Саммит «большой двадцатки»: китайское лидерство и Большая Евразия

Особенность нынешнего политического года состоит в том, что проходящий в Китае саммит «Большой двадцатки» (G20) становится реально значимым на долгие годы глобальным событием, намного превосходящим традиционные ежегодные встречи, уже приобретшие характер рутины.

Причин этому несколько. Одна из них – это обычная китайская обстоятельность и понимание ими первостепенной символической важности саммита. Коллеги-дипломаты, вовлечённые в процесс подготовки «двадцатки», в своих беседах не скрывают того, что проведённая китайцами подготовительная работа, представленные ими проекты концептуальных документов к саммиту по своей масштабности и детальности разительно отличаются в лучшую сторону от большинства других встреч G20, организованных ранее другими странами. Но дело не только в этом. Китайцы так поступали всегда – и при организации встреч «Китай–Африка» в прошлые годы, и при последнем проводимом ими саммите ШОС, да и при подготовке Олимпиады в Пекине. Сейчас же саммит «двадцатки» в нынешних международно-политических условиях предоставляет китайскому руководству очень удобную возможность закрепить свои амбиции на глобальное лидерство.

Причины этого, с одной стороны, сложились ситуативно. Это в первую очередь предстоящий уход Барака Обамы с поста президента США. Понятно, что, как и положено по протоколу, в Китае ему, конечно, вежливо похлопают, но вряд ли станут всерьёз прислушиваться к американской позиции. Кроме того, ключевой элемент глобальной экономической стратегии Обамы – создание двух океанских торгово-инвестиционных блоков – Транстихоокеанского и Трансатлантического партнёрств – переживает сложные времена. И не только потому, что переговоры по трансатлантике находятся на грани провала, а тихоокеанский блок вполне прозрачно направлен против самого Китая. Но и потому, что оба новых кандидата на пост президента США – и Хиллари Клинтон, и Дональд Трамп – относятся к этим инициативам Обамы в лучшем случае сдержанно. Поэтому сейчас Обаме практически нечего оставить миру в качестве своего политического завещания. И его знаменитое «Yes, we can» применительно к глобальной экономике не сработало, и его экономическая стратегия вряд ли получит реальное развитие и продолжение.

Этот вакуум (пусть, возможно, и временный) в американских концептуальных стратегиях будущего мировой экономики – не единственная причина, которая расчищает место для китайских контрстратегий лидерства. К этому добавилась и ситуация с Brexit – когда британские граждане сказали нет Европейскому союзу, и это перевело шедшие и ранее дискуссии о неэффективности ЕС и тупике предлагаемой Брюсселем экономической модели на гораздо более высокий уровень. Европейские лидеры в данный период готовятся к гораздо более важному для них саммиту ЕС в Братиславе, где как раз и будут искать пути ограничения понесённого ущерба от выхода Британии. Понятно, что в таких условиях на саммите «Большой двадцатки» в Ханчжоу к их выступлениям нельзя будет относиться без лёгкого оттенка иронии.

В результате у стран Запада не остаётся практически никаких возможностей для своей контригры в Ханчжоу, и это полностью расчищает перед Китаем поле возможностей для постулирования и развития своей программы. В Пекине это очень хорошо понимают. В результате опубликованные недавно «Десять пунктов» китайского министра иностранных дел Ван И, раскрывающие китайскую стратегию развития мировой экономики, практически не имеют прецедентов в истории G20. И в этом контексте, пожалуй, представляются не слишком гипертрофированными уже зазвучавшие сравнения, что «Пункты» Ван И могут оказать не меньшее воздействие на мировую систему, чем знаменитые в своё время «Четырнадцать пунктов» американского президента Вудро Вильсона, полностью переустроившие мир после Первой мировой войны.

В официальном слогане саммита в Ханчжоу использован, в общем-то, традиционный для китайских идеологических формулировок семиотический приём – пресловутые четыре «I»: четыре эпитета, которые должны характеризовать будущую глобальную экономику: «Innovative, Invigorated, Interconnected, Inclusive». Но среди практических мер, которые в китайской программе предлагаются для их реализации, одна, на наш взгляд, имеет действительно революционное значение: это стратегия масштабной перестройки глобальных цепочек добавленной стоимости и перераспределения их высших звеньев из стран «золотого миллиарда» в развивающийся мир.

Россия и Китай: отношения стратегической неопределённости Василий Кашин, Анастасия Пятачкова
Российско-китайские отношения на протяжении последних 20 лет своей истории, со времени установления стратегического партнёрства в 1996 году, отличаются тщательно поддерживаемым двумя сторонами внешним позитивным фоном при сохранении стратегической неопределённости целей данных отношений.

Этот подход на самом деле невероятно важен. Он показывает, что китайцы отказались от исключительно финансовоцентричного подхода к реформе мировой экономики. Поняв, что ставшие уже ритуальными мантрами призывы о реформе Международного валютного фонда, крутятся из года в год вокруг перераспределения лишь нескольких процентов в системе государственных квот в МВФ, китайцы начали реализовывать автономную от бреттон-вудских институтов стратегию. В прошлые годы она выражалась в создании принципиально новых международных инвестиционных институтов, таких, например, как Азиатский банк инфраструктурных инвестиций. В них предусматривается гораздо более широкое участие развивающихся стран, чем в МВФ, и при этом очевидно китайское лидерство.

Сейчас же представляемая реформа глобальных цепочек добавленной стоимости предлагает вполне ясную практическую цель для деятельности этих новых инвестиционных институтов. Это не больше и не меньше, чем программа новой глобальной реиндустриализации мира, при этом с акцентом именно на развивающийся мир. И если у китайцев получится (а до сих пор у них всё получалось), то эта их стратегия действительно изменит мир. Именно поэтому саммит в Ханчжоу может стать отправной точкой нового этапа в развитии глобальной экономики – и в смене её лидера.

Ключевым вопросом в реализации новой китайской стратегии глобальной реиндустриализации является то, в каком именно регионе мира она начнёт реализовываться наиболее быстрыми темпами. Понятно, что у Китая есть масштабная стратегия по развитию Африки, и там местные лидеры всё чаще воспринимают именно Китай как своего рода панацею от всех бед западного неоколониализма. Но здесь по крайней мере пока есть понятные ограничители для развития именно в Африке высших звеньев новых цепочек глобальной добавленной стоимости. Всё более активно проникновение Китая в регион Латинской Америки, но там чаще приходится говорить не о конвергенции и сопряжении усилий Китая и локальных экономик, но о жёсткой конкуренции Китая с местными лидерами (наиболее явные китайско-бразильские противоречия как раз в сфере реиндустриализации не были затушеваны даже в рамках БРИКС). Интересны и приобретающие черты всё более явной стратегии и попытки Китая переформатировать Австралию по китайскому образцу и сделать её одним из ресурсных центров для китайских программ. Но здесь очевидно предсказать наиболее жёсткое сопротивление Китаю со стороны англо-саксонского мира.

Поэтому не будет преувеличением сказать, что основное внимание Китая будет обращено на развитие новых цепочек добавленной стоимости прежде всего в Евразии. И здесь вполне очевиден не только первостепенный интерес России к этим проектам, но и новые возможности для России, которые открываются в этом контексте.

За прошедшие несколько лет пути развития российско-китайского экономического взаимодействия уже начинают перерастать традиционные рамки сферы углеводородов, а также несомненно важные, но в целом локальные, проекты соразвития регионов Дальнего Востока России и Северо-Востока Китая (начало которому было положено совместной программой 2008–2009 годов). В прошлом году для наших отношений был открыт принципиально новый уровень – это достигнутая договорённость о сопряжении российских и китайских проектов интеграции и инвестиций в Евразии. После этого стало возможным говорить о Большой Евразии, как о вполне достижимой экономической (а то и политической) реальности. Именно это двустороннее сопряжение лежит в основе недавних предложений президента России Владимира Путина по формированию всеобъемлющего Евразийского партнёрства.

Не случайно китайские организаторы нынешнего саммита «Группы двадцати», даже несмотря на всю вышеупомянутую грандиозную подготовительную работу, публично говорили журналистам, что по итогам саммита можно будет ожидать больших сюрпризов. И одним из таких масштабных решений вполне может стать курс на имплементацию и институционализацию нового Евразийского партнёрства.

Тем самым «континентальный блок» способен являться не только семиотически понятным риторическим ответом на океанские проекты Обамы, но превратиться в самодостаточную стратегию развития на долгосрочную перспективу. И здесь взаимодополняемость и конвергентность усилий Китая и России будут вполне востребованы. Причём применительно к России она выходит за традиционные рамки Евразийского экономического союза на постсоветском пространстве. Это и намечающиеся пути очень интересного взаимодействия на «западном фланге» новой Большой Евразии между Россией и Турцией, а также с Ираном и Азербайджаном. Это и набирающее силу сотрудничество России с АСЕАН после успешно проведённого саммита весной этого года, и развивающееся уже прямо в эти дни взаимодействие в виде Университетского форума Россия–АСЕАН, проведённого под эгидой МГИМО во Владивостоке в контексте Восточного экономического форума. Крайне важно поэтому, что Россия в АСЕАН уже начала выступать очень значимым фактором усиления доверия – с учётом традиционно исторически сложных отношений большинства стран АСЕАН с Китаем. Разрешение этих фантомных страхов должно стать залогом успешного развития Большой Евразии, и роль России как балансира здесь очевидна. Не менее важна и интенсификация диалога России с Южной Кореей и Японией, которая также наблюдается в эти дни на Восточном экономическом форуме во Владивостоке. Здесь тоже сложная история взаимоотношений этих стран с Китаем делает практически неизбежной роль России по формированию доверия этих стран к новой Большой Евразии.

Поворот на Восток и евразийское всеобъемлющее партнёрство Тимофей Бордачёв
К числу важнейших трудностей поворота на Восток необходимо отнести сохраняющуюся колоссальную внутрироссийскую инерцию, своего рода «европейское проклятие» России – привычку соизмерять всё с Западом. Это часто мешает российским властям и бизнесу воспринимать себя в Азии и Евразии всерьёз и надолго.

В итоге можно заключить, что курс на китайское лидерство в глобальной реиндустриализации мира выходит на практическую повестку дня. И также очевидно, что китайское лидерство будет невозможно без российско-китайского сотрудничества в Большой Евразии. Позиция Китая здесь проста и понятна: ещё несколько лет в ЦК Компартии Китая была выработана формула, что Россия – это стратегический тыл Китая. Главное опасение у китайцев сейчас – то, что Россия резко активизировала свои контакты с Китаем в 2014 году только как ситуативный ответ на ухудшение своих отношений с Западом, и при первой же возможности «предаст» Китай и снова убежит «под крылышко» США и ЕС. Не будем отрицать, что китайцы имеют право на эти сомнения. Поэтому укрепление двустороннего доверия между Россией и Китаем представляется без всякого преувеличения задачей № 1. Приверженность курсу на сопряжение двусторонних интересов при формировании нового партнёрства в Большой Евразии должна без сомнения быть реально принятой и действенной, а не только ситуативной.

Впрочем, понятен и риторически заострён вопрос, отвечает ли поддержка курса на китайское лидерство нашим национальным интересам. Мой ответ – только да. Нестихающая волна русофобии на Западе в 2014 году чётко показывает, что нас там «не забудут и не простят». Понимая как данность, что интеграции Крыма в Россию нет альтернативы, ясно, что США и ЕС будут и дальше мстить России где только можно, начиная от санкций и вплоть до паралимпийцев. Ожидать изменения этого их курса просто наивно. Поэтому сопряжению с Китаем просто нет альтернативы. Иначе – полная автаркия и изоляция. Понятно, что формула о России как о стратегическом тыле Китая может возбуждать страсти в нашем общественном мнении и возрождать к жизни расистские фантомы о «жёлтой угрозе». Но, во-первых, политическая практика последних лет и дней показывает, что наши двусторонние отношения, очевидно, перерастают формат «фронта и тыла». Здесь уже более уместна другая, хотя тоже провоцирующая ура-патриотические страсти, аналогия – сопоставление отношений России и Китая с отношениями Британии и США, когда «старая империя» и «новый лидер» вполне гармонично сосуществуют на общее благо. Ещё раз повторю, что, с моей точки зрения, альтернативы этому курсу для нас просто нет, иначе XXI век может стать действительно катастрофой для России. 

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.