Россия всегда была северной страной с суровым климатом, проницаемыми границами, хрупкой инфраструктурной и транспортной взаимосвязанностью. В таких условиях добавочный продукт производится трудно, а социальные перемены медленны. Это породило к жизни сложившийся в России мобилизационный тип хозяйствования. Какие возможности даёт Евразия международной стратегии России? Об этом – в комментарии программного директора клуба «Валдай» Андрея Сушенцова.
Каждый год в начале нового семестра я задаю студентам вопрос: кем вы ощущаете себя больше – европейцами, евразийцами или людьми Востока? Десять лет назад студенты без замешательства отвечали, что они европейцы, но сейчас всё чаще повисает пауза. Тогда я призываю их вспомнить свои ощущения от посещения Владивостока и подумать, этот город – европейский или восточный? Несомненно, это европейский город на Тихом океане: если пересечь границу с Северной Кореей или Китаем, немедленно попадаешь в Азию.
И тем не менее Россия – преимущественно славянское, христианское государство, образованное на огромных пространствах Евразии – не ощущает себя «своей» в Европе. Российская «особость» является вызовом для российской идентичности, международной стратегии и внутренней политики. Происходящая сейчас ребалансировка стратегических приоритетов в пользу Евразии позволяет ослабить остроту всех трёх вопросов и создаёт новые возможности для развития.
Россия как государственный эксперимент в нынешних границах существует уже три столетия. Незадолго до начала правления Петра I, когда казаки Василия Пояркова дошли до Тихого океана, территория страны была примерно такой, как сейчас, не включая Северный Кавказ и Хабаровский край.
Российская «огромность» стала следствием ключевого свойства центральной Евразии – демографического вакуума. К моменту, когда русские землепроходцы вышли к Тихому океану, население России составляло около 7 млн человек, а плотность населения была одной из самых низких в мире. Она и сейчас остаётся такой, если сравнивать её с европейскими странами: в России примерно 9 человек на один квадратный километр, тогда как в Великобритании 270, в Германии – 225. Представим теперь, сколько может произвести добавленной стоимости на одном гектаре земли девять крестьян, работающих в северном климате, и сколько может произвести 225 человек в существенно более тёплом климате Западной Европы. Россия всегда была северной страной с суровым климатом, проницаемыми границами, хрупкой инфраструктурной и транспортной взаимосвязанностью. В таких условиях добавочный продукт производится трудно, а социальные перемены медленны. Это породило к жизни сложившийся в России мобилизационный тип хозяйствования.
В Евразии мы наблюдаем большее, чем в Европе, число стратегически автономных игроков, в том числе среди американских союзников, вроде Турции. Мы наблюдаем большее, чем в Европе, количество фронтиров противостояния между ними. Соперничают между собой даже союзники США – арабы и израильтяне, турки и курды. В Евразии мы наблюдаем востребованность посреднических усилий и военной дееспособности. Поскольку это сильные стороны российской стратегии, Москва становится востребованным модератором региональных процессов.
В феврале этого года Валдайский клуб проводил девятую по счёту Ближневосточную конференцию. Поразительно, как она эволюционировала со временем: если раньше это были протокольные разговоры и озвучивание позиций, то сейчас здесь обсуждаются болезненные вопросы региональной политики. Стороны ливийского гражданского конфликта обсуждают в Москве свои противоречия. Это довольно показательно.
Евразия останется ключевым предметом интереса для России в XXI веке. Положение дел на континенте лучше всего описывает выражение «каждый за себя». Такая ситуация комфортна для России, которая стремится быть стратегически независимой и не оглядываться на то, как идут дела на Востоке или Западе.