Европейский союз официально провозгласил своей целью снижение выбросов парниковых газов до нуля к 2050 году. В ближайшие годы будет реализовываться масштабный проект, в рамках которого компании, внедряющие зелёные технологии, смогут рассчитывать на многомиллиардные субсидии, а тех, кто не будет соблюдать ужесточающиеся экологические требования, ждут убытки и потеря рынка. Тому, как зелёная повестка отразится на бизнесе, посвящена вторая часть проекта клуба «Валдай» «Климат и политика».
В 2007–2008 годах в политическом лексиконе Америки появилось словосочетание «зелёный новый курс» (Green New Deal). Подобно тому, как Новый курс президента Рузвельта оживил экономику США после Великой депрессии, Зелёный новый курс должен был ответить на вызовы, стоящие перед миром в контексте климатических изменений. Дискуссия о нём возобновилась с новой силой спустя десятилетие, когда в Демократической партии начало формироваться «зелёное крыло». В феврале 2019 года в Сенат был направлен проект резолюции о Зелёном новом курсе, предусматривавший сведение к нулю выбросов парниковых газов американской экономикой в течение десяти лет. Основными мерами, способствующими достижению этой цели, должны были стать отказ от ископаемого топлива и повышение ресурсоэффективности. Хотя идеи резолюции получили поддержку со стороны ряда видных демократов, голосование в Сенате стало тяжёлым поражением его инициаторов. Стало очевидно: в Америке время для Зелёного нового курса ещё не настало – даже на уровне деклараций.
Тем временем в Европе позиции «зелёных» продолжали укрепляться. В мае того же 2019 года они достигли впечатляющего успеха на выборах в Европарламент. Избранная в июле главой Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен сделала климатическую повестку своим приоритетом. Документ под названием The European Green Deal был обнародован 11 декабря, через десять дней после её вступления в должность. Объявленная цель – переход к климатической нейтральности, то есть к чистым нулевым выбросам (net zero emissions) парниковых газов к 2050 году. Идти к ней Евросоюз будет, переводя генерацию электричества на возобновляемые источники топлива, повышая энергоэффективность жилья и создавая «умную инфраструктуру». Цена вопроса – триллион евро в первые десять лет. Символическое значение – ЕС заявляет о себе как о глобальном лидере в области продвижения климатической повестки и задаёт новые стандарты взаимодействия государства, бизнеса и общества в борьбе с изменением климата.
Константин Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности
«Новая “зелёная волна” в Европе имеет под собой вполне прагматичные причины, – говорит эксперт клуба «Валдай» Константин Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности. – Борьба с глобальным потеплением оправдывает гигантские субсидии на новый энергопереход . Кроме того, это даёт обоснование для введения климатических сборов с импортируемых в ЕС товаров. Все, увы, просто и цинично. Компании, которые активно лоббируют тему энергоперехода, очень рассчитывают на получение государственных или иных субсидий в рамках этого мегапроекта». Коллега Симонова Алексей Гривач добавляет: «Политика декарбонизации в ЕС – это попытка защитить свою конкурентоспособность в условиях истощения запасов традиционных энергоресурсов в Европе и, соответственно, роста зависимости от импорта. Но с точки зрения поставщиков углеводородов, это является инструментом искусственного ограничения конкуренции, так как зелёные технологии получают колоссальное субсидирование, в том числе за счёт налогообложения традиционных энергоносителей».
Зелёная повестка уже давно стала частью бизнеса, поэтому провозглашение Зелёного нового курса не застало европейские компании врасплох. Активное внедрение зелёных технологий обусловлено как ужесточающимися требованиями регуляторов и банков, которые начинают сокращать или даже прекращать финансирование недостаточно зелёных компаний, так и изменением менталитета потребителей. Компании борются за новые ниши на рынке через имидж или позиционирование новых продуктов, которые ориентированы на потребителей, готовых платить «зелёную премию к цене», объясняет Гривач. Для нового поколения вопросы устойчивого развития и охраны окружающей среды выходят на первый план и игнорировать их просто нельзя.
Дело может дойти и до «климатических санкций» – попытки ввести их будут предприниматься и на национальном уровне (вплоть до предложений прописать в конституции ответственность за «преступления против климата») и на глобальном, через правовую базу Парижского соглашения, убеждён Алексей Гривач.
Что же ожидает российские компании в ближайшей перспективе? По мнению Бочкарёва, с наибольшими сложностями столкнутся поставщики угля и нефти. Что касается газа, то он, скорее всего, сможет приспособиться к новым реалиям. «Природный газ имеет возможность стать важным элементом европейского энергоперехода и как замена углю, и как сырьё для экологически чистого топлива XXI века – водорода», – отмечает эксперт.
Привлекательность водорода заключается в том, что он является источником энергии с нулевыми выбросами – при его сжигании образуется лишь вода. Водород может применяться в качестве топлива для транспорта, для генерации электричества и отопления. По разным оценкам, к 2050 году за счёт водорода будет удовлетворяться от 18 до 24% конечного спроса на энергию. Это потребует инвестиций в сектор на уровне 20–25 миллиардов долларов в год вплоть до 2030 года, прогнозировали эксперты международной группы Hydrogen Council в 2017 году.
10 июня 2020 года были опубликованы сразу два концептуальных документа, касающихся будущего европейской энергетики – Национальная стратегия развития водородной энергетики Германии и Энергетическая стратегия Российской Федерации. В немецком документе водороду отводится центральная роль в декарбонизации экономики, на него планируется постепенно переводить весь общественный транспорт, а также металлургию и нефтехимическую отрасль. В рамках реализации стратегии Германия будет внедрять передовые водородные технологии, чтобы со временем стать их ведущим экспортёром. Однако признаётся, что Германия не сможет удовлетворить свои потребности в водороде самостоятельно и, по крайней мере на первом этапе, будет его импортировать.
Энергетическая стратегия Российской Федерации
Энергетическая стратегия Российской Федерации – основной документ стратегического планирования в сфере энергетики, определяющий направления и приоритеты государственной энергетической политики, цели, задачи, ключевые меры и показатели развития энергетики на долгосрочный период.
В свою очередь, российская стратегия постулирует вхождение страны в число мировых лидеров по производству и экспорту водорода в рамках развития водородной энергетики. В перспективе Россия могла бы производить до 3,5 миллиона тонн водорода в год, что эквивалентно примерно 15% мирового рынка. Предполагается «стимулирование спроса на внутреннем рынке на топливные элементы на основе водорода и природного газа в российском транспорте, а также на использование водорода и энергетических смесей на его основе в качестве накопителей и преобразователей энергии для повышения эффективности централизованных систем энергоснабжения».
По состоянию на 2019 год почти весь водород в мире, производимый для нужд промышленности (из метана), классифицировался как «серый»: его производство сопровождается выбросами углекислого газа. ЕС же намерен использовать только климатически нейтральный водород. Это достигается либо при получении газа из возобновляемых источников, либо путём улавливания парниковых газов при производстве водорода из углеводородов. Именно о «чистом водороде», производство которого планируется развернуть в России, говорится в «дорожной карте» Минэнерго, которая, как сообщало агентство РБК, была направлена в июле 2020 года в правительство.
Водородная энергетика во всём мире находится в стадии становления, и её развитие потребует огромных инвестиций. Анализируя стимулы для развития водородной экономики в России, Юрий Мельников, старший аналитик Центра энергетики московской школы управления «Сколково», писал в «Независимой газете» в апреле 2020 года, что главный из них – декарбонизация – не работает. «Выбросы СО2 пока ничего не стоят российским предприятиям, – отмечал эксперт, – “углеродный след” в продукции почти не имеет значения для поставщиков. В базовом сценарии проекта Стратегии низкоуглеродного развития до 2050 года, опубликованной Минэкономразвития РФ в марте 2020 года, введение ценового регулирования выбросов СО2 не предполагается. В связи с этим на российском рынке “безуглеродность” водорода как энергоносителя не является сколь-нибудь важным фактором, конкуренция с другими видами топлива идёт исключительно по цене, – и это оставляет мало шансов на успех в борьбе, в первую очередь с природным газом».
Стратегия низкоуглеродного развития до 2050 г.
Стратегия низкоуглеродного развития России направлена на обеспечение перехода России на траекторию диверсифицированного экономического развития, характеризующегося низким уровнем выбросов парниковых газов. Стратегией предусмотрены два основных сценария низкоуглеродного развития: базовый, который принят за основу, и интенсивный.
По мнению аналитика, сильнейшим из внутренних стимулов развития водородной энергетики является борьба за городскую экологию, являющаяся частью мейнстрима российской энергополитики. Однако дело здесь может не пойти дальше «демонстрационных проектов в крупных городах с загрязнённым воздухом». Означает ли это, что основным драйвером станут ограничительные меры зарубежных партнёров, вводимые в рамках декарбонизации? Ответ на этот вопрос мы получим в ближайшие годы.
Особую озабоченность экспертов вызывает перспектива появления трансграничных углеродных налогов. Следует оговориться, что в ближайшее время их введение маловероятно, указывает Данила Бочкарёв. В первую очередь – из-за негативного отношения к ним со стороны США: в администрации Трампа уже заявили, что «будут реагировать, если углеродный налог будет по своей сути протекционистским, как цифровой налог». Тем не менее в среднесрочной перспективе этот инструмент может быть использован.
Константин Симонов полагает, что «углеродный налог» создаст почву для злоупотреблений. «Вряд ли кто-то будет честно считать углеродный след от производства всех товаров, – говорит он. – Вы видели расчёты углеродного следа от, скажем, электромобилей – если взять полный цикл, включая добычу металлов для производства аккумуляторов? А углеродный след полного цикла от производства солнечной батареи и её утилизации после окончания эксплуатации? О какой добросовестной конкуренции тут может идти речь?»
В июле 2020 года аудиторская фирма KPMG представила три сценария введения европейского климатического налога для экспорта из России. При базовом сценарии, предполагающем введение налога в 2025 году, российским экспортёрам придётся заплатить 33,3 миллиарда евро в 2025–2030 годах. При негативном, если налог будет введён уже в 2022 году, а облагаться им будут не только прямые, но и косвенные выбросы (то есть, связанные с деятельностью не только экспортёра, но и связанных с ним организаций), эта сумма возрастёт до 50,6 миллиарда евро.
Есть и оптимистический сценарий, при котором ЕС вводит налог в 2028 году и будет взимать его с разницы между фактическими выбросами углекислого газа при производстве товаров и эталонным объёмом ЕС. «Нагрузка для российских производителей в этом случае составит 6 миллиардов евро за три года (2028–2030-й), – сообщает РБК. – Больше других пострадают поставщики газа, никеля и меди: углеродоёмкость их продукции превышает европейский бенчмарк в два-три раза, Производство нефти, продукции нефтехимии, калийных удобрений и других экспортируемых товаров полностью укладывается в европейский эталон». По всей видимости, российский бизнес осознаёт важность грядущих изменений на рынке. Об этом свидетельствует, например, письмо председателя совета директоров «Уралхима» Дмитрия Мазепина от 31 января 2020 году первому зампредседателя правительства Андрею Белоусову. В письме руководитель «Уралхима» предложил включить представителей бизнеса в рабочую группу «по вопросам адаптации к изменениям климата».
«Ведомости», 10 февраля 2020 года
Бизнес первым ощущает влияние климатических изменений на свою работу, это ведёт к ограничению производства экспортно-ориентированных товаров, говорится в письме.
Однако готовность российских компаний неоднородна и зависит от отрасли и конкретной компании, указывает Данила Бочкарёв. «Например, один из ведущих мировых и российских производителей удобрений “Фосагро” присоединился к Carbon Disclosure Project (международная инициатива по экологической отёчности), – отмечает эксперт. – В свою очередь, “Газпром” разрабатывает технологии по производству водорода из природного газа при полном удалении углерода и производства метановой-водородной смеси c низким углеродным следом. Также компания реализует ряд инициатив по переводу электрогенерации с угля на газ и газификации транспорта».
Трудности, связанные с внедрением зелёных технологий, очевидны. Главная из них, по словам Константина Симонова, – это цена входного билета. «Новое оборудование даст эффект в будущем, а на первом этапе оно стоит дорого. Не все могут за это заплатить», – говорит эксперт. Но есть и проблема, связанная с тем, как будут формулироваться стандарты климатической нейтральности – в частности, в ЕС. «Вопрос не в том, перешёл ты на зелёные технологии или не перешёл, – отмечает Симонов. – Вопрос в том, разрешили тебе считаться зелёным или нет».
«Важно на международном уровне договориться о единой методологии и сертификации углеродного следа, а также мотивировать потребление и импорт низкоуглеродной продукции, например обнуляя пошлины на эти товары, внедряя соответствующую маркировку», – отмечает Сергей Честной, советник президента ОК РУСАЛ. Наконец, не до конца понятно, как такие меры, призванные защитить европейские рынки от дешёвого импорта из стран с менее строгими экологическими стандартами, совместимы с правилами ВТО.
Парадоксом нынешней ситуации на рынке энергоносителей является то, что инициативы по декарбонизации экономики принимаются на фоне низких цен на нефть. Это создаёт риски как для рынка возобновляемых источников энергии (ВИЭ), так и для нефтегазовой отрасли. «С одной стороны, падение цен на традиционные энергоносители (не только нефть, но и природный газ, а также ещё ранее уголь) будет очень поддерживать их конкурентоспособность, – говорит Алексей Гривач. – Потребителям гораздо выгоднее покупать нефть по 40 долларов за баррель или газ по 2–4 доллара за миллион БТЕ. Соответственно, те уровни субсидирования, которые практиковались в сфере ВИЭ при нефти по 100 долларов и даже по 70 долларов за баррель, будут совершенно недостаточны. С другой – такие цены подрывают инвестиционную привлекательность нефтегазовой и угольной отраслей, что, наряду с ограничительными действиями (вплоть до запрета на инвестиции в углеводороды со стороны некоторых институтов финансового рынка), создаёт дополнительные риски для развития этих видов бизнеса».
Данила Бочкарёв прогнозирует рост потребления природного газа в Азии как дешёвой и достаточно экологичной замене углю и мазуту. «При этом – в первую очередь – из-за экономических проблем может снизится субсидирование возобновляемых источников энергии, – отмечает он, – и ВИЭ вынуждены будут конкурировать с дешёвым газом».
Иная ситуация складывается в Европе. «С одной стороны, канцлер Меркель и руководство Еврокомиссии сделали ставку (в том числе и финансовую) на ВИЭ и энергопереход как основные инструменты выхода Европы из кризиса, – говорит аналитик. – Тем не менее уже до кризиса широкие слои населения в Евросоюзе выражали своё неудовольствие высокими ценами на энергоносители. В условиях кризиса эта тенденция может обостриться и привести к дилемме: “ рабочие места против изменения климата”. Не секрет, что развитие ВИЭ и декарбонизация тесно связаны с государственной поддержкой — либо через регулирование тарифов, либо посредством нерыночных стимулов, которые должны форсировать переход на зелёную энергетику. В условиях кризиса цена подобного энергетического перехода может привести к серьёзному недовольству и даже протестам».
Стоит напомнить о том, что Зелёный курс вызвал серьёзные дебаты в самом ЕС. Некоторые страны Центральной и Восточной Европы заявили, что не готовы к полной декарбонизации и требуют для себя особых условий. Водородная энергетика, на которую возлагается столько надежд в рамках энергоперехода, несёт в себе малоизученные риски, связанные, например, с утечками водорода при массовом производстве топлива и их возможным влиянием на климат. Наконец, есть проблема глобального развития. «Очевидно, что сократить нагрузку на климат могут не новые технологии, а массовый отказ от потребления, – говорит Константин Симонов. – Но тогда идея экономического роста должна отправиться в корзину. Вопрос простой – как вы в такой ситуации хотите бороться с глобальной бедностью? Если несколько миллиардов нищих людей – это не проблема, окей, давайте и дальше строить мир без потребления».
Игорь Макаров, руководитель департамента мировой экономики, заведующий Лабораторией экономики изменения климата НИУ ВШЭ
В 2020 году, в условиях пандемии коронавируса, человечеству представилась возможность оценить жизнь в мире, где экономический рост не ставится во главу угла. «То, что все ведущие страны мира согласились на несколько месяцев остановить свои экономики ради спасения человеческих жизней, – это важнейший прецедент, – полагает Игорь Макаров, руководитель департамента мировой экономики, заведующий Лабораторией экономики изменения климата НИУ ВШЭ. – Экологические проблемы ежегодно уносят гораздо больше жизней, чем коронавирус, но борьба с ними никогда не подчинялась аналогичной логике. Думаю, что пандемия позволит перезапустить дискуссии о соотношении экономики и окружающей среды и о сущности устойчивого развития».
Исследователь напоминает о том, что «зелёная волна», накрывшая мировую экономику в 2010-е годы, была запущена в период кризиса 2008–2009 годов, когда во всех ведущих странах были приняты зелёные антикризисные пакеты. «Нынешний кризис гораздо глубже, а значит, масштабы возможных перемен существенно больше», – говорит Макаров. Европа с её Зелёным курсом – это первый пример столь амбициозной программы декарбонизации под лозунгами сохранения климата. Не приходится сомневаться в том, что за ним последуют другие подобные проекты – так же, как и европейский, преследующие задачи не только сохранения климата, но и усиления конкурентных преимуществ для своих экономик. «Такая модель экологической политики не всегда поддерживается остальным миром, – отмечает эксперт. – Однако проблема не в том, что страны Запада предлагают что-то неправильное, а скорее в том, что коллективный “не-Запад” не предлагает альтернатив. Ведущим развивающимся странам (в частности, странам БРИКС) не следует самоустраняться от решения экологических проблем, с одной стороны, и не следует копировать западные подходы – с другой. Напротив, пора брать на себя ответственность за решение экологических проблем, а также формулировать свой взгляд на то, как именно их необходимо решать».