Прошедшие недели ознаменовались достаточно активной дискуссией в российском экспертном сообществе о том, насколько необходимо для России возвращаться к прежним форматам диалога со странами Запада, которые были заморожены в связи с началом украинского кризиса.
Поводом к этому стало, во-первых, заявление немецкого министра иностранных дел Франка-Вальтера Штайнмайера о том, что при определённых условиях Россия может вернуться в «большую восьмёрку». А во-вторых, проведение впервые после долгого перерыва заседания Совета Россия – НАТО на уровне послов, которое было организовано по инициативе западной стороны.
С одной стороны, понятно, что никто не ставит под сомнение необходимость и важность восстановления контактов с Западом. Такого рода диалог имеет большое значение для поддержания международной стабильности и в нынешних условиях – хотя бы для недопущения дальнейшего ущерба глобальной и региональной безопасности. И для таких контактов, естественно, нужна определённая институциональная и организационная инфраструктура. То, что лидеры Запада в последнее время стали понимать важность этого и начали прощупывать почву насчёт восстановления диалога, несомненно, весьма позитивный сигнал.
Но с другой стороны, два года жизни без старых форматов («большая восьмёрка», регулярные саммиты России и ЕС два раза в год, Совместный постоянный совет Россия – НАТО, Парламентская ассамблея Совета Европы и другие) значительно изменили ситуацию. Это новое положение дел в свою очередь уже стало привычным и, не будем греха таить, в чём-то даже более удобным и естественным для российской внешнеполитической системы. И в этой связи вполне логичен вопрос, а нужно ли нам возвращаться к старому? Не отжило ли оно своё уже навсегда?
Читайте также: России не нужно вписываться в западную иерархию – эпоха «восьмёрки» закончилась
В основе прежних форматов лежала выдвинутая в США и отчасти в ЕС в первой половине 1990-х годов идея вовлечения России в складывавшуюся после окончания холодной войны новую, полностью западноцентричную систему международных отношений. Её идеологическое обоснование было дано, пожалуй, с наибольшей полнотой в быстро ставшем знаменитом докладе Трёхсторонней комиссии Engaging Russia, вышедшем в 1995 году. Цели такой стратегии были выражены в этом докладе предельно чётко: «Важность вовлечения России [в западноцентричную систему] основывается на двух задачах: обеспечение возможностей для политических и экономических реформ в России и глубокий интерес наших стран к поведению России вовне» ("The importance of engaging Russia rests on a two-part foundation: the possibilities for political and economic reform in Russia, and the deep interests of our countries in Russia's external behavior").
Такой подход был воспринят новой постсоветской политической элитой исключительно позитивно. Этот «отклик на вовлечение» стал фактически визитной карточкой деятельности тогдашнего министра иностранных дел России Андрея Козырева. Именно в тот период и были заложены основы тех институциональных форматов для диалога и предполагаемого сотрудничества России с Западом, которые существовали вплоть до украинского кризиса.
Однако итоги этого первого этапа вовлечения оказались противоречивыми для России. И дело даже не в том, что российское общественное мнение стало очень быстро воспринимать Андрея Козырева исключительно прозападной марионеткой и предателем национальных интересов страны. А в том, что стратегия вовлечения оказалась улицей с односторонним движением. На практике выяснилось, что наши западные партнёры, как правило, не были настроены прислушиваться к российским позициям и интересам, и в итоге либо принималось выгодное Западу решение, либо не принималось никакого. Поэтому вполне логичным завершением этого первого этапа вовлечения стал Косовский кризис 1999 года и первый разрыв новой постсоветской России с Западом, символически ознаменовавшийся разворотом над Атлантикой самолёта нашего премьер-министра Евгения Примакова в день начала натовских бомбардировок Югославии.
Этот первый разрыв продолжался в общей сложности около двух лет – в 1999–2001 годах. Затем новый Президент России Владимир Путин выдвинул новую внешнеполитическую стратегию нашей страны, которая базировалась на принципе прагматизма. Этот подход, а также теракты 11 сентября 2001 года в США привели к изменению ситуации. Начавшееся после них сотрудничество России и США по Афганистану позволило говорить о том, что, пожалуй, впервые со времен Второй мировой войны Россия и США стали партнёрами в военной сфере. Были разморожены отношения России и НАТО, более того, в 2002 году Россия практически не стала возражать против второй волны расширения НАТО.
И, может быть, самое главное – в тот период получили серьёзный позитивный импульс отношения России с Европейским союзом. Сформулированная в период председательства в Европейской комиссии Романо Проди стратегия построения четырёх общих пространств России и ЕС (по экономике, внешней безопасности, правопорядку и внутренней безопасности и по образованию, науке и культуре) и дорожные карты по их реализации стали серьёзной базой для сотрудничества. Казалось, что улицы с односторонним движением в отношениях России и Запада больше не будет. Тем самым наступил второй этап вовлечения, на который в России возлагали большие надежды.
Читайте также: Романо Проди: Европа не должна демонизировать политику России
Однако новый «медовый месяц» в сотрудничестве России и Запада продолжался очень недолго. Он закончился серьёзными разногласиями по поводу американского вторжения в Ирак в 2003 году. Затем наступило практически прямое столкновение политических интересов сторон на постсоветском пространстве. Геополитическая логика этого вполне понятна.
К 2004 году, после расширения НАТО и ЕС, была практически завершена интеграция бывших стран-союзников СССР в западные структуры. И «переварив» Центральную Европу, Запад весь фокус своего внимания перенёс на соседний регион – на постсоветское пространство. Апофеозом этого стали тогда события вокруг «оранжевой революции» на Украине и первая «газовая война» вокруг Украины.
В отношениях России и ЕС в тот период свою негативную роль сыграла и смена власти в Европейском Союзе. Преемник Романо Проди на посту Председателя Европейской Комиссии Жозе Мануэль Баррозу стал проводить гораздо более сдержанную политику в отношении России, чем его предшественник. В результате идея четырех общих пространств очень быстро стала выхолащиваться и превратилась практически в фикцию. А регулярные (два раза в год) саммиты России и ЕС стали проводиться все больше для проформы, и обсуждавшиеся на них вопросы не принимали форму конкретных решений и очень часто не реализовывались на практике бюрократическим аппаратом Брюсселя. Подробнее об этом я уже писал в моей предыдущей статье «Hostility as usual: закрепление тупика в отношениях ЕС и России» на портале клуба «Валдай». Ситуация вокруг юридического признания независимости Косова большинством стран ЕС и оставившая много вопросов смерть Слободана Милошевича в тюрьме Гаагского трибунала лишь усугубили положение дел. А политизация в Брюсселе вопроса о поставках российского газа в страны ЕС делала энергетический диалог всё более трудным.
Тем не менее это нарастание политических разногласий и проблем не привело к новому разрыву отношений. Сложившиеся многосторонние форматы институционального диалога России с Западом хотя и становились всё более формальными, но продолжали действовать. В то же время в России стала укрепляться убеждённость в том, что гораздо более эффективными и взаимовыгодными являются, с нашей точки зрения, не контакты с НАТО, ЕС, Советом Европы и «большой восьмёркой», а двусторонние форматы отношений с отдельными странами Запада. В диалоге с США наступило оживление под эгидой «перезагрузки» в первые годы президентства Барака Обамы. В Европе даже наиболее острые вопросы решались, как правило, также на двустороннем уровне. Пример тому – интенсивный диалог с Францией в период грузинской войны 2008 года, вылившийся в соглашение Медведева – Саркози, что позволило остановить боевые действия.
Ещё одним результатом понимания непродуктивности многостороннего диалога с Западом стало в этот период участие России в запуске принципиально новых форматов глобального политического сотрудничества, таких как БРИКС, который стал изначально восприниматься как выраженная альтернатива западноцентричным институтам. Тогда же начинает оформляться и укрепление всеобъемлющего партнёрства России с Китаем и в целом стратегический разворот России с Запада на Восток. Повторим, всё это произошло ещё задолго до киевских событий 2013–2014 годов. Тем самым последние годы перед украинским кризисом стали по сути началом стратегического отдаления России от Запада, а события на Украине лишь подвели под ними логическую черту.
Читайте также: Современная Россия для США – системный сбой
И в результате, когда сегодня Федерика Могерини заявляет, что отношения России и ЕС больше не будут развиваться по принципу business as usual, то, как ни парадоксально это звучит, в России очень многие с ней согласны и не хотят восстановления старых форматов, доказавших свою неэффективность и сопровождавшихся большой долей лицемерия.
Прошедшие два года после разрыва отношений показали, что жить без партнёрства с Западом можно. Больше того, за это время Россия значительно укрепила альтернативную сеть своих многосторонних партнёрств (ЕАЭС, ОДКБ, ШОС, БРИКС). В этих форматах в отличие от Запада Россию воспринимают как серьёзного и уважаемого партнёра, и потому дипломатический диалог быстро переходит в конкретные политические решения.
Также на подъёме и двустороннее партнёрство России с Китаем, которое, как становится всё более очевидным, превращается в один из краеугольных камней глобальной политики на долгосрочную перспективу.
И в этой связи в российском общественном мнении вполне логично возникает вопрос, а зачем нам Запад? Чтобы выслушивать очередные обвинения и упражняться в лицемерии? Переосмысление места России в мире, ставшее несомненным фактом не только политической, но и общественной жизни за последние два года, не оставляет для Запада конструктивного места в этой картине.
Видимо, поэтому не случайно, что в официальном коммюнике МИД России по итогам недавнего Совета Россия – НАТО можно было уловить и своего рода оправдывающиеся нотки – мол, не мы хотели этой встречи, будем дальше следить, насколько это нам нужно. Относительно заявления Штайнмайера по «восьмёрке» ведущие российские политологи также высказались практически единодушно, – что это отживший формат, который для нашей страны больше не нужен. Всё это – показатель реакции на качественно изменившееся общественное мнение в России, когда становиться объектом третьего вовлечения в западные структуры уже просто никому не интересно. А для текущих контактов вполне достаточно ad hoc форматов.
В итоге, повторим, Россия без Запада – это стало сегодня естественной констатацией сложившегося положения дел. Нужен ли нам Запад? Ответ на этот вопрос зависит во многом от того, смогут ли наши западные визави предложить новую конструктивную повестку дня в диалоге с Россией. Слово за ними.
