На фоне брожения и болезненных трансформаций 1990-х реализм стал не просто влиятельной, но и достаточно эффективной доктриной в России. Практически все внешнеполитические достижения последних двадцати с лишним лет базируются именно на его понятийной основе. О том, почему мода на реализм может пройти, оставив его в рядах признанных, но далеко не самых влиятельных доктрин, пишет Иван Тимофеев, программный директор Валдайского клуба.
Российское сообщество учёных и практиков в области международных отношений находится под сильным влиянием политического реализма. Быть реалистом – правило хорошего тона для мейнстрима отечественных международников. «Вражеский» либерализм, «фриковый» конструктивизм, «устаревший» марксизм – всё это маргинальные альтернативы. С ними сложнее сделать карьеру, да и просто быть правильно понятым. Попробуем разобраться почему так происходит и как дальше может трансформироваться философская мода российского внешнеполитического мышления.
У популярности реализма несколько причин.
Первая причина – реализм реален. Вряд ли кому-то придёт в голову сомневаться в наличии разрушительного начала в природе человека. Столь же трудно опровергнуть допущение об анархичности международных отношений. Обеспечение безопасности, балансирование силы другого собственной силой с целью сдержать возможную агрессию – нормальное поведение в подобной среде. Сильный пожирает слабого, стремясь к господству. А слабый должен либо стать сильным, либо вступить в коалицию, достаточную для сдерживания сильного. Анархия порождает неопределённость намерений и потенциалов. «Туман войны» – спутник анархии. В терминах реализма вполне можно описывать как поведение современных великих держав, так и действия более мелких игроков, лавирующих между «полюсами силы».
Вторая причина – реализм прост. Фокусируясь на выживании, безопасности и господстве, реализм отбрасывает всё остальное. Экономика, например, важна в той степени, в которой она может способствовать решению вопросов безопасности и утверждению политического господства. То же касается идеологии. В лучшем случае для реалистов она является средством «информационной войны». А в худшем её вообще нет в анализе. Иные реалисты бросают вызов идеологии, не без оснований заявляя о том, что она мешает прагматичной внешней политике. Само государство – это «чёрный ящик». Для реалиста неважно, что происходит внутри государства. Важно то, что конкретно оно делает. То есть важны «входы» и «выходы» – национальные интересы и шаги по их реализации. При этом в представлении реалистов государство действует рационально. Оно стремится минимизировать ущерб своей безопасности и максимизировать своё господство и влияние в международных делах. Такой набор переменных прост, как автомат Калашникова. Минимум деталей, грубая сборка, надёжность и неприхотливость. Даже отсталый боец «от сохи» освоит его за пару часов.
Третья причина – реализм глобален. Неореалисты превратили его в системную теорию международных отношений. Она позволяет оперировать холисткими понятиями – такими, как мировой порядок, полярность, структура и тому подобное. Реализм удовлетворяет потребности тех, кто не хотел бы возиться с «мелкими вопросами» международных отношений, а желал бы сразу взяться за «большие и серьёзные темы».
Четвёртая причина – реализм удобен. Реалист не лезет внутрь государства. Тем самым он снимает с себя угрозу кого-то обидеть, обсуждая публичную политику, эффективность экономики, социальные конфликты и другие вопросы внутреннего бытия. Причём оставаться хорошим парнем можно как для своих, так и для чужих. Ведь реалист не опускается до «вмешательства в суверенные дела зарубежных государств». По большому счёту ему всё равно, кто за рубежом мерзавец, а кто святой. Поэтому реализм – удобная платформа для международного диалога. Она позволяет обсуждать высокую политику, но не опускаться до грязи в углах той кухни, на которой политика готовится. С имиджевой точки зрения реализм – беспроигрышная стратегия. Суровый военный, бывалый дипломат, мудрый учёный. В общем, человек на страже национальных интересов, уважаемый дома и за рубежом, держащийся подальше от неудобных тем.
В Советском Союзе реализм начал набирать популярность в годы брежневского застоя. Тогда он был своего рода элитарным и при этом неформальным течением мысли, бившей ключом под тяжёлыми сводами идеологических установок. К тому времени омертвелость идеологических ориентиров становилось всё более очевидной. Реализм был свежей и полезной альтернативой. Он бурно развивался и в США – ключевом противнике и одновременно образце для скрытого восхищения. С американскими собеседниками куда удобнее было найти общий язык именно в терминах реализма, отвесив для приличия несколько критических ремарок о загнивании капитализма и получив в ответ столь же дежурные фразы о правах человека и свободе. В США реализм тоже был далеко не единственной доктриной и шёл рука об руку с «кондовой» версией либерализма для внешнего потребления. К тому же всё больше разочарования Советскому Союзу приносили отношения с идейными партнёрами – обострение с Китаем, конформность социалистических партий в Западной Европе, цинизм «нахлебников и пламенных революционеров» в Восточной Европе и многих других уголках планеты, где отдельные страны решили пойти социалистическим путём. Попутно прихватив советские поставки и кредиты.
Казалось бы, российская внешнеполитическая мысль пришла к столько долгожданному золотому стандарту. Однако история, как известно, не знает завершения. И не так важно, кто именно претендует на то, чтобы дать окончательный ответ и поставить в ней точку. Она будет продолжаться, перемалывая любой золотой стандарт, до того казавшийся незыблемым. Рано или поздно такая судьба будет уготована и реализму. Как и старый добрый «калаш», он будет потеснён более продвинутой и современной системой. Главное преимущество реализма – простота его конструкции за счёт отсечения внутренней природы государства и альтернативных силе измерений международных отношений – рискует обернуться его слабостью. И здесь опять возникает вопрос о том, почему мода на реализм в России может пройти, переведя его в ряды признанных, но далеко не самых влиятельных доктрин.
Первая причина – проницаемость границ внутренней и внешней политики. Автономная внешняя политика – абстракция. Воспринимать её серьёзно означает оказаться запертым в интеллектуальной башне из слоновой кости. Столь же прекрасной, сколь и далёкой от действительности. Российская политика не исключение. Отечественная внешняя политика всё в большей степени приобретает черты политики публичной, что для мировой практики, кстати, не является редкостью. К тому же в России снова растёт запрос на идеологическое наполнение внешней политики. Парадоксом является то, что к новой идеологии призывает и некоторые наши реалисты, понимая, по всей видимости, исчерпанность прежней модели для текущего исторического этапа. Пока такое наполнение представляется грубым и слабо проработанным. Для полноценной политической теории (и идеологии как её производной) недостаточно просто противопоставить себя либеральному и при этом «загнивающему» Западу, сославшись на некие «традиционные» ценности, которые к тому же по своей сути являются западными. Такая «идеология» имеет мало перспектив. Она похожа на попытку заменить иностранные слова в языке «исконно русскими». И неизбежно обнаруживает, что таких слов слишком много, а их «исконные» заменители – нелепы. Проблема, однако, в другом.
Кстати, многие российские международники исходят из неизбежности роста конфликтности международной среды. Некоторые полагают, что рост конфликтности и есть предпосылка к востребованности реализма. Если мир близится к войне, то изучать его нужно теорией, которая и оперирует соответствующими понятиями. Но исторический опыт ближайших двух глобальных конфликтов показывает, что всё не так просто. Первую мировую трудно рассматривать вне контекста кризиса государственности как минимум трёх империй и взрыва социальных движений внутри ключевых участников. А Вторая мировая выглядит как продолжение этого процесса, многократно усилившего влияние идеологии на внешнюю политику.
Вторая причина – многомерность международных отношений. О ней писало множество критиков реализма, и суть аргумента понятна. В международных отношениях далеко не всё сводится к силе. Этот аргумент, впрочем, нужно использовать с осторожностью. В определённые моменты история «схлопывается» к вопросам безопасности. Война нередко обесценивает повседневность всех остальных сфер, подчиняя их себе. Трудно быть «инновационным предпринимателем», когда у тебя во дворе стучат пулемёты. Но также верно и то, что такие неизбежные моменты истории всё же относительно кратковременны, а в мирное время успех и процветание государства становятся гораздо более сложной материей. Нет сомнений, для ряда государств долгая война стала повседневностью. Их раздирают внутренние конфликты, и в их жизни нет ничего, кроме войны. Но это, слава богу, не случай России.
Но вместе с тем порождается действительность, которую уже не вместить в реализм. Завоевав себе мир, Россия вынуждена будет жить в более многообразных международных отношениях. Как бы ни «осыпался» современный мировой порядок, богатство измерений современного мира не свести только к вопросам безопасности. Симптоматично, что именно российские реалисты выдвинули нетипичные для реализма предложения. В их числе, например, проактивная политика в области климата и охраны окружающей среды. Здесь и новая экономика, и технологии, и человеческий капитал, и взаимозависимость. Но с концептуальной точки зрения это уже не реализм. Потому что свести тему климата только к национальным интересам и безопасности, оторвав её от общества и экономики, попросту невозможно.
Российскому внешнеполитическому мышлению предстоят перемены. Худшим сценарием будет создание искусственного подобия идеологии. Тогда реализм покажется золотым веком и сосредоточением здравого смысла. Лучшим – движение к более гибким интеллектуальным схемам, пригодным для понимания современных международных отношений. А старый добрый «калаш» и пару-тройку «цинков» можно сохранить на память. И на всякий случай.
