Для нынешней развязки «длинного мира» важной «надстройкой» реализму может послужить национальный опыт элит. Их национальное понимание в каждом конкретном случае индивидуально, и к нему надо относиться с уважением. Соотнесение субъективного национального опыта и внешнеполитических реалий и есть ключ к успеху на международной арене, пишет Андрей Сушенцов, программный директор Валдайского клуба.
Ретроспективно описывая двадцатилетие между мировыми войнами, британский дипломат и историк Эдвард Карр назвал его «долгим кризисом». По его мнению, он стал результатом столкновения послевоенного устройства в Европе, построенного на морально-идеологических и правовых нормах держав-победителей, со стремлением проигравших держав добиться равноправия в международных отношениях. Карр утверждал, что кризис был закономерен: возгласы ведущих европейских держав об установлении «гармонии интересов» не стоили в мировой политике ровным счётом ничего, пока проигравшие державы не были интегрированы в новый порядок.
Не исключено, что сегодня человечество вновь оказалось в гуще подобного «долгого кризиса». Его относительная инерционность и отсутствие глобального катаклизма не позволяет чётко зафиксировать его начало, однако историки будущего без сомнения будут писать о нём как о самоочевидном процессе: «В начале третьего десятилетия XXI века сначала на Украине, а потом во всей архитектуре глобальной политики стали наблюдаться признаки системного кризиса».
Возможно, отправной точкой нынешнего «долгого кризиса» будет названо начало 1990-х годов прошлого века, когда США приступили к формированию однополярной системы. Сталкиваясь со всё нарастающим сопротивлением ведущих держав, Вашингтон со временем стал обострять свою политику, стремясь затормозить формирование полицентрической международной системы.
Окончание текущего «долгого кризиса» требует интеллектуального осмысления контуров нового многополярного миропорядка. Вся вторая половина XX века, вплоть до 1990-х годов, прошла под эгидой научно-философской рефлексии опыта Второй мировой войны, когда человечество сознательно подошло к результатам катастрофического конфликта и решило: мы сейчас придумаем стабильный мир, он будет работать по правилам, которые мы предложим в ключевом документе Организации Объединённых Наций, стабилизировав этот каркас на как можно более продолжительный срок, а союз из пяти главных стран будет его поддерживать. И действительно, кроме периферии, где шло ожесточённое противостояние по правилам биполярности, каркас держался в ядре международной системы довольно продолжительное время.
На заре 1990-х годов была такая же надежда на бесшовный транзит к новому балансу сил на основе либеральной идеологии, американских ценностей и прочности глобальной финансово-экономической инфраструктуры. Стоит признать, что человечество не смогло рационально построить устойчивую систему, которая работала бы на основе одного силового полюса. Предыдущие подобные попытки сознательной консервации устоявшегося порядка одного центра силы были скоротечны, и теперь международная политика вернулась в свою норму соперничества ведущих держав.
Хорошим подспорьем, иллюстрирующим международные реалии, может выступить и более ранний артефакт человеческой рефлексии о международном – история Пелопонесской войны, на примере которой классики выводят основные максимы понятия реализма. Вынуждая мелосцев сдаться и присоединиться к Афинам, афиняне говорили: «Мы не будем беспокоить вас умозрительными притязаниями о том, что мы имеем право на империю… напротив, мы надеемся, что вы присоединитесь к нам; поскольку вы сами знаете, что право, как и мир, является вопросом только между равными по силе». Реализм позволяет более твёрдо стоять на ногах, осмысливая происходящее; по большому счёту в его «кредо» не входит ничего – ни права, ни мораль, только силовые отношения и постоянно возникающая необходимость соотносить интересы государств с силовым фактором. Но, возвращаясь к идеям Карра, отметим: британский историк предупреждал, что реализм «стерилен» и требует интеллектуальной «надстройки», состоящей из соответствующих времени идей.
Можно сказать, что для нынешней развязки «длинного мира» важной «надстройкой» реализму может послужить национальный опыт элит. Их национальное понимание в каждом конкретном случае индивидуально, и к нему надо относиться с уважением. Так, наше понятие о здравом смысле совсем не обязательно такое же, как в Германии, Польше, США, Китае и Индии. В 1990-е годы мы наблюдали много экспериментов нациестроительства и импортирования национального внешнеполитического опыта. Некоторые республики Южного Кавказа, например, представили себя малыми западноевропейскими странами с другим поясом соседства, с другой экономической средой, с другими угрозами безопасности и пытались выстраивать соответствующую внешнюю политику. Страны пытались «заново придумать» себя в новых обстоятельствах – с разным успехом.
Часто импортированный опыт сталкивал молодые государства с жёсткими реалиями международной политики: если в электрическую розетку попасть железным гвоздём, ударит ток. Многие страны имели несчастье испытать на себе, каково это: точно ли есть ток в розетке XXI века? Да, похоже, всё ещё есть.
Изобретение «велосипеда» внешней политики возвращает молодые государства в реальность и в традицию реалистического понимания того, что такое твой национальный опыт: внешнеполитический потенциал, ресурсы, жизненные и второстепенные интересы. Соотнесение субъективного национального опыта и внешнеполитических реалий и есть в каком-то смысле ключ к успеху на международной арене.
