Дискуссия о ценностях в мировой политике влечёт за собой целый ряд глубоких теоретических вопросов. Присущи ли они обществу изначально или же конструируются путём социальной инженерии? И не являются ли они в таком случае социальным конструктом, используемым для продвижения интересов в геополитической борьбе? О балансе между ценностями и интересами пишет Олег Барабанов, программный директор клуба «Валдай».
Проблема ценностей в мировой политике является одной из наиболее острых. Практически весь комплекс международных отношений в XXI веке тесно связан с дискуссией о ценностях. Более того, ключевое значение приобрели стратегии по продвижению ценностей, а также политика, основанная в первую очередь, если не исключительно, на ценностях, а уже затем – на интересах. Европейский союз в Лиссабонском договоре прямо записал в свои уставные документы, что он проводит политику, основанную на ценностях (value-based policy). Тем самым прежние трактовки международных отношений как борьбы за интересы, составляющие основу классической теоретической школы реализма, казалось бы, должны уйти в прошлое.
Но происходит ли так на самом деле? И насколько однозначно детерминирован этот процесс?
О всех остальных ценностях, положа руку на сердце, такого не скажешь. К тому же инициаторы дискуссии о ценностях, об их универсальном характере в глобализованном мире и их продвижении на все государства и общества, думается, вряд ли имели в виду именно эти две ценности (этническую и религиозную). Вряд ли Европейский союз намерен проводить политику, защищающую именно этничность и религиозность. Вдобавок, будем честны, как показало много примеров в истории, от национальной/религиозной идентичности до национальной/религиозной исключительности часто остаётся всего лишь один маленький логический шаг (особенно в условиях борьбы за продвижение ценностей и конкуренцию между ними). А это вряд ли входит в задачи программы по построению гомогенного глобального общества и единой всемирной политии на базе универсальных ценностей. Этничность и религиозность здесь должны стать в идеале не более чем экзотической «изюминкой» каждого локального социума, чем-то вроде милых стереотипов из туристских путеводителей. Собственно говоря, активно продвигаемая сейчас ценность толерантности и призвана добиться этого. (Отдельные нюансы этой ценности, связанные с позитивной дискриминацией и приоритетом меньшинств перед большинством, – вопрос отдельный, но для целей данного текста он не так важен.) Проблема лишь в том, насколько эти глобалистские универсальные ценности могут вызвать в рядовом человеке и массовом обществе примордиальный пассионарный ответ, хотя бы минимально сравнимый с ценностями этничности и религиозности. И если они этого не могут, что очень похоже на правду (даже для экологических ценностей, имеющих сегодня, на наш взгляд, наибольший потенциал пассионарности), тогда не было ли бы правильным прямо сказать, что эти ценности представляют собой лишь постмодернистский социальный конструкт? Даже если на основе его и будет строиться вся мировая политика XXI века.
Важным и на практике неоднозначным вопросом является соотношение между ценностями и интересами. С одной стороны, традиционно в конфликтологии и в других дисциплинах они достаточно чётко отделяются друг от друга. Противопоставление конфликта ценностей и конфликта интересов занимает здесь большое место. Попытки их урегулирования должны основываться на принципиально иных базовых установках и технологических приёмах. Там, где основой конфликта являются только несовпадающие интересы, практически всегда есть возможность их сблизить, прийти хотя бы к временному компромиссу, и потому потенциал деэскалации этих конфликтов или как минимум их заморозки достаточно высок. Конфликты же ценностей, согласно теории конфликтологии, урегулировать значительно труднее, поскольку по ценностям компромисса быть не может, они всеобъемлющи и неделимы и борьба за них в идеале должна идти до полной победы или, увы, до полного поражения и подрыва ресурсной базы.
С другой стороны, мировая политика предоставляет немало примеров, где ценности и интересы переплетаются друг с другом. Отчасти это и позволяет активно использовать ценности в геополитической борьбе. К примеру, историческая память – это, несомненно, ценность, способная вызвать в обществе серьёзный пассионарный отклик. Но политика по формированию (и модификации) исторической памяти, активно проводимая многими государствами, – это социальный конструкт, реализуемый исключительно на основании интересов. И такого рода примеров много. Таким образом, можно сделать вывод, что между ценностями и интересами не только одностороннее движение. Что не только ценности (как базовая категория) определяют интересы (как более прикладную категорию), но и наоборот – интересы влияют на ценности, формируют и переформируют их. Иногда полностью изменяя те ценности, которые были присущи этому обществу раньше. Так что вопрос, что первично – ценности или интересы, не имеет столь уж однозначного ответа.
Сопоставление ценностей и интересов оказывает прямое воздействие и на соотношение между моралью и правом в мировой политике. Традиционно в рамках Вестфальской модели мира интересы государств регулировались международным правом. Межгосударственные договоры позволяли зафиксировать достигнутые интересы и поставить барьер на пути слишком уж амбициозных интересов, неприемлемых для других. Одним из таких разделяемых многими странами интересов стал, к примеру, правовой принцип невмешательства во внутренние дела, зафиксированный в Уставе ООН. В то же время сложившееся международное право зачастую становилось преградой именно на пути реализации ценностей. Поскольку задача продвижения ценностей вовне как раз и предполагает в первую очередь необходимость вмешательства в дела других государств и обществ, прямого или опосредованного. В результате развернулась дискуссия, что «право 1945 года» устарело для ценностных вызовов XXI века, что это устаревшее право противоречит морали и потому должно заменяться и вытесняться моралью. И категории морального долга для защиты ценностей становятся аргументом, легализующим вмешательство в дела других, даже если право этого не позволяет. Думается, эта тенденция будет развиваться и дальше.
Отдельным вопросом является проблема универсальности ценностей. Возможна ли она или же это лишь иллюзия? Для россиян здесь есть ещё и субъективный момент. Человеку и обществу, вышедшим из советской модели, воспитанным на коммунистических идеалах и ценностях и пережившим их крах, вообще логически должен быть свойственен некоторый нигилизм по отношению к любым новым идеалам. Посткоммунистическое наследие или, если угодно, посткоммунистическая социальная травма оставляют мало места для иных мечтаний, кроме разве что ностальгии. Поэтому такому типу обществ зачастую присущ априорный цинизм по отношению к вопросу ценностей в политике вообще и в мировой политике в частности. Они полностью вытесняются прагматизмом и интересами.
Не срабатывает в этом случае и дихотомия между истинными и ложными ценностями. Если наши предыдущие ценности оказались ложными (или были объявлены таковыми), то почему вот эти, другие должны быть обязательно истинными? Здесь скептицизм, основанный на опыте, играет немаловажную роль в восприятии ценностей и их имплементации в политике. Да и вообще, с точки зрения логики, строго говоря, термин «истинные ценности» является скорее вопросом веры и религии, а отнюдь не рационализма. К тому же с учётом вышеуказанного переплетения ценностей и интересов, всегда возникает соблазн сказать, что дискурс о ценностях лишь предлог для продвижения вполне ясных геополитических интересов. Отсюда возникает и негативизм, когда при восприятии ценностей ключевое значение приобретает не рефлексия над собственными ценностями, а отрицание внешних. Потому не будет столь уж большим преувеличением сказать, что для многих и в России, и в незападном мире в целом верен следующий постулат: «наша единственная ценность – мы против ваших ценностей». При всей его внешней парадоксальности он работает и даже политически объединяет самые разные страны и силы в незападном мире. Между которыми зачастую совсем мало общего с точки зрения позитивных разделяемых ценностей, но есть понимаемое всеми (и вызывающее, что важно, пассионарный ответ в массовом обществе этих стран) отрицание западного доминирования, ранее проводившего через ресурсы и интересы, а сейчас – ещё и через ценности. В постколониальных обществах это зачастую сочетается с восприятием продвигаемых Западом универсальных ценностей как нового культуртрегерства, как пресловутого киплинговского «бремени белого человека (white man’s burden)» в версии 2.0. Когда он снова с факелом несёт свет просвещения через ценности почему-то не желающим это принимать незападным сообществам. Что чаще всего вызывает отторжение в массовом обществе этих стран и воспринимается как неоколониализм. Все эти тенденции не стоит недооценивать.
В результате дискуссия о ценностях в мировой политике влечёт за собой целый ряд глубоких теоретических вопросов. Это прежде всего вопрос о примордиальности ценностей – присущи ли они обществу изначально или же конструируются путём социальной инженерии? Если верен первый ответ, то тогда насколько легко (и нужно ли вообще) их менять? Если же верно второе, то тогда напрашивается циничный вывод, что ценности – это социальный конструкт, используемый для продвижения интересов в геополитической борьбе. Впрочем, даже признав это, надо подчеркнуть, что в самих по себе постулируемых универсальных ценностях нет ничего плохого, что они, скорее всего, способны сделать наш мир лучше. И именно поэтому (а отнюдь не только из-за геополитической борьбы) они будут определять повестку дня мировой политики в XXI веке.
