В 2018 году, в ходе пребывания делегации Валдайского клуба в Тегеране, в числе наиболее важных моментов были встречи с главой МИД ИРИ Мохаммедом Джавадом Зарифом и советником Духовного лидера Ирана Али Акбаром Велаяти. Первый делал упор на тактическом характере двусторонних отношений между РФ и ИРИ, второй обратил внимание на стратегические компоненты этих отношений. Противоречия между этими двумя позициями вряд ли стоит искать: просто два иранских государственных деятеля акцентировали разные аспекты российско-иранских связей, пишет Константин Труевцев, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН, участник III Российско-иранского диалога, который прошёл 26 июня в клубе «Валдай».
Стратегическое измерение российско-иранского сотрудничества наиболее отчётливо проявляется на северном и восточном геополитических векторах. Взаимоотношения двух стран на кавказском, каспийском, центральноазиатском направлениях носят тесный, непротиворечивый и доверительный характер и, скорее всего, имеют долгосрочную перспективу. Здесь следует выделить и такие аспекты как коридор «Север – Юг», перспектива вступления Ирана в ШОС и его участие в проекте строительства Большой Евразии.
Иначе обстоит дело с ситуацией на Ближнем Востоке с её мозаичностью, особой противоречивой динамикой, сложным переплетением стратегических и тактических линий. Здесь отношения России и Ирана далеко не однозначны, позиции по ряду направлений идентичны или схожи, а по другим – существенно различаются. Так, у России по различным линиям развивается сотрудничество с Саудовской Аравией, Израилем и Египтом, в то время как отношения этих стран с Ираном характеризуются откровенной враждебностью. Однако это различие позиций РФ и ИРИ оставляет для России возможности выступать в качестве посредника, а в ряде случаев – и медиатора, способного предотвращать развитие конфликтогенности до прямых столкновений, что проявило себя, в частности, в недопущении крупномасштабного военного конфликта между Ираном и Израилем в Сирии в период операции сирийской армии на юго-востоке страны.
Сложнее складываются отношения в треугольнике «Россия – Иран – Турция», где первые две страны – союзники, а Турция – только партнёр, поскольку поддерживает силы, враждебные сирийскому режиму. Такое парадоксальное на первый взгляд сотрудничество смогло сложиться только благодаря тому, что Россия и Иран сыграли решающую роль в предотвращении государственного переворота в Турции в 2016 году. На основе этого и смог, в сущности, вырасти астанинский процесс. В свою очередь, «Астана» привела к тому, что после зачистки ИГИЛ (запрещено в РФ) в 2017 году смешанные силы радикальной исламистской оппозиции и открытых террористов были заперты в четырёх зонах деэскалации, из которых три были зачищены в 2018 году, а четвёртая в границах провинции Идлиб и прилегающих зонах превратилась в своего рода «отстойник», куда были переправлены исламистско-террористические силы из остальных зон. Всё это происходило при активном сотрудничестве сирийской армии, ВС РФ и ИРИ и других союзных с ними сил («Хезболлы» и пр.) и при относительно позитивном нейтралитете Турции, которая параллельно решала в Сирии свои задачи (оккупацию части территории, противоборство с курдами, попытку создания параллельного управления на этих территориях, альтернативных сирийскому режиму сил).
Следует отметить, что в результате этого процесса сирийскому режиму при содействии союзнических (прежде всего – российско-иранских) сил удалось консолидировать под своим контролем более трёх четвертей территории, двух третей населения (с учётом того, что более 7 млн человек, преимущественно арабов-суннитов, оказались выброшенными за пределы страны, причём более половины из них – на территорию Турции).
Из неподконтрольной правительству территории основная часть (более 20%) на северо-востоке находится под смешанным контролем сирийских курдов и возглавляемой США международной коалиции. Эти силы двигались в борьбе с ИГИЛ параллельным курсом с сирийской армией, и за всё время между ними не было ни одного серьёзного столкновения. Во многом это произошло благодаря постоянной линии контактов между военными РФ и США, однако нельзя недооценивать иранских военных в недопущении таких столкновений.
Проблема Идлиба будет решаться параллельно следующим образом: сирийской армии вовсе необязательно зачищать всю провинцию, достаточно зачистить три участка, пограничные с провинциями (Латакия, Хама и Алеппо), запереть в оставшейся части исламистско-террористические силы и заморозить эту ситуацию. Этот процесс уже идёт, и в ходе него не только довольно широкое взаимопонимание, но и сотрудничество военных по линии САР – РФ – ИРИ осуществляется в поле. Основные проблемы – с Турцией, но совместное давление на неё может дать плоды.
При перечисленных условиях вчерне конфликт будет завершён: остаётся лишь небольшая территория Идлиба и зон турецкой оккупации, но есть представление о том, что дальше это становится головной болью Турции.
По сути дела, уже сегодняшняя ситуация говорит о начале перехода к постконфликтной фазе, которая при обозначенных условиях в неотдалённой перспективе развернётся в более полном объёме.
Здесь одним из главных будет вопрос о том, удастся ли РФ и Ирану использовать капитал доверия, сложившийся в ходе конфликта, преобразовав его в сотрудничество при восстановлении Сирии. Если да – тогда в полной мере можно будет говорить о стратегическом характере взаимоотношений на сирийском направлении. Если же разные подходы к военному строительству, пониманию своей роли в сирийской экономике и прочая возьмут верх, тогда можно говорить, что российско-иранское сотрудничество носило лишь тактический характер. И уже в прошедшем времени.