Вполне вероятно, что в Европе действительно сформировалась особая среда, в которой государственные деятели не мыслят себя в категориях традиционного национализма и национальных интересов. Возможно что теперь мы имеем и будем иметь дело с ранее незнакомым типом государственных управленцев, поведение которого в критических ситуациях было бы неплохо прогнозировать, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор Валдайского клуба.
Одна из наиболее важных интеллектуальных проблем, с которыми мы сталкиваемся, рассуждая о вкладе отдельных держав и регионов в международную политику, – это неумение в полной мере оценить масштабы стратегического упадка Европы. Даже если объективные данные говорят о неспособности европейских держав и всего их объединения повлиять на решение важнейших вопросов глобального масштаба или на их собственной периферии, признание того, что Старый свет уже за пределами реальной мировой политики, является исключительно трудным делом.
Для этого есть несколько объективных причин.
Во-первых, либеральный и марксистский фундамент существенной части рассуждений о международных делах требует учёта экономического масштаба игрока. Здесь Европа по-прежнему занимает значительное место на карте, и сложно, вопреки традиционному восприятию, осознать, что это ничего в реальности не означает. Тем более в России, где исключительно свежими остаются представления о том, что крушение СССР имело в основном экономические, а не культурные или политические причины. И если держава или объединение сравнительно крепко стоит на ногах в экономике, то оно считается важным и для политики.
Во-вторых, Европа – это непосредственный сосед России на Западе, с которым связано большинство военных драм российской истории. А для остального человечества именно Европа стала в своё время источником колониального угнетения, в основе которого лежало военно-политическое могущество. Для России, Китая или Индии сложно признать ничтожество партнёра, с которым связаны пока самые эмоциональные эпизоды нашей истории.
В-третьих, в своём противостоянии стремлению США сохранить привилегированное положение в мире Россия и Китай видят в Европе слабое звено западного мира, которое может сыграть им на руку. Для России речь идёт о постепенной смене элит в европейских странах, делающей их более вменяемыми в том, что касается движения к более справедливому мировому порядку. С китайской точки зрения экономические интересы Европы неизбежно заставляют её политиков быть более открытыми к диалогу с теми, кого они исторически презирали, боялись или эксплуатировали.
В любом случае Европа совершенно объективно видится совершенно не способной к автономному существованию с опорой на свои силы, в отличие от США, что и должно заставить её государственных деятелей рано или поздно стать более сговорчивыми. И, наконец, фантастические достижения европейской интеграции в период после Второй мировой войны, а также экономические и технологические достижения европейцев вплоть до практически последнего времени привели к тому, что извне Европа «виртуально» относится к числу ведущих мировых игроков.
Тем более на фоне активности Великобритании в украинском конфликте, а также снабжения большинством европейских стран оружием стороны, с которой Россия находится в состоянии ежедневного противоборства.
Поэтому для России, как и для остальных стран мирового большинства, было бы разумно корректировать свои политически мотивированные представления с учётом тех реалий европейского развития, которые часто ускользают от нашего внимания. Это по меньшей мере поможет более разнообразно оценивать потенциальные риски и возможности, связанные с присутствием в международной политике европейского элемента. И понимать, на что страны Европы способны в действительности и при каких условиях, а что находится за пределами их физических возможностей.
В первую очередь полезным было бы чётко формулировать степень автономности Европы применительно к тем вопросам, которые имеют значение для международной безопасности. Здесь мы сталкиваемся со сложной теоретической проблемой, касающейся оценки реальности суверенитета того или иного игрока в конкретных условиях. Понятно, что в наше время нельзя подходить к этому фундаментальному вопросу с теми же критериями, что пятьдесят или сто лет назад. Суверенитет в его классическом понимании вообще является сейчас понятием весьма относительным, поскольку нам сложно сказать, какие особенности участия государства в глобальной экономике его ограничивают. Даже такие страны, как КНДР, не могут считаться совершенно независимыми от внешнего окружения, что уж говорить обо всех остальных. Однако в случае с Европой ограничители суверенитета в вопросах военной политики являются встроенными в весьма жёсткую систему трансатлантических отношений. Эти отношения, само собой, содержат в себе определённые элементы постоянного торга по частным вопросам. Однако в делах, имеющих принципиальное значение, о европейской способности действовать самостоятельно говорить сложно. Парадоксальным образом жёсткий контроль со стороны США над Европой является проблемой для России или Китая, но одновременно гарантирует, что сами европейцы не наделают глупостей.
Во-вторых, важным было бы понимание социально-экономического развития Европы и её перспектив в этом отношении. Некоторые политические деятели в Европе – военные и гражданские – делают заявления о необходимости империалистической войны против России. Тем самым подсознательно воспроизводя логику, которая предшествовала развязыванию европейскими империями, находившимися в зените своего могущества, мирового конфликта чуть более ста лет назад. Этот конфликт стал продуктом развития международной системы, в которой было исключительно мало имеющих значение игроков, вступавших, кроме всего прочего, в стадию серьёзных изменений социальной структуры своих обществ. Тем более это очевидно, когда речь идёт о причинах начала Второй мировой войны. Другими словами, сто лет назад европейцы были действительно готовы к массовому участию в войне, что вполне отвечало устремлениям их политических руководителей. Сейчас пока сложно представить, какие масштабы должна приобрести деградация социально-экономических систем европейских государств для того, чтобы их граждане стали способны к аналогичным «подвигам». При этом было бы странно думать, что полный контроль над обществом и его поведением, который был возможен в период пандемии коронавируса, можно воспроизвести в ситуациях, требующих от граждан добровольно пожертвовать своим физическим существованием.
Не меньший интерес представляет и вопрос о состоянии европейской политики и её элит. Нельзя исключать того, что их эволюция на протяжении последних ста лет привела к формированию уникальной среды, не способной воспроизводить сильных и уверенных в своей идейной правоте лидеров. Именно такие нужны для того, чтобы развязывать войны, но смертельно опасны, когда речь идёт о существовании в качестве территориальной базы США в Евразии. В этом смысле для России или Китая было бы важно уделять больше внимания тому, с кем конкретно мы имеем дело в Европе. Вполне вероятно, что там действительно сформировалась особая среда, в которой государственные деятели не мыслят себя в категориях традиционного национализма и национальных интересов. Это, в свою очередь, означает, что в Европе мы имеем и будем иметь дело с ранее незнакомым типом государственных управленцев, поведение которого в критических ситуациях также было бы неплохо прогнозировать.
