависимости от исхода внутриамериканского противостояния в ноябре морально нужно быть готовыми к обоим сценариям и их вариантам.
Готовыми нужно быть и к новым санкциям: кольцо всевозможных ограничений вокруг Ирана и России сжимается. Обе страны накопили определённый опыт по обходу некоторых санкций – у Ирана практического опыта в этой сфере как будто больше, но у России больше ресурсов и международных возможностей. Имеет смысл поощрять обмен практиками по противодействию санкциям – там, где это возможно, и если соответствует общим интересам, ведь Сирией в этом вопросе дело не ограничивается.
По всем четырём темам у России и Ирана могут быть разные видения проблем и подходы к их решению. Однако обе страны разделяют фундаментальный интерес к сохранению стабильности и целостности этих государств.
Исторические сюжеты в отношениях двух стран по-прежнему важная психологическая составляющая при принятии решений. За последние годы обе страны проделали большой путь по преодолению многих разногласий или, по крайней мере, их переводу в конструктивное обсуждение на дипломатическом и высшем уровнях. Важно правильно распорядиться накопленным к настоящему времени багажом сотрудничества. Россия и Иран – стратегические одиночки: каждая страна привыкла полагаться на собственные силы в реализации своей внешней политики. Но обозримое будущее говорит о том, что сохранение партнёрского настроя может дать обоим государствам больше, чем если бы они, так и не сумев отойти от инерции исторической подозрительности, опасались открываться новым граням сотрудничества.
