Можно ли создать стабильную систему безопасности, основанную на требованиях малых стран с максималистскими запросами? Что если Россия ответит симметричным аргументом? Например: «Куба – наш самый важный внешнеполитический приоритет. Пока безопасность Кубы не будет гарантирована, мы не будем обсуждать с США никаких других вопросов». Именно так сейчас поступают США в отношении России, пишет Андрей Сушенцов, программный директор Валдайского клуба.
В 2015 году, когда, как мы ещё недавно считали, российско-американская конфронтация переживала свой пик, на сенатском обсуждении оборонного бюджета сенатор-демократ Джек Рид с большой досадой заявил, что американские средства, направленные на изучение политики России, упали на опасно низкий уровень. «Сегодня становится до боли очевидным, – констатировал сенатор, – что мы либо неправильно понимаем действия России, либо не можем интерпретировать шаги, которые не должны быть для нас удивительными и загадочными. Дополнительные инвестиции в эту область крайне необходимы».
По прошествии семи лет приходится констатировать, что российская политика на Западе истолковывается примитивно. Считается, что российское руководство пытается воссоздать Советский Союз и видит необходимость в постоянной экспансии. Искажённая интерпретация мотивов российской внешней политики привела к тому, что в Европе возникла почва для системного кризиса. Соединённые Штаты видели основную цель своей европейской политики в поддержке максималистcких требований государств Балтии, Украины и Польши к России. Военно-политические интересы Франции, Германии или, скажем, Португалии оказались менее значимы, чем жалобы Эстонии и Литвы на Москву.
Однако возможно ли создать стабильную систему безопасности, основанную на требованиях малых стран с максималистскими запросами?
Раз за разом предложения России о создании инклюзивной системы безопасности в Европе игнорировались. Одной из причин неспособности прислушаться к российским предложениям является то, что с точки зрения геополитики время по-разному структурировано для России и Запада. На Западе оно привязано к внутренним избирательным циклам. Текущая администрация в Вашингтоне не ощущает себя связанной обещаниями предыдущей. Цикличность смены национальных интересов в Вашингтоне усугубляется межпартийной борьбой: границы разумного взаимодействия с Москвой для одной партии могут быть абсолютно неприемлемыми для другой. Напротив, для России геополитическое время измеряется эпохами, начало которых отсчитывается от крупных исторических событий – войн, мирных соглашений, политических катаклизмов.
Эпоха после окончания Второй мировой войны была основана на нескольких формальных и неформальных соглашениях, например о разделе сфер влияния в Европе. Некоторые из них были согласованы в устной форме и никогда не были зафиксированы на бумаге.
Отсюда проистекает разочарование Москвы в отказе НАТО от своих обещаний не расширяться на восток: для России значение устных договорённостей конца 1980-х – начала 1990-х годов очевидно, хотя западные элиты ссылаются на чрезвычайный характер тех событий, имея в виду стремительное осыпание биполярного миропорядка. На Западе рассматривают то, что произошло в начале 1990-х годов, как время, когда слова не имели большого веса, потому что Запад «победил в холодной войне».
Слова нового канцлера Германии Олафа Шольца о том, что система безопасности в Европе не может быть нацелена против России, справедливы и правильны. К сожалению, события последних десятилетий говорят об обратном.