В постиндустриальном и постнациональном обществе, в которое превращается Франция, волны протесты разбиваются о стену нового миропорядка, который французы бессильны изменить. В этом обществе набирают силу социальные восстания нового типа. О разнице между протестами «Жёлтых жилетов» 2018–2019 года и бунтами пригородов 2023 года пишет Наталия Руткевич, кандидат философских наук, журналист.
Для Франции всегда была характерна высокая протестная активность: её история изобилует различными бунтами, фрондами, революциями, демонстрациями, забастовками, молодёжными восстаниями. Наиболее значимые из них, будь то Великая французская революция, Парижская коммуна, молодёжный бунт мая 1968-го, способствовали переменам не только во Франции, но и во всём мире. Склонность к дискуссиям, полемике и политическим прениям всегда были во Франции важнейшим государствообразующим механизмом. Многие исследователи связывают эту склонность полемизировать по любому поводу с особенностями французского языка (в отличие, к примеру, от немецкого). Высокая протестная активность, способность к мобилизации в борьбе за гражданские права и социальную справедливость, защиту тех или иных общественных идеалов часто выводила Францию на авансцену истории, делая её примером для подражания для многих других стран.
В последние годы исследователи фиксируют не просто рост протестной активности, но и её ужесточение и незаметное на первый взгляд изменение характера многих протестов. В годы президентства Эммануэля Макрона череда волнений фактически непрерывна. Самыми мощными из них были движение «Жёлтых жилетов» (2018–2019), протесты против пенсионной реформы (2019–2020, 2023) и бунты пригородов (июнь – июль 2023).
Профиль участников этих движений во многом не совпадает, у них разные импульсы, разные лозунги, но для всех характерно ожесточение. Даже акции протеста, которые начинаются в относительно спокойном режиме, например «Жёлтые жилеты», систематически перерастают в беспорядки и вандализм. «Чёрные блоки» (Black Blocs) – активисты различных радикальных ультралевых группировок – регулярно вливаются в ряды митингующих, что приводит к ещё большему росту насилия с обеих сторон. Жестокость протестующих влечёт за собой большую жёсткость сил правопорядка, которая подливает масла в огонь. Радикализация и злоупотребления полиции были одной из причин недавних бунтов пригородов, начавшихся из-за убийства сотрудником полиции юного водителя алжирского происхождения. Это ожесточение было отмечено и в ходе акций «Жёлтых жилетов», когда серьёзные увечья получили несколько десятков человек. В целом можно говорить о повышении уровня социального напряжения в стране и росте насилия в ходе протестных акций.
Для ряда исследователей это повышенное социальное напряжение, затяжные и/или крайне разрушительные социальные движения говорят о кризисе французской общественно-политической системы и её подсистем. Так, движение «Жёлтых жилетов» было мощной реакцией беднеющего среднего класса, протестующего против маргинализации. Тогда на улицы вышла так называемая «периферийная Франция», то есть те слои, которые больше всего страдают от процессов глобализации и международной конкуренции, дезиндустриализации и запустения целых регионов, где закрываются школы, медицинские кабинеты, магазины, почтовые отделения, где пустеют городские центры и стремительно исчезают рабочие места.
Протест против пенсионной реформы выявил глубокий кризис демократических институтов страны: беспомощность Национального собрания, блокирование парламентских дискуссий ультралевой оппозицией, использование правительством знаменитой статьи 49.3 Конституции, чтобы протащить пенсионную реформу в обход парламента.
Наконец, наиболее разрушительное из протестных движений – бунт лета 2023-го – это очередной всплеск недовольства, зреющего в пригородах уже более сорока лет, в ответ на дискриминацию, неравенство и бессилие государства в решении накопившихся в этих зонах проблем.
Можно согласиться с теми специалистами, которые считают, что рост насилия и напряжённости – это реакция на неспособность властей удовлетворительно ответить на запросы общества, поддержать конструктивный диалог и принять какие-то значимые меры, которые способствовали бы институциональному решению конфликта и снятию напряжения. Фактически единственный ответ властей – репрессивные действия.
В значительной степени эта неспособность связана с радикальными изменениями, происходящими в стране с конца 1970-х. По инерции социальные акторы продолжают апеллировать к государству-нации, а исследователи продолжают анализировать процессы – и в том числе социальные движения – в рамках Французской Республики, но ситуация серьёзно изменилась. Если в послевоенные годы «славного тридцатилетия» – становления политической модели Пятой Республики и Франции в качестве высокоиндустриального общества – социальные движения носили характер борьбы трудящихся за свои права, за выбор коллективного будущего страны и государство выполняло роль арбитра между трудом и капиталом, между интересами экономических игроков и интересами всего общества, то сегодня оно уже не справляется с этой задачей.
Это отмирание ряда государственных полномочий ещё в начале 1980-х предсказал французский экономист Франсуа Партан, заявив, что государство теряет свою главную роль в принятии решений. Государство больше не может контролировать капитал, оно капитулирует перед ним и соглашается следовать его логике, в частности подчиняя свои действия критерию рентабельности. Оно больше не может проводить волюнтаристскую политику для достижения социальных целей, противоречащих интересам капитала. Вместе с тем государство по-прежнему отвечает за национальный и международный порядок, которого требует мировая система производства. Но его власть больше не является «политической» в том смысле, который это слово имеет в демократии. Ему остается лишь социальный контроль и репрессии. Государство должно заставить нацию как можно лучше приспособиться к потребностям глобальной технико-экономической эволюции, чтобы народ без возражений терпел все социальные последствия этой неконтролируемой эволюции, пишет Партан (в те же годы когда Иммануил Валлерстайн работает над «Мир-системой Модерна», где он также говорит об утрате регулирующей функции государств и снижении их способности поддерживать порядок).
Собственно, Эммануэль Макрон примерно так и сформулировал свою задачу в начале его первого мандата: «На протяжении трёх-четырёх последних десятилетий французы пытались противиться глубинным изменениям планетарного масштаба. Левые и правые политики обещают избирателям защитить их от перемен. Я же хочу убедить их в том, что изменения необратимы и что мы должны найти способ принять их».
В постиндустриальном и постнациональном обществе, в которое превращается Франция, волны протесты разбиваются о стену нового миропорядка, который французы бессильны изменить. В этом обществе набирают силу социальные восстания нового типа. И здесь особенно интересно отметить разницу между протестами «Жёлтых жилетов» 2018–2019 года и бунтами пригородов 2023 года.
«Жёлтые жилеты» имели определённые политические и экономические требования к руководству страны.
Бунтовщики из пригородов жгли и крушили в первую очередь всё то, на чём развевается французский флаг, будь то полицейские участки, мэрии, школы, медицинские учреждения, пожарные участки.
«Жёлтые жилеты» ещё взывали к Республике, к нации, которая является, по словам Жана Жореса, «последним достоянием тех, у кого ничего не осталось». В их движении чувствовалась ностальгия по временам голлизма и «социализма по-французски». «Жёлтые жилеты» оплакивали исчезновение этой модели и великое прошлое своей страны. Они требовали большей демократии и возможности большего участия в решении жизненно важных для французов бюджетных, финансовых, социальных вопросов на местном, региональном, национальном уровнях. Многие из этих вопросов давно уже решаются не во Франции. Протест «Жёлтых жилетов» – это движение «старого формата» (средний возраст его участников – 45 лет); оно выдохлось, не найдя политического оформления.
Бунт пригородов (средний возраст участников – 17 лет) – это движение нового типа: восстание тех, кто уже не апеллирует к Республике. Более того, это бунт против Республики, неспособной реализовать свой лозунг «Свобода, равенство и братство», который, по мнению бунтовщиков, превратился в пустой звук. Название, данное во Франции пригородам, откуда исходят беспорядки, говорит само за себя – «потерянные территории Республики». Жителей этих потерянных территорий мало что объединяет с остальными французами, общий фундамент ценностей утрачен. Хотя большинство из них родились и выросли во Франции, они не чувствуют себя причастными истории этой страны, им чужды и даже враждебны её символы. Не чувствуя себя полноценными гражданами, они и ведут себя не как таковые. В том числе в борьбе за свои социальные права.
Как и почему это произошло? Как образовались и расширились потерянные территории Республики, став очагом постоянной дестабилизации страны? Представители левых и правых сил уже много лет спорят об этом. Первые традиционно возлагают вину на государство, на полицию, на «структурный расизм». Вторые винят самих мигрантов и их потомков, считая, что они не хотят ассимилироваться, ненавидят Францию и Запад, ставят ислам выше законов Республики и так далее.
Очевидно, что нельзя винить только одну из сторон. Ситуация, в которой Франция сегодня оказалась, – результат политических решений и процессов последних пятидесяти лет. Это и недальновидная политика как самой Франции, так и Евросоюза в отношении миграции, и неспособность открыто, без табу обсуждать эту проблему, и проникновение в пригороды радикального ислама, и страусиная политика в отношении формирующейся в пригородах наркомафии, которая становится всё более организованной и лучше вооружённой (что позволяет говорить о «латиноамериканизации» страны), и реформы школы, которая больше не способствует ни единению вокруг общих республиканских ценностей, ни равенству, и упразднение других институтов, которые могли бы работать на сплочение нации (в частности – обязательная служба в армии). Список причин очень длинный, и каждый из пунктов заслуживает отдельного тщательного рассмотрения.
Центральными для протестов нового типа становятся не борьба за права трудящихся или за способность направлять историческую траекторию всего общества, а борьба за права меньшинств, за соблюдение и расширение индивидуальных прав и свобод. Республиканский идеал заменяется идеологией универсальных прав человека, а национальная парадигма – постколониальным видением общества, где различные группы, разделённые по расовому, гендерному и другим признакам и страдающие от разных форм угнетения, борются друг с другом за власть, статус и ресурсы. Для этих движений характерны реваншизм, требования искупления, репараций и мести в жёсткой форме, начиная с уничтожения всех символов бывшего колониального государства. Примером таких движений являются Black Lives Matter, MeToo, которые нашли широкий отклик в мире, в том числе и во Франции.
Хотя процесс растворения государства-нации характерен для целого ряда стран, во Франции он протекает особенно болезненно, так как в коллективном сознании французов институт государства занимает центральное место. Нынешний хаос, согласно ряду исследователей, напрямую связан с утратой государством от своей сакральной консолидирующей направляющей функции – или скорее с отказом государства от неё.
При этом запрос на восстановление во всей полноте политических полномочий единой, неделимой, социально-ориентированной Французской Республики всё ещё очень велик: подъём « Жёлтых жилетов» отражал настроения весьма широкого сегмента населения, тогда как бунт «потерянных территорий» отражает лишь настрой меньшинства, но меньшинства наиболее радикально настроенного.
