Клуб «Валдай»

Пока глобализация трещит по швам из-за конкуренции промышленной политики и протекционизма, происходит концентрация экономической мощи в руках цифровых гигантов. Это, казалось бы, парадоксальное развитие событий вызвано двумя факторами, меняющими мировую экономику: мир вступает в четвёртую промышленную революцию, а экономическая гегемония подходит к концу, пишет Гленн Дисэн, профессор Университета Юго-Восточной Норвегии.

Четвёртая промышленная революция

Четвёртая промышленная революция влечёт за собой слияние цифровых технологий с реальным миром. Благодаря искусственному интеллекту, робототехнике, автоматизации и другим инновациям цифровые гиганты революционизируют и завоёвывают отрасли, ранее принадлежавшие физическому миру.

Цифровые гиганты изначально изменили коммуникации, а теперь трансформируют производство, транспорт, банковское дело, города, армии, медицинскую промышленность и все остальные отрасли экономики. Цифровые технологии пользуются преимуществами «экономики охвата», при которой дешевле объединить две или более линейки продуктов или отрасли, чем заниматься ими по отдельности. Высокие фиксированные издержки и низкие переменные издержки цифровых технологий с межотраслевым синергетическим эффектом создают благоприятную ситуацию для возникновения монополий. В четвёртой промышленной революции компании, управляющие поисковыми системами или сайтами электронной коммерции, имеют конкурентное преимущество в создании автоматизированных транспортных средств, поглощении индустрии такси, разработке автоматизированных систем вооружений, создании цифровых валют и отправке людей в космос. Мощность компьютерных систем, сбор данных и синергетический эффект позволяют нескольким цифровым гигантам доминировать в, казалось бы, не связанных друг с другом отраслях.

Концентрация власти имеет огромные последствия для международной экономической системы. Правительства поддерживают крупные национальные компании, которые конкурентоспособны на международных рынках, но опасаются их нежелательного политического влияния внутри страны. Асимметричная экономическая взаимозависимость между государствами является источником политической власти, поскольку государства могут максимизировать и автономию, и влияние. Высокотехнологичные отрасли определяются как стратегические из-за ограниченных возможностей диверсификации поставщиков, что ставит перед более слабыми государствами дилемму выбора между экономической эффективностью и автономией.

Соответственно, все крупные государства желают технологического суверенитета – собственной цифровой экосистемы, чтобы избежать чрезмерной зависимости и даже технологического колониализма. Централизованные экономические инструменты, такие как доллар США и SWIFT, позволяют США обладать огромной политической властью, что вызывает опасения для других государств, поскольку все отрасли экономики реорганизуются вокруг цифровых гигантов.

Конец экономической гегемонии

В последние десятилетия глобализация была равносильна американизации, поскольку мир следовал либеральному экономическому формату под экономической гегемонией США. Этот формат глобализации рушится из-за относительного упадка США как экономического гегемона, что также означает конец международной либеральной экономической системы. Экономический либерализм обычно ошибочно понимают как независимую переменную, ценность, формирующую международную систему. В действительности либеральные международные экономические системы возникают, когда происходит концентрация экономической власти в руках гегемона – такого, как Великобритания в XIX веке и США в XX веке.

И Великобритания, и США заняли доминирующее положение на международных рынках благодаря жёсткой промышленной политике и протекционизму, за счёт использования субсидий и тарифов. Однако, обретя доминирующее положение, и Великобритания, и США воспользовались преимуществами экономического либерализма, чтобы укрепить свою экономическую гегемонию. Технологическое лидерство закрепляется, когда зрелые отрасли (высокое качество, низкая стоимость) технологического лидера находятся в открытой и прямой конкуренции с зарождающимися отраслями (низкое качество, высокие затраты) развивающихся государств. Давид Рикардо разработал либеральную экономическую теорию сравнительных преимуществ в качестве инструмента укрепления британского технологического лидерства: «Именно этот принцип определяет, что вино должно производиться во Франции и Португалии, что хлеб должен возделываться в Америке и Польше, а различные металлические изделия и другие товары должны изготавливаться в Англии» .

Фридрих Лист критиковал британскую защиту свободной торговли как гегемонистскую норму, позволяющую «выбить лестницу»:«Обычная уловка состоит в том, что, когда кто-то достигает вершины величия, он убирает из-под ног ту лестницу, посредством которой взобрался наверх, чтобы лишить конкурентов возможности забраться на такую же высоту. В этом суть космополитической доктрины Адама Смита, космополитических идей его великого современника Уильяма Питта, а также всех его преемников в последующих британских кабинетах министров» .

В XIX веке восходящие державы – США, Германия, Франция и Россия– в разной степени проводили националистическую экономическую политику, в которой использовали временные тарифы и субсидии для своих зарождающихся отраслей до тех пор, пока они не созреют и, таким образом, не станут конкурентоспособными на международных рынках. Политические рекомендации Александра Гамильтона, заложившие основы американской системы, нашли отражение в идеях Фридриха Листа и Сергея Витте. Как считал Лист, государства должны признать, что экономическая мощь является важным инструментом власти и что чрезмерная неблагоприятная асимметричная взаимозависимость создаст систему отношений «центр – периферия»:

«До тех пор, пока существует разделение человеческого рода на независимые нации, политическая экономия будет часто расходиться с космополитическими принципами… Нация будет действовать неразумно, стремясь способствовать благополучию всего человеческого рода, в ущерб своей особой силе, благополучию и независимости» . 

В середине XX века уже США закрепили своё технологическое лидерство. Технологическое лидерство США сохранялось и в период бума цифровых технологий, поскольку американское правительство финансировало инновации в Кремниевой долине благодаря крупными военным контрактам и финансированию университетов для разработки патентов. Оно было закреплено либеральной экономикой и торговыми соглашениями, которые расширили действие патентных законов и прав интеллектуальной собственности, чтобы замедлить распространение технологий в других странах.

В XXI веке Китай стал проводить ту же националистическую экономическую политику, которую США проводили в XIX веке, используя прямые и косвенные субсидии и тарифы для создания глобальных производственно-сбытовых цепочек. Китай догнал США и в настоящее время становится лидером в стратегических отраслях. С помощью активной промышленной политики «Китай-2025» Пекин стремится установить технологическое лидерство в области искусственного интеллекта, робототехники и других передовых технологий, связанных с четвёртой промышленной революцией.

Следовательно, когда концентрация экономической власти у гегемона уменьшается, «ожидается, что либеральный порядок начнёт разрушаться, а его режимы станут слабее, и в конечном итоге их заменят меркантилистские механизмы» . В итоге национальная власть получает приоритет над рыночными силами. Экономическая война между США и Китаем – предсказуемый результат ослабления и неуверенности гегемона.

Китай и США будут сотрудничать ради взаимной выгоды в тех областях, где это не приведёт к чрезмерной зависимости от контрагента. Обе страны обеспечивают доминирование своих цифровых платформ на внутреннем рынке, причём по американской логике «что хорошо для Кремниевой долины, должно быть хорошо и для США». Между тем нелиберальные методы определяют международную экономику, поскольку США и Китай конкурируют на рынках третьих стран, о чём свидетельствует ожесточенное соперничество в области 5G.

Российская стратегия технологической готовности

Рост цифровых гигантов в менее либеральной международной экономической системе влияет на то, как российские компании должны сотрудничать и конкурировать с иностранными коллегами. Российское государство должно вмешиваться, чтобы доминирующие цифровые гиганты на внутреннем рынке были российскими. Однако полная автономия – ошибочная затея, поскольку она создаст слабые и неэффективные российские компании. Необходимо определить баланс между технологическим суверенитетом и рыночной эффективностью.

У России нет возможностей конкурировать с США и Китаем, но ей и не нужно быть технологическим лидером. Идеальная стратегия России – это стратегия «технологической готовности», при которой у России есть технологические ноу-хау и инфраструктура/цифровая экосистема для запуска внутренних дочерних компаний ради повышения стратегической автономии. Стратегия технологического последователя влечёт за собой уменьшение преимущества технологического лидера-первопроходца за счёт поощрения более быстрого распространения технологий. Таким образом, технологические партнёрства с иностранными компаниями должны быть направлены на создание совместных предприятий с контрольным пакетом акций и передачу технологий и ноу-хау. В отсутствие экономического гегемона происходит более быстрое распространение технологий, что даёт таким восходящим державам, как Россия, больше возможностей стремиться к технологическому суверенитету. Необходимо диверсифицировать технологические партнёрства, чтобы сместить преимущество в пользу технологического последователя. Кроме того, доходы от продажи энергоресурсов должны предусматривать прямые и косвенные субсидии для развития зрелых цифровых отраслей, а потребность в обеспечении национальной безопасности и санкционная война с Западом должны использоваться для применения косвенных тарифов и импортозамещения в чувствительных отраслях.

Россия должна приветствовать тенденцию к фрагментации интернета и национализации цифрового пространства. За последние годы Россия сделала себе прививку от санкций на внутренних финансовых рынках, чтобы уменьшить уязвимость перед западным экономическим принуждением. Это также распространяется на технологический сектор. Такую политику не следует путать с изоляционизмом или автаркией. Важно, чтобы сотрудничество и конкуренция нашли баланс между экономическим либерализмом и технологическим суверенитетом.