Система евро-атлантической безопасности сегодня представляет собой крайне сложное уравнение со множеством неизвестных. Ещё три года назад его решение казалось уделом узких специалистов, а значение для Европы XXI века – вторичным. Однако сегодня это важнейший фактор политической жизни континента, с которым сопряжены серьёзные риски намеренной или ненамеренной военной конфронтации между Россией и Западом.
Ретроспективно изучая обвал наших отношений после украинской революции, историки наверняка сочтут его парадоксальным. Это один из тех редких и слабопредсказуемых случаев, когда кризис произошёл на фоне вполне благоприятных условий для конструктивного диалога и сотрудничества. Обычно таким кризисам предшествует взаимное наращивание военных потенциалов и жёсткая конкуренция. Ничего подобного на этот раз не происходило. Проблемы в наших отношениях были. Но вряд ли кто-то мог предсказать, что они разрастутся до подобных размеров в столь короткие сроки. Система евро-атлантической безопасности пережила настоящую катастрофу – внезапную, скоротечную и всеобъемлющую.
После окончания холодной войны Россия и НАТО провели существенную демилитаризацию и значительно сократили свои потенциалы. Возможность военного конфликта на европейском континенте была сведена к минимуму. Расширение НАТО болезненно воспринималось в Москве. Однако формальное расширение альянса фактически сопровождалось сокращением военных потенциалов стран-членов. Вклад же новых членов НАТО в его материальные и финансовые возможности оказался символическим – большая их часть стала потребителями, но никак не поставщиками безопасности. За несколько лет до украинского кризиса тенденция сокращения потенциалов альянса лишь усилилась. После сворачивания афганской кампании союзники последовательно сокращали свои оборонные расходы. США также пошли на весьма заметное урезание своего военного присутствия в Европе. Россия последовательно проводила военную реформу, столь нужную после полутора десятилетий деградации вооружённых сил. Но и здесь реформа была во многом направлена на оптимизацию армии, её адаптацию к локальным кризисам, но никак не к открытому противостоянию с НАТО.
Плохим знаком для безопасности континента стал провал нового режима контроля обычных вооружений. Многие критиковали и Основополагающий акт Россия – НАТО 1997 года, как устаревший и не соответствующий реалиям. Но на деле и Россия, и НАТО оставались в пределах потолков вооружений, оговоренных в адаптированном ДОВСЕ. Их военную активность вряд ли можно назвать избыточной – ни один новый член НАТО не усиливал до украинского кризиса свои потенциалы, а российская военная активность в зоне соприкосновения с НАТО остаётся умеренной вплоть до настоящего времени. Спекуляции о далеко идущих имперских планах Запада и России в отношении друг друга и своего окружения можно смело оставить пикейным жилетам с той и с другой стороны.
Так в чём же причина новой холодной войны? На наш взгляд основных причин три.
Первая – принципиально разные и всё более расходящиеся системы восприятия безопасности в России и на Западе. Мы нередко считаем систему принятия внешнеполитических процессов рациональной. Но решения принимают люди, а не всезнающие и бесстрастные компьютеры. У них разный опыт и картины мира – подчас они диаметрально противоположны. Различаются их стратегические культуры и идентичности – восприятие «друзей» и «врагов». У каждого – своя рациональность и свой субъективный смысл, вкладываемый в происходящее. И в России, и на Западе сформировались искажённые системы восприятия друг друга. Причём со временем они становились всё более оторванными от действительности, не говоря уже о том, что внутри внешнеполитических машин такие представления тоже могли быть диаметрально противоположными. В таких случаях крайне важна коммуникация на официальном и неофициальном уровнях. Именно она позволяет адекватно понять взаимное восприятие происходящего. К сожалению, начиная с 2000-х годов такая коммуникация становилась всё более ритуальной, а сегодня выродилась в банальный обмен протокольными позициями на повышенных тонах. Во внешнеполитической среде позиции уверенно захватывают ястребы, а подчас и откровенные радикалы. Это лишь усиливает поляризацию.
Вторая причина – слабость государств постсоветского пространства, незрелость и несбалансированность их суверенитета, отсутствие у крупных стран политической воли к равноправному сотрудничеству в «тушении пожаров» транзитных государств. Украинский кризис начался как внутриполитическая проблема неожиданно для всех. Революция наложилась на латентную конкуренцию России и западных структур за постсоветское пространство. Они не смогли эффективно взаимодействовать друг с другом в решении проблемы и попали в дилемму безопасности, когда каждое действие противоположной стороны рассматривалось как враждебное, а стратегия превентивных действий казалась наиболее оптимальной – Запад «превентивно» поддержал украинскую революцию, а Россия «превентивно» решила для себя крымскую проблему. В итоге проиграли все. По меткому выражению Вольфганга Ишингера, «Украина потеряла Крым и Донбасс, Россия потеряла Украину, Европа потеряла Россию, а мир потерял стабильность». Очевидно, что проблема кризисных государств выходит далеко за рамки украинского кризиса. Здесь и Ливия, и Сирия, и в целом страны «арабской весны». Новая глобальная концепция ЕС, равно как и российские стратегические документы, вполне корректно определяют слабость государственности как одну из приоритетных угроз.
Третья причина – серия интервенций после окончания холодной войны. «Гуманитарная интервенция» в Югославию 1999 года, интервенция в Ирак в 2003 году, грузинская силовая акция в отношении Южной Осетии и «принуждение к миру» Грузии российскими войсками, вмешательство в ливийский конфликт в 2010 году, российское вмешательство в украинскую революцию, перекрёстные интервенции в Сирию – все эти действия можно бесконечно оправдывать обстоятельствами и стратегическими интересами. Но все вместе они подорвали и доверие, и нормы международного права, и вес ООН как ключевого института глобального управления. В доверешение к эрозии режимов контроля за обычными вооружениями под угрозой сегодня оказались РСМД и СНВ. Отсутствие согласия по ПРО расшатывает стратегическую стабильность. Интервенции в киберпространстве перестают казаться фантастикой. Мы подошли сегодня к крайне опасной черте, когда кумулятивный набор противоречий и неопределённостей может привести к лавинообразному кризису, эскалации и полномасштабной войне.
Что делать? Очевидно, что по многим направлениям мы прошли точку невозврата и надеяться на возвращение в условный 2013 год не приходится. Необходимо стабилизировать ситуацию, не позволить ей окончательно перейти в неуправляемый режим. В текущих условиях наиболее оптимальным сценарием могло бы стать «стабильное сдерживание». Очевидно, что в текущих условиях никто не может позволить себе отступить хотя бы на шаг назад, дать слабину в политической риторике и жёсткости позиции. Но глубокие политические разногласия вполне могут сочетаться с осторожностью в наращивании военных потенциалов. Самая большая угроза сегодня – неконтролируемая и скоротечная гонка вооружений, пропорциональная или даже опережающая политическую риторику.
С точки зрения динамики потенциалов, действия России и НАТО после украинского кризиса, несмотря на тяжесть его последствий, пока оставались весьма умеренными. Вряд ли стоит ожидать, что в Москве будут приветствовать развёртывание новых подразделений в Прибалтике и на Чёрном море, усиление NRF и развитие VJTF. Как верно и то, что в западных столицах вряд ли приветствуют усиление российских потенциалов в западной части страны и масштабные военные учения. И всё-таки эти действия пока не выходят за рамки обязательств, принятых в том же Основополагающем акте 1997 года.
Задача минимум на сегодняшний день – избежать очередных кризисов, воздержаться от новой гонки потенциалов, сохранить РСМД, по возможности запустить обсуждение новых принципов контроля вооружений и разрешения конфликтных ситуаций.