Отношения России и Запада зашли в более опасную фазу в сравнении с противостоянием СССР и США. Ставка на сдерживание сочетается с утратой институтов и ясного понимания взаимных интересов и намерений.
Коммуникация и диалог – старые методы разрешения конфликтов. Но в текущей ситуации они должны носить осмысленный, а не протокольный характер. Коммуникация должна давать ясное понимание того, как принимаются решения в отдельных странах, как интерпретируются национальные интересы и стратегии конкретными людьми и организациями. Отсутствие таких знаний будет подменяться стереотипами и приводить к ошибочным решениям. Их цена в сегодняшних условиях может оказаться высокой.
Текущие отношения между Россией и Западом многими наблюдателями сравниваются с временами холодной войны. Согласиться с этим довольно трудно – слишком много явных отличий как в лучшую, так и в худшую сторону. Оптимисты за рубежом указывают на то, что текущее противостояние носит региональный характер, в отличие от холодной войны с её глобальным размахом. Отсутствует соперничество идеологических доктрин, каждая из которых опять же носила универсалистский характер. Россия находится в гораздо худших условиях в сравнении с СССР. Вместо второй экономики мира с относительной самодостаточной промышленностью и высоким уровнем человеческого капитала Запад имеет дело с периферийной страной, узкой сырьевой экономикой и стагнирующим населением. При этом Россия привязана к западному (европейскому) рынку гораздо сильнее, нежели Советский Союз. Россия для Запада – важная, но не единственная проблема. А учитывая разницу потенциалов, её рано или поздно удастся решить – либо наказав Россию, либо договорившись с ней.
Читайте также: После холодной войны: поиск новой модели мирового порядка
Но есть и важные отличия в худшую сторону. В период холодной войны СССР и США понимали намерения друг друга. Оба вели борьбу за влияние на периферии. Оба пытались расшатать единство противостоящих им блоков (американцам это впоследствии удалось). Оба вели политику сдерживания. Но советским и американским лидерам было понятно, что военным путём сломить противника не получится. Более того, по мере наращивания ядерных потенциалов, цена любого даже локального столкновения может оказаться неприемлемой. Ведь каждое такое столкновение чревато эскалацией вплоть до обмена ядерными ударами. Поэтому холодная война выработала почти на уровне инстинкта желание обеспечить максимальную предсказуемость. Интерес к предсказуемости в военно-политической сфере парадоксальным образом сосуществовал с жёсткой конфронтацией.
Сегодняшняя ситуация в этом плане гораздо опаснее. С одной стороны, мы вернулись к открытой политике сдерживания. С другой, системного интереса к новым правилам игры пока не просматривается. При том что старые механизмы – унаследованные со времён холодной войны – разрушаются или уже разрушены. Подорвана стратегическая стабильность. Украинский кризис подстегнул сворачивание коммуникации по многим вопросам.
Ещё хуже то, что намерения игроков стали существенно менее очевидными. Это порождает ошибочные решения, чрезмерные реакции на, казалось бы, незначительные действия противоположной стороны. Самих игроков стало больше. Образуемые ими коалиции и структуры интересов усложнились. Так, например, конфликт России и Турции не вписывается в логику противостояния России и Запада в украинском вопросе. Но сам по себе этот конфликт усугубил ситуацию.
Читайте также: Взрыв в Анкаре должен заставить Турцию пересмотреть свою политику
При этом ядерные арсеналы как России, так и США, никуда не исчезли. Для России – это ключевой гарант её суверенитета и безопасности. Роль ЯО для страны резко возросла в силу утраты былых позиций в области обычных вооружений и быстрого развития неядерных высокоточных вооружений за рубежом. В США также идёт масштабная модернизация сил ядерного сдерживания. В итоге мы получаем опасную смесь из ошибочного понимания намерений, растущего кома взаимных обид, падения предсказуемости, локальных конфликтов и ожидающих своего часа арсеналов обычных и ядерных вооружений. Эта смесь может привести к необратимой эскалации отдельных военных инцидентов в локальный конфликт с последующим перерастанием в ограниченный ядерный конфликт и последующий полномасштабный обмен ударами всеми доступными средствами. Интересно, что в период холодной войны в обоих лагерях было ясное понимание того, что грань между ограниченными и полномасштабным ядерным конфликтом крайне условна. Удержать её в критический момент не удастся. А значит риск даже единичного использования ядерных зарядов недопустим.
Многие ветераны холодной войны, рассуждая о текущей обстановке, сходятся в одном мнении. Государства вступают в войны из-за ошибочного понимания взаимных намерений. Несмотря на серьёзнейшие противоречия, необходимо сохранять коммуникацию и диалог. Даже если такая коммуникация делается ради коммуникации, от нее все равно будет польза. Любое взаимодействие, которое может снизить уровень неопределённости, снижает и риски непреднамеренной эскалации. В конечном итоге и Россия, и Запад позиционируют себя как обороняющиеся стороны, которые вынуждены реагировать на действия противоположной стороны и заинтересованы в предсказуемости.
Однако с коммуникацией всё не так просто. Протокольные встречи на уровне ведомств, парламентов и экспертов могут оказаться бесполезными, если не понимать смысла, который должен стоять за такими мероприятиями. Его можно лучше понять, обратившись, например, к опыту анализа Грэмом Аллисоном принятия политических решений во время Кубинского ракетного кризиса 1962 года. По счастью, сегодняшние кризисы имеют гораздо меньший масштаб и пока не являются ни ракетными, ни ядерными. Но сама механика принятия решений остается сходной.
Читайте также: За террористами стоят государства, преследующие собственные геополитические интересы
Аллисон выделяет три модели, с помощью которых оценивается поведение страны на внешнеполитической арене. Распространённым является подход к стране как к монолитному организму, который имеет рациональные интересы, чётко осознает их и выбирает для их реализации наиболее оптимальный путь. Такой подход широко распространен и сегодня. Часто это приводит к ошибкам, когда мы пытаемся интерпретировать интересы того или иного государства со стороны. Ещё больше ошибок возникает тогда, когда мы пытаемся спрогнозировать методы и стратегии, которые будут использовать государства. То, что нам кажется рациональным, правильным, оптимальным и эффективным, отметается. А на деле принимаются принципиально другие решения.
Выйти за пределы этих ошибок помогают две других модели. Первая предполагает понимание того, как именно функционируют организации и институты власти в отдельной стране. Многие вопросы внешней политики делегируются лидерами организациям. От них зависит то, как именно будет подготовлено решение лидера и как именно оно будет исполнено. При этом каждая организация занимается лишь частью общей проблематики, имеет свою субкультуру, свой доступ к информации, стиль её обработки, принятия решений. Более того, они могут по-разному интерпретировать интересы и способы их реализации. Важны также повседневные устоявшиеся «рутины» организаций, шаблонные механизмы решения проблем. Такие шаблоны меняются редко, задают инерционность политике и принимаемым решениям.
Вторая модель – подход к политике государства с точки зрения психологии и интересов отдельных индивидов в системе принятия решений. Причём значение имеют как руководители, так и подчинённые. Нередко оказывается, что даже в рамках одной организации интересы и стратегии понимаются по-разному. Идёт конкуренция этих интерпретаций, за которыми стоит распределение ресурсов и властных полномочий. Такова природа любой бюрократической машины. Абстрактный «национальный интерес» может получать самое разнообразное смысловое наполнение. Причём определяться оно может как рациональными соображениями, так и сложившимися стереотипами, картинами мира и проч. Ситуация ещё больше запутывается, когда в дело вступает малая группа, ведь она является первичной средой для рождения и исполнения политического решения. И здесь мы тоже получаем целый набор факторов психологического плана, влияющих на результат.
Читайте также: Мюнхенская конференция: разобщённость Запада важнее мировых проблем
Учитываются ли эти две модели, когда мы пытаемся понять поведение противоположной стороны? Возможно. Но гораздо чаще нам удобнее использовать первую модель, представлять противоположную сторону в качестве рациональной машины. А заодно придумывать или додумывать её интересы и стратегии.
Смысл коммуникации, о котором говорят ветераны холодной войны, по всей видимости, состоит в опоре на вторую и третью модель. Необходимо понимать, кем и как принимаются решения, каковы взгляды этих людей, как они понимают твою страну и интерпретируют свои собственные национальные интересы. Такая работа требует гораздо больших усилий. Именно здесь незаменим постоянный диалог. Именно здесь востребованы эксперты и «мозговые центры». Именно здесь можно добиться большего доверия и предсказуемости.