На практике за два прошедших года талибы[1] не оправдали в полной мере ни позитивных, ни негативных ожиданий. Талибы не отступились от своих принципов. Они считают себя освободителями страны от иностранной оккупации. Они уверены, что заслужили победу и имеют право на свою власть. О том, укладывается ли талибский Афганистан в спектр мирового разнообразия и смогут ли талибы удерживать власть в более отдалённой перспективе, пишет Иван Сафранчук, директор Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России.
Накануне и сразу после повторного прихода талибов к власти, то есть летом и осенью 2021 года, при всём многообразии мнений специалистов два подхода были системообразующими, они структурировали дискуссию и противоречивую фактуру.
Один состоял в том, что «талибы совсем другие» – они, мол, набегались по горам и пещерам, они хотят власти, а не изоляции, они осознали ошибки и перегибы правления второй половины 1990-х. Из этого делался вывод, что талибы ради нормального взаимодействия с внешними партнёрами будут учитывать их пожелания. Другой подход состоял в том, что талибы если и эволюционировали, то в сторону большего радикализма (после двадцати лет союзничества с джихадистским интернационалом), и к власти они рвутся не для того, чтобы перезапустить своё правление с учётом ошибок прошлого, а для того, чтобы взять реванш. В некоторых странах, например, в Индии или Таджикистане, преобладал более скептический и опасливый взгляд, то есть второй подход. А, скажем, в Узбекистане больше ориентировались на первый подход. Но даже при явной склонности во властных и экспертных кругах некоторых стран к одному из обозначенных подходов всё-таки разделение по этим подходам было не страновым, а другим.
В разных странах были те, кто хотел, или считал необходимым, взаимодействовать с талибами. Именно они придерживались первого подхода. К концу 2010-х уже практически все заинтересованные игроки установили свои каналы контактов с талибами. И если с ними говорили, пока они воевали с официальным правительством, то какой же резон перестать с ними общаться, когда они пришли к власти? Настрой на контакты с талибами преобладал. Заинтересованные игроки смотрели друг на друга: решится ли кто-то попробовать резко увеличить своё влияние в Афганистане? Но всё-таки у каждого преобладало не желание взять талибский Афганистан под свой контроль, а желание не допустить к этому кого-то другого, если этот кто-то другой будет слишком напористо действовать. По умолчанию – нейтральный, ничей Афганистан всем представлялся предпочтительным вариантом.
В такой атмосфере возникло некое международное согласие по поводу того, что талибы должны продемонстрировать способность быть ответственной властью. Обычно под этим подразумевают отсутствие агрессивных намерений в отношении других стран и массовых нарушений прав человека. Центральным стал вопрос об инклюзивном правительстве, чтобы кроме талибов были представлены и другие этнополитические силы.
На практике за два прошедших года талибы не оправдали в полной мере ни позитивных, ни негативных ожиданий. Талибы не отступились от своих принципов. Они считают себя освободителями страны от иностранной оккупации. Они уверены, что заслужили победу и имеют право на свою власть. Ни конституции, ни выборов, ни инклюзивного (по сути, коалиционного с «не своими» правительства). Право талибов на власть вытекает из их способности эту власть взять и держать. Звучит не современно? А откуда власть у монархов (таковых в мире по-прежнему немало)? Изначально из того же принципа – взять власть и её держать, ей распоряжаться. А с чего начинались республики? С революций. А как начинался осенью 2001 года проамериканский афганский режим? Собралась международная конференция в Бонне и учредила власть на завоеванной американцами территории. Талибы начали свой эмират примерно также, только без иностранных штыков.
После взятия власти талибы, насколько можно судить, дельно реорганизовали силовые структуры. Для повстанческой борьбы нужна была определённая автономия полевых командиров. Синдром «героев войны» нередко приводит к эксцессам в гражданской жизни, начинается вольница, злоупотребление мнимыми правами. Талибы, надо признать, этого не допустили. Создана более централизованная армия, а также служба безопасности и органы министерства внутренних дел.
Назвать режим талибов запредельно репрессивным тоже нельзя. Попытка вооружённого мятежа зимой 2021–2022 годов была поддавлена силой. Его лидеры за границей. Слабо дееспособное подполье остаётся. И, насколько можно судить, талибы проводят достаточно жёсткую профилактику на этот счёт. Но так поступают силовики в любой стране мира. В 1990-е годы большой резонанс имели талибские практики в части общественного устройства и наказаний. За соблюдением норм шариата талибы следят строго и сейчас. Но какой-то запредельной и показной жестокости нет. Талибская власть не противопоставляет себя афганскому обществу. Она, наверное, даже более органична для него, чем власть предыдущего правительства. Но эта власть, со своей идеологической повесткой и репрессивным аппаратом.
В стране течёт мирная жизнь. Опустевшие поначалу торговые помещения опять заполнены. Низовая экономика работает. Бедно, но полной разрухи нет, и нельзя сказать, что уровень жизни при талибах значительно снизился. Просто исчезла прослойка тех, кто был привязан не к национальной экономике, а к обслуживанию иностранного присутствия. Но необходима важная оговорка: течение мирной жизни подпитывается извне. По линии ООН и других международных организаций в страну поступает помощь, в том числе просто наличные доллары. Точной статистики нет. Но, видимо, это от 1 до 2 млрд долларов в год. Такой подпитки оказывается достаточно для финансирования работы базовой социальной инфраструктуры и поддержания внутреннего спроса, на который и работает низовая экономика. По сравнение с тем, какие донорские вливания делались в Афганистан при прежних властях, нынешние суммы совсем небольшие.
Все обозначенные неопределённости влияют на то, смогут ли талибы удерживать власть в более отдалённой перспективе. Но можно выделить ещё один фактор, который может во многом определять их внешнюю политику, а также политику других по отношению к ним.
Афганистан всегда зависел от внешних экономических связей. Экономическая автономия чужда афганцам. Но исторически оправданная тяга к внешнеэкономическому взаимодействию теперь приобрела гипертрофированные черты. За время американской военной оккупации и существования марионеточного режима укоренились совершенно неоправданные представления о материальном потенциале Афганистана и его роли в мировых и региональных делах. Американцы породили миф о «горнорудной сверхдержаве» и богатом Афганистане, о возможности кардинального преобразования материального положения страны в течение буквально десяти лет. В афганском обществе укоренились настроения, что их страна – жертва геополитической борьбы великих держав, они могли бы богатеть и развиваться, если бы на их территории не устраивали «геополитические разборки».
В XIX и XX веках Афганистан оказывался значимым в противостоянии великих держав. Здесь сталкивались интересы России и Британии, потом России и США, здесь же интерес великих держав пытались развести, сделав Афганистан буфером. В XXI веке у Афганистана появляется, видимо, новая роль. Странам региона необходимо найти способ вовлечения Афганистана в региональное взаимодействие без того, чтобы брать на себя полную ответственность за него, без того, чтобы «брать его на иждивение». Внешние же игроки, видимо, будут ставить на Афганистан как спойлер региональных отношений, манипулируя сформированными за время иностранной оккупации неадекватными представлениями афганцев.
