Вторая волна COVID-19 обнажила неравенство между богатыми странами, которые могут позволить себе и второй карантин, и продление щедрых пакетов поддержки бизнеса и населения, и всем остальным миром, для которого мобилизационные расходы первой волны оказываются непосильными в длительной перспективе. Станет ли пандемия стимулом к выработке новой социальной модели XXI века? Об этом пишет Оксана Синявская, заместитель директора Института социальной политики НИУ ВШЭ, кандидат экономических наук.
В начале прошлого года, когда пандемия ещё только набирала обороты, было очень модно повторять тезис о том, что мир уже никогда не будет прежним. В российском дискурсе будущего устройства социальной политики часто говорили ещё и о том, что пандемия открывает окно возможностей для обнуления прежних договорённостей и выстраивания нового, «лучшего» мира.
Тем не менее, если посмотреть на то, как страны организовывали борьбу с распространением коронавируса и поддерживали население, становится понятно, что расчёт делался на своего рода блицкриг, после чего жизнь вернулась бы в прежнее русло. Отсюда – столь массовое, особенно в наиболее развитых странах, за исключением Японии и Кореи, ограничение социальных контактов и экономической деятельности. И невероятно щедрые – на фоне десятилетий сокращения государственных социальных расходов – социальные выплаты. Которые, однако, осуществлялись на основе действующих социальных программ – расширяемых, увеличиваемых, иногда модифицируемых, но редко принципиально новых. Большинство социальных новаций было принято в наименее экономически развитых странах, где до пандемии государственная поддержка доходов попросту отсутствовала или была маргинальной.
И это неудивительно: почти двухсотлетняя история показывает, что форс-мажор редко становится источником системных изменений в социальной политике, если только он не влечёт за собой серьёзное изменение обстоятельств, при которых реализуются риски ухудшения благосостояния или качества жизни людей. Сто лет назад Первая мировая война и её последствия были более важными факторами развития социальных государств, чем испанка.
Российская модель социальных ответов на первую волну пандемии мало чем отличалась от реакции большинства стран со средним и высоким уровнем экономического развития: те же ограничительные меры, вводимые ещё при низких уровнях заболеваемости (пусть и названные не карантином, а «нерабочими днями»). Похожие решения по переоборудованию больниц, развитию телемедицины, установлению повышенных выплат врачам, работающим «на передовой». Множество административных мер, упрощающих порядок получения документов, пособий или продлевающих их действие. Повышенные выплаты по больничным, резко выросшие максимальные (до одного минимального размера оплаты труда) и минимальные (на более короткий срок) пособия по безработице, чуть позже – решения по частичному (также в пределах МРОТ) субсидированию зарплат предприятиям, сохраняющим занятость. Прямая и косвенная поддержка доходов населения. Косвенная – через поддержку предприятий в наиболее пострадавших секторах в расчёте на то, что это позволит сохранить занятость.
Можно критиковать российское руководство за нерасторопность в принятии решений по субсидированию зарплат или в отношении некоторых выплат на детей. Но в целом с поддержкой населения во время первой волны пандемии оно справилось вполне достойно. По экспертным оценкам, принятые меры позволили смягчить влияние пандемии и на масштабы общей безработицы, и на доходы населения, не допустив существенного разрастания бедности. Более скромный на фоне развитых стран уровень расходов на антикризисную поддержку населения тем не менее оказывается средним – в группе стран с близким к России уровнем экономического развития.
Проблема заключается в том, что блицкрига не получилось: осенью и Россия, и многие другие страны столкнулись со второй волной пандемии, которая пока далека от завершения. И здесь начинает всё ярче проявляться неравенство между богатыми странами, которые могут позволить себе и второй карантин, и продление щедрых пакетов поддержки бизнеса и населения, и всем остальным миром, для которого мобилизационные расходы первой волны оказываются непосильными в длительной перспективе. Не случайно страны так неохотно сейчас возвращаются к любым решениям об ограничении экономической деятельности.
И в этой связи представляется рискованным то, что за рамками первой волны поддержка населения в России ограничилась новогодним подарком семьям с детьми до 7 лет. Дело в том, что с 2015 по 2018 год происходило снижение доходов российского населения, рост 2019 года был очень умеренным, а кризис 2020 года только усугубил эту тенденцию. Отсутствие системной поддержки доходов приводит к исчерпанию сбережений, росту закредитованности населения и создаёт риски как снижения качества жизни, так и усиления социальной напряжённости.
При этом пандемия не отменяет старые вызовы социальным государствам: несмотря на более высокие риски умереть от коронавируса в старшем возрасте, очевидно, что старение населения останется с нами и после пандемии. А скорость и масштабы изменения характера занятости, связанные не только с развитием сектора услуг, но и с технологическими изменениями, под влиянием пандемии, очевидно, усилятся. При этом с нестандартными формами занятости старые модели социальной защиты работают пока плохо. Таким образом, в отношении социальных рисков пандемия не столько создаёт новый мир, сколько обнажает проблемы старого.
Поэтому в идеале предстоящие годы должны стать этапом трансформации прежних подходов в социальной политике. Прежде всего, очевидно, в здравоохранении. В социальной защите нужны программы, позволяющие адресно поддерживать наиболее нуждающихся – независимо от того, что стало причиной попадания в бедность, – но одновременно не распыляющие ресурсы, которых вследствие экономического кризиса будет меньше, на небедные слои населения. В большинстве европейских стран для этих целей существуют программы гарантированного минимального дохода. Испания создаёт такую программу в ходе пандемии.
В России, где эффективность программ социально помощи остаётся низкой, экономический кризис, спровоцированный пандемией, может стать фактором создания такой программы. Требуются и новые подходы к тому, как встроить в страховые и нестраховые программы социальной поддержки новые категории занятых – например, работников платформенной экономики. Не менее тривиальная задача – как в условиях распространяющейся дистанционной занятости выстраивать баланс личной и рабочей жизни, чтобы сохранять здоровье и производительность труда работающих из дома. И, наконец, задача, решение которой выходит за рамки только социальной политики – как снизить избыточное неравенство и на национальном, и на глобальном уровне.
Однако поиск новых институциональных решений в социальной сфере вряд ли возможен в условиях продолжающегося экономического кризиса, обостряющего борьбу за бюджетные ресурсы. И поэтому чем быстрее все страны, включая Россию, будут восстанавливаться из текущего кризиса, тем больше надежд на то, что пандемия станет не источником роста глобального социального напряжения и новых социальных проблем, но дополнительным стимулом к выработке новой социальной модели XXI века.
