Клуб «Валдай»

Потенциал для левого и правого поворота (и их синтеза) в западном обществе сохраняется. 2017 год показал, что многие лидеры и программы, выражающие эти идеи, пользуются поддержкой избирателей, и недовольство граждан неолиберальным мейнстримом никуда не делось, пишет программный директор клуба «Валдай» Олег Барабанов.

В последнее время одной из приоритетных экспертных тем Международного дискуссионного клуба «Валдай» стало изучение глобальных альтернатив традиционному неолиберальному «мейнстриму» и их влияние на трансформацию мира. Изначально наше основное внимание было сфокусировано на различных незападных проектах (китайском, турецком, арабских, латиноамериканских, контекст БРИКС и др.). Затем к этому добавилось изучение несистемных левых и правых сил внутри западного общества (в ЕС и в США) и их всё более ощутимой электоральной популярности.

В этом контексте Международный дискуссионный клуб «Валдай» на рубеже 2016-2017 гг. выдвинул новую концепцию «глобального бунта» и охарактеризовал эти тенденции как «революционную ситуацию в мире». Всем этим проблемам был посвящён ежегодный доклад Клуба. Эта же тема была в фокусе дискуссии на Пленарном заседании Валдайского клуба 27 октября 2016 г., её обсуждали Президент России Владимир Путин, бывшие Президенты Финляндии, Австрии и ЮАР.

В этой связи одной из экспертных задач Клуба в 2017 г. стал анализ двух противоположных, но часто и взаимопересекающихся процессов, которые мы назвали «глобальный правый бунт» и «глобальный левый бунт», в которых рассматривались бы не только политические перипетии, но и идеология и социально-экономическая база тенденций к левому и правому повороту от неолиберального мейнстрима. В сентябре 2017 г. вышел доклад Клуба, посвящённый идеологии трампизма и анализу глобального правого бунта. В ближайшее время выйдет доклад по левому бунту.

Экономический кризис (первая волна которого прошла в 2008-2009 гг.) привёл к резкому росту гражданского недовольства существующим положением дел в политике и экономике как в Европе, так и в Америке. В разных странах мира возникли типологически схожие протестные движения, которые требовали прекратить отчуждение элиты от общества, свёртывание общественного сектора экономики (и государства благосостояния) и выхолащивание демократических норм. В своей совокупности эти движения можно назвать прогрессистскими или лево-прогрессистскими. Они впервые в современной истории затронули, особенно в Европе, действительно широкие массы населения (в отличие от узко-сектантского, по большому счёту, антиглобалистского протеста в предыдущий период). Причина этому понятна – ухудшение экономического положения, и потому не будет большим преувеличением указать, что кризис разрушил безмятежное до этого общество потребления на Западе, и тем самым парадоксальным образом впервые превратил нынешнее поколение потребителей в граждан.

Гражданский протест вызвал к жизни новые политические силы, чья программа поначалу носила аморфно-негативистский характер и имела по сути анархистский акцент на протесте «против всех» (например, в Движении пяти звёзд в Италии). Но во многих случаях программа этих протестных сил быстро получала отчётливо левую идеологию и направленность (СИРИЗА в Греции, «Подемос» в Испании и др.). При этом их отличала резко радикальная риторика и неприятие традиционных левых социал-демократических партий. Итогом этого процесса стал приход СИРИЗА к власти в Греции и высокий процент голосов у других схожих партий.

Впрочем, греческий опыт правительства СИРИЗА разочаровал многих сторонников левого поворота. Лидеры СИРИЗА смогли очень легко сочетать радикальную риторику с соглашательской реальной политикой, в результате слома неолиберального курса в Греции, по большому счёту, так и не произошло. Это привело к оттоку избирателей от партий левого поворота и в других странах, что позволило в какой-то момент говорить, что левый бунт оказался нежизнеспособным и был быстро абсорбирован старым неолиберальным мейнстримом.

Тем не менее, гражданское недовольство неолиберализмом никуда не исчезло, но в 2016 г. его гораздо более эффективно, чем левые, стали использовать несистемные правые (или право-популистские, если угодно) силы. Кульминацией этого процесса стали Brexit и особенно избирательная кампания и победа Дональда Трампа в США.

Впрочем, правый бунт в его чистом виде тоже оказался недолгосрочным. Трамп за год своего президентства, по большому счёту, так и не сделал ничего из радикальной части своей предвыборной программы. В результате, трампизм как идеология правого протеста (и в консолидированном виде представленный в его Геттисбергской и инаугурационной речах) оказался, по мнению многих, такой же иллюзией, как и идеология лево-прогрессистского протеста предыдущих лет.

Но несмотря на всё это, запрос на левый поворот в западном обществе не исчез. Свидетельство тому – политические события 2017 г. (президентские выборы во Франции и парламентские – в Великобритании). Они усилили положение двух политических лидеров, с которыми теперь в первую очередь связывается левый поворот на Западе – это Джереми Корбин и Жан-Люк Меланшон. Если избрание Корбина лидером лейбористов в 2015 г. многими не воспринималось всерьёз, то по итогам выборов в июне 2017 г. ему удалось ощутимо усилить позиции своей партии в парламенте, а его программа “For the Many, Not the Few” поставила на повестку дня очень серьёзные вопросы о ренационализации «общественных благ» (public goods) и бесплатности доступа к ним для граждан. Этот выраженный левый курс (без всяких лево-либеральных «третьих путей» эпохи Блэра) показал, что у новой волны левого поворота есть чёткая радикальная программа.

С другой стороны, социально-экономическая ситуация в западном обществе привела к тому, что «классический» пролетариат Маркса и Ленина, которому нечего терять, кроме собственных цепей, уже давно трансформировался в социальную страту/класс мелких собственников-потребителей, работающих по найму. Это в свою очередь привело и к эволюции традиционных левых социал-демократических партий, их инкорпорированию в неолиберальное смысловое поле, отчуждению левого интеллектуального дискурса от реальной политической практики, «третьему пути» и т.п.

И в тот момент, когда кризис, повторим, впервые сделал из этих потребителей граждан, их протест поначалу носил вышеупомянутый анархо-негативистский (и часто наивный) характер. Но при этом, как выяснилось, этим мелким собственникам, работающим по найму, оказалось есть, что терять в условиях радикальных преобразований (дома, квартиры, машины, ипотеки, счета в банке и пр.). Даже малейший намёк на банковский кризис в Греции и на Кипре (а сейчас намёк на экономические трудности при отделении Каталонии) привёл к тому, что протестный потенциал этого социального слоя очень быстро приутих. «Затянуть пояса» ради слома неолиберальной системы они оказались не готовы. Но глухое недовольство никуда не делось.

Такая ситуация, помимо прочего, привела к тому, что в этой социальной среде сложилась почва для одновременного восприятия как левых, так и правых идей. Левая повестка здесь выражается в расширении доступа к общественным благам (на чём очень чётко сделал акцент Корбин), а правая – в защите национального рынка труда (от мигрантов) и рынка сбыта (от транснациональных корпораций), что в случае Европы дополняется защитой от диктата Брюсселя и евроскептицизмом. В итоге, политические ожидания этого широкого слоя мелких собственников-потребителей, работающих по найму, делают реально востребованным право-левый синтез. И тем самым, правый бунт и левый бунт в восприятии этой социальной группы могут сомкнуться.

В политических событиях последних лет мы отчётливо видели это на практике. В докладе Клуба «Валдай» о трампизме подчёркивалось то значительное количество левых, по сути, идей, которые Трамп использовал в своей предвыборной кампании. И здесь они пересекались с программой Сандерса. То же самое мы видели и во Франции, когда сначала «Национальный фронт» перехватывал многие левые лозунги, а затем Меланшон, в свою очередь, перехватывал их у «Национального фронта». Отнюдь не случайными в этой связи выглядят и обвинения Меланшона в популизме, в восприятии им правой повестки, со стороны традиционных лево-либеральных интеллектуалов Франции из их башен из слоновой кости в университетах и СМИ. Но успех Трампа и относительный успех Меланшона (на фоне обвального падения рейтингов Макрона) показывают, что право-левый синтез идей (и право-левый бунт) как раз и отвечают чаяниям этого социального слоя мелких собственников-потребителей.

Но при всём этом есть в нынешнем западном обществе слой классического в марксовом смысле пролетариата, у которого нет ничего, кроме цепей – это рабочие-мигранты. И здесь мы видим практически вакуум и никем не занятую нишу их политического представительства. Ни традиционные социал-демократы, ни новые лево-прогрессистские движения не горят желанием защищать интересы мигрантов (хотя именно здесь мы видим поле для опять же классической левой политики). Больше того, многие левые партии, как старые, так и новые, в этом вопросе гласно или негласно выражают, скорее, право-охранительную линию, тем самым ещё раз подтверждая право-левый синтез ожиданий их ядерного электората. Этот вакуум представительства, помимо прочего, приводит и к отсутствию каналов по реальной интеграции мигрантов в принимающее общество, и к их радикализации. И поскольку всё большее число мигрантов в итоге получает вид на жительство (что в Европе, как правило, даёт право голосовать на местных выборах), а затем и полноценное гражданство, то отчуждение от них левых партий грозит в перспективе устойчивости всей политической системы.

В целом, можно сделать вывод, что потенциал для левого и правого поворота (и их синтеза) в западном обществе сохраняется. 2017 год показал, что многие лидеры и программы, выражающие эти идеи, пользуются поддержкой избирателей, и недовольство граждан неолиберальным мейнстримом никуда не делось.