Мораль и право
Берлинская стена и этика холодной войны

Возродится ли (или даже уже возрождается) новая Берлинская стена в современном мире? В условиях XXI века это может быть «киберстена», интернет-фаерволл или стена информационной монополии, вакцинная или допинговая стена, визовая стена или что-нибудь ещё. «Глобальная шахматная доска» тем и отличается от обычных шахмат, что на ней между клеточками можно строить стены, пишет Олег Барабанов, программный директор Валдайского клуба.

13 августа исполняется 60 лет со дня возведения Берлинской стены – пожалуй, самого знаменитого символа холодной войны. Этот юбилей, помимо своей несомненной исторической значимости, также предоставляет нам возможность обратить внимание на наследие эпохи холодной войны для сегодняшнего дня. А также на то, как историческая память и исторические мифы о ней влияют на современную мировую политику.

Собственно говоря, Берлинская стена и последовавший вскоре после её возведения Карибский кризис ознаменовали собой рубежный этап в эволюции холодной войны. До этого она развивалась, если можно так сказать, «по нарастающей» (несмотря на кратковременные периоды хрущёвской разрядки в 1950-е годы). И в тот период, на наш взгляд, не исключалась возможность прямого военного столкновения СССР и США и перерастания холодной войны в «горячую». На всех же последующих этапах холодной войны этого прямого столкновения старались избегать, поскольку достигнутый к середине 1960-х годах стратегический ядерный паритет обеспечивал гарантированное взаимное уничтожение в условиях большой ядерной войны. Чего, естественно, ни одна из сторон не хотела. Эта качественно изменившаяся ситуация привела к появлению первых договоров в сфере ядерных вооружений, к закреплению термина «стратегическая стабильность» и затем к киссинджеровской разрядке. В итоге в историографии иногда можно встретить термин «зрелая холодная война» применительно к этому периоду.

И надо отметить, что наши сегодняшние ключевые представления о холодной войне, о её правилах, этике и красных ограничительных линиях, своего рода ностальгические архетипы о той эпохе, связаны исключительно со «зрелой холодной войной». До Берлинской стены всё было совсем по-другому.

Вполне понятен современный политический смысл этого усиления риторики вокруг «рыцарского» характера «зрелой холодной войны», которая сегодня порой представляется чуть ли не как серия благородных поединков на турнире времён рыцарей Круглого стола при дворе легендарного короля Артура.

Противопоставление этого архетипа рыцарства прошедшей холодной войны сегодняшним «боям без правил» в геополитическом столкновении имеет свою логику и призвано если не устыдить противоборствующую сторону (что в условиях тотального взаимного троллинга недостижимо и бессмысленно), то хотя бы риторически подчеркнуть собственный настрой на возвращение к правилам (мы-то хотим по-рыцарски) и повлиять соответствующим образом на общественное мнение.

Отдельный и неодноозначный вопрос – а насколько соответствуют исторической реальности эти архетипы и ностальгика о «рыцарстве» холодной войны? И нет ли здесь очередного мифотворчества, похожего на то, что мы так часто видели в политике конструирования исторической памяти в разных странах. Отличаются ли качественно, скажем, мемуары Болтона от мемуаров Киссинджера? Отличается ли политика Киссинджера по Чили от политики Болтона по Венесуэле? Или есть ли качественные отличия американского противодействия строительству советских газопроводов в Европу в период «зрелой холодной войны» от кампании противодействия «Северному потоку – 2» сейчас? Или были ли санкции КОКОМ более рыцарскими, чем секторальные санкции сегодня? И даже, если уж на то пошло, есть ли качественные различия между “Evil Empire” Рейгана и “Putin is a killer” Байдена, кроме перехода на личности? Тем самым если углубляться в детали, то появляется много нюансов, которые размывают целостную и благостную картину «старой доброй» холодной войны и ту семантику рыцарства, которую нам пытается передать её идеализированное восприятие сегодня.

Время Берлинской стены совпало с другим мощным процессом в мировой истории – деколонизацией стран Африки и других регионов. Это открыло ещё один «театр военных действий» в стратегии холодной войны – борьбу СССР и США за влияние на новые независимые государства за пределами Европы. В результате особенностью «зрелой холодной войны» стал в значительной степени перенос её фокуса в страны развивающегося мира. Это, во-первых, позволяло снизить опасность от эскалации локальных столкновений в большую ядерную войну, что было недопустимо в условиях стратегического паритета. А во-вторых, делало «зрелую холодную войну» гораздо более многоаспектной и более тонкой стратегически. Именно из этой борьбы за влияние во многих различных локальных ситуациях и конфликтах и сложилась та глобальная «шахматная доска», которую концептуализировал Бжезинский и которая, пусть и в изменившейся форме, существует и сейчас под эгидой многополярного мира.

Этот перенос фокуса холодной войны от подготовки к прямому военному столкновению двух сверхдержав к игре на «шахматных досках» за пределами Европы привёл к достаточно резкой эскалации локальных конфликтов в этих регионах во второй половине 60-х – первой половине 80-х годов. Был Вьетнам и был Афганистан. Были Ангола и Мозамбик, Чили и Гренада, Никарагуа и Сальвадор, арабо-израильские войны и многое другое. Острота многих из этих конфликтов была крайне высокой. Было ли там место рыцарству, этике и правилам? Или же рыцарская семантика в ностальгике холодной войны сводилась лишь к стратегической стабильности и бесконечным переговорам где-нибудь в Женеве или Дартмутском колледже в рамках узкой группы довольных собой и друг другом высокопоставленных экспертов? А третий мир – он и есть третий мир, ну что с него взять. Там можно и без рыцарства.

Мораль и право
Этика коронавируса: человечество делится на людей «первого» и «второго» сорта?
Олег Барабанов
Коронавирус поделил население из стран с разным уровнем экономического развития на людей «первого» и «второго» сорта. Это ярко выразилось в общественном мнении, несмотря на все разговоры о глобальном сплочении, солидарности и о прочих красивых вещах. Понятно, что страх перед новой смертельной эпидемией вызывает к жизни, казалось бы, давно забытые реакции. Постмодернизм здесь быстро схлопывается в архаику. Но если уместен термин «этика коронавируса» как этика общественной реакции на новую болезнь применительно к разным группам современного глобального общества, то вопрос о том, должны ли отличаться этические подходы применительно к богатым и бедным, к «золотому миллиарду» и остальным, является ключевым для будущего гармоничного развития мира как единой социальной системы, пишет Олег Барабанов, программный директор клуба «Валдай».
Мнения участников


Наконец, Берлинская стена как символически, так и физически отгородила друг от друга две системы. Соответственно, борьба за расшатывание их целостности изнутри, хотя была и раньше, но получила дополнительный стимул в условиях «зрелой холодной войны», которую выиграть путём прямого военного столкновения было уже невозможно, а «шахматные доски» третьего мира давали чаще всего лишь тактические победы. Эта логика привела к усилению внимания со стороны западных стран к вопросам демократизации и соблюдения прав человека в социалистических странах. Именно в этом и состоял один из ключевых элементов киссинджеровской системы разрядки, который затем воплотился в «третью корзину» гуманитарного измерения СБСЕ – на что поначалу не обращали серьёзного внимания эксперты и государственные деятели в Советском Союзе, увлечённые прежде всего стратегической стабильностью. В конце концов именно внутренние движения за демократизацию и права человека в социалистических странах и в самом СССР и их моральная поддержка с Запада и привели к окончанию холодной войны и распаду социалистического лагеря. Нет смысла в очередной раз вдаваться в спор, была ли американцами одержана победа в холодной войне или же нет. Но фактом остаётся, что одного из двух бойцов на ринге просто не стало. Берлинская стена рухнула, и без неё социалистический лагерь рассыпался.

Экономизация свободы. Мир после падения Берлинской стены
Райнхард Крумм
Газета «Нью-Йорк Таймс», новостной компас западного мира, обычно оформляет свои заголовки в умеренном ключе. Однако осенью 1989 года почти каждый день огромные буквы печатались жирным шрифтом, потому что новости были не только важными, но и сенсационными. Почему? Потому что раздел Европы подходил к концу, день за днём, и кульминацией процесса стало падение Берлинской стены – самого важного символа холодной войны, поскольку она разделила не только один город, одну страну, один континент, но и весь мир, пишет Райнхард Крумм, руководитель регионального Управления по безопасности и сотрудничеству в Европе (Вена).
Мнения участников


В завершение, в контексте дискуссий о том, отвечает ли современное геополитическое противостояние этике холодной войны и можно ли вернуться к её правилам, на наш взгляд можно дать следующий ответ. Идеализированному и даже романтическому образу «рыцарской» холодной войны сегодняшние конфликты, конечно же, не соответствуют. Нужно ли использовать этот ностальгический образ холодной войны в риторике? По законам политического пиара, несомненно, нужно. Соответствует ли этот образ реальной геополитической борьбе в 1960-80-е годы? На наш взгляд, нет. Можно ли его повторить сейчас? Как любой идеал, тоже вряд ли. И если уж проводить аналогии с «той» холодной войной, где Берлинская стена стала ключевым элементом и после её разрушения СССР перестал существовать, то по той же логике напрашивается прямой и отчасти циничный вопрос. А возможно ли вообще геополитическое противостояние без Берлинской стены, если без неё всё рушится?

В условиях XXI века это может быть «киберстена», интернет-фаерволл или стена информационной монополии, вакцинная или допинговая стена (на фоне прошедшей олимпиады), визовая стена или что-нибудь ещё. «Глобальная шахматная доска» тем и отличается от обычных шахмат, что на ней между клеточками можно строить стены. Возродится ли (или даже уже возрождается) новая Берлинская стена в современном мире и каковы для этого причины? Каждый читатель может продумать свой собственный ответ.

Демократия и управление
Не холодная и не война
Тимофей Бордачёв
Международная политика, основанная на балансе сил, является наименее комфортной с точки зрения общественного восприятия. Она требует признания того, что мир является не больше чем интервалом между активными фазами силового противостояния, а достижение постоянного статуса вообще невозможно. О том, какой может быть история нового этапа в развитии международного порядка, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор Валдайского клуба.

Мнения участников
Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.