Клуб «Валдай»

Россия стремится уходить от блокирования с теми или иными игроками/группами игроков, дабы обеспечить себе свободу рук, в том числе в рамках развития двусторонней повестки с каждым из государств, пишет старший советник Департамента внешнеполитического планирования МИД России Мария Ходынская-Голенищева. Инициативы Москвы на Ближнем Востоке имеют объединительный посыл, предполагают сложение усилий в целях борьбы с общими угрозами или обеспечения деэскалации

Сегодняшняя политики России в регионе Ближнего Востока и Северной Африки не может существовать в отрыве от истории вовлеченности СССР в ближневосточные дела. Народы Ближнего Востока помнят о роли Советского Союза в контексте деколонизации, становления государственности этих стран, военного содействия, создания ключевых инфраструктурных объектов. Однако современные условия позволяют России с большей эффективностью использовать свои «естественные» конкурентные преимущества. Ближний Восток не является более ареной противостояния сверхдержав в классическом «блоковом» понимании. Прекращение «холодной войны» и, соответственно, получение Москвой возможности осуществлять политику, свободную от идеологического противостояния, – всё это позволяет нашей стране проводить многовекторный курс на Ближнем Востоке. Надо признать, что политика России на Ближнем Востоке в настоящее время является, пожалуй, наиболее диверсифицированной и деидеологизированной – по крайней мере, в сравнении с линией США (и особенно – администрации Дональда Трампа).

Свободное от блоковости внешнеполитическое мышление позволило России быть участником всех многосторонних площадок сирийского урегулирования – от Международной группы поддержки Сирии до Астаны – и параллельно реализовывать двусторонние договорённости, помещая их в контекст тех или иных существующих форматов. Например, можно вспомнить подписанные летом 2017 года в Каире российскими военными и вооружёнными оппозиционными группировками соглашения о прекращении огня в Восточной Гуте, Джобаре и Хомсе или переговоры российских представителей с НВФ о ликвидации зон деэскалации, которые привели к передаче трёх или четырёх таких зон под контроль правительства Сирии – Восточная Гута, Юг, Хама/Хомс. Всё это преподносилось как работа в рамках реализации договорённостей Астаны. Работа с силами «на земле» страховалась за счёт контактов со спонсорами тех или иных формирований, которым – в отличие от США – внутриполитическая ситуация позволяла идти на уступки или размены.

Начало операции ВКС России в Сирии осенью 2015 года в поддержку антитеррористических усилий правительства Сирии стало, без сомнения, поворотным моментом, своего рода game changer, в контексте сирийского урегулирования. Парадоксальным образом этот «силовой» шаг был позитивно воспринят большинством региональных игроков – даже теми из них, кто в то время принимал меры в поддержку антиправительственных сил в Сирии: Турцией, Катаром, Саудовской Аравией, Объединёнными Арабскими Эмиратами. Ещё в большей степени это касается стран, делающих упор на антитеррористической повестке или выступивших против приостановки членства Сирии в Лиге арабских государств – например, Египта, Ирака, Алжира. Несмотря на то, что операция ВКС России объективно усиливала позиции сирийского правительства «на земле» (а значит, и в политическом процессе), в «глобальном» контексте «возвращение России на Ближний Восток» (именно эта формулировка зачастую употреблялась в беседах представителями арабского мира) воспринималось в качестве позитивного фактора, способного «уравновесить» политику США на Ближнем Востоке и в Северной Африке, которая оценивалась далеко не однозначно даже американскими союзниками в регионе.

Ни одна из стран региона, включая спонсоров сирийской вооружённой оппозиции, на официальном уровне не присоединилась к антироссийской информационной кампании Запада, направленной на критику действий руководства России, не приняла иных мер, направленных на демонстрацию несогласия с линией Москвы на сирийском направлении. Критика была направлена исключительно на официальный Дамаск (сирийский «режим»).

В этом контексте характерно, что задача дискредитации гуманитарно-правозащитных «аспектов» операции ВКС России была поручена финансируемым Западом организациям – таким как Международная амнистия и Human Rights Watch, а также структурам со штаб-квартирами в странах Запада, действующим с опорой на «сирийских активистов» (либо из числа мигрантов, либо ориентированных на незаконные вооружённые формирования элементов «на земле») – Сирийской обсерватории по правам человека (Лондон), Сирийскому комитету за права человека (Лондон), Врачам за права человека (Нью-Йорк, Бостон, Вашингтон) и т.п. Эти структуры собирали и обрабатывали информацию таким образом, чтобы подвести к обвинению «режима» Башара Асада и российских военных в военных преступлениях и преступлениях против человечности (последнее – в отношении официального Дамаска). Затем, с целью «легитимации», эти данные проходили «чёрный ящик ООН» (Управление Верховного комиссара ООН по правам человека, Независимая комиссия СПЧ по расследованию в Сирии и т.д.) и впоследствии использовались западными лидерами для выстраивания незамысловатой логической цепочки: «Асад и его окружение, по данным ООН, военные преступники. Россия помогает Асаду совершать массовые нарушения прав человека – и, значит, несёт свою часть ответственности».

В отличие от своих коллег на Западе, страны региона, если и подвергали критике операцию ВКС России в Сирии, то руками подконтрольных оппозиционеров или клерикалов, воздерживаясь напрямую от выпадов в адрес Москвы на официальном уровне.

Если Запад воспринял начало операции ВКС России в Сирии как «вызов», то страны региона усмотрели в этом элементы возвращения ситуации «на круги своя». «Реинкарнация» категории вынесенного на периферию соперничества «великих держав» была квалифицирована ими как положительный, уравновешивающий фактор, способный удерживать одного игрока (читай – США) от непредсказуемой политики, выстроенной на презумпции вседозволенности. И в долгосрочном смысле это перевешивало «негатив» от усложнения задачи свержения режима Асада в силу присутствия России «на земле».

России, в отличие от США, удаётся поддерживать рабочие отношения со всеми региональными игроками. Сирийское урегулирование стало своего рода «триггером» активизации взаимодействия между Россией и странами региона (по проблематике, находящейся за скобками двусторонних отношений). Точкой отсчёта условно можно считать провал реализации российско-американского соглашения по Восточному Алеппо (сентябрь 2016 года) в силу неспособности США выполнить его условия (отвод частей вооружённой оппозиции и принадлежавшего ей тяжёлого вооружения от окружной трассы «Кастелло»). Это подсветило крайне ограниченное влияние Вашингтона на силы «на земле» и подтолкнуло Москву к поиску альтернативных партнёров для переговоров среди стран региона, имевших куда большее влияния на незаконные вооружённые формирования. Решение проблемы Восточного Алеппо в контактах с турецкой стороной в конце 2016 года (путём вывода радикальной части вооружённой оппозиции в Идлиб) создало условия для зарождения астанинского формата (Россия, Турция, Иран), в рамках которого были достигнуты важные договорённости по ситуации «на земле» и политическим вопросам (в частности, проведён Конгресс сирийского национального диалога в Сочи, принято решение о создании Конституционного комитета и т. д.). Опыт участия России в форматах сирийского урегулирования с различным составом участников подтверждает, что наибольших результатов можно добиться путём оптимизации вовлечённых игроков, делая ставку на стороны, имеющие реальное влияние на участников конфликта. В этом смысле показательна работа Международной группы поддержки Сирии при российско-американском сопредседательстве, изначально созданной в 2015 году в целях решения конкретных проблем «на земле», однако превратившейся в «дискуссионный клуб». Причина – наличие в её составе стран, не имевших влияния на сирийские стороны и стремившихся политизировать дискуссии (Нидерланды, Япония, Австралия Канада и т.п.). Оптимальное сочетание вовлечённых в процесс игроков – пожалуй, главное условие успеха того или иного коллективного внешнеполитического начинания в контексте современных региональных кризисов. В этом плане можно говорить о востребованности расширения формата Международной группы поддержки Сирии – прежде всего, за счёт арабских государств, влияющих на сирийскую вооружённую оппозицию, в том числе в потенциально взрывоопасных юге Сирии и Заевфратье. И в целом с учётом наличия в астанинском формате неарабских Турции и Ирана повышение арабского «компонента» на этой многосторонней площадке весьма важно, в том числе в контексте назревшего возвращения Сирии в ЛАГ.

К слову, акцент некоторых (прежде всего, западных) коллег на некой «обратной стороне медали» применительно к взаимодействию России и Ирана на сирийском направлении (в двустороннем формате и на астанинской площадке) несостоятелен. Речь идёт о попытках преподнести сотрудничество Москвы и Тегерана как некую «российско-шиитскую» ось, отталкивающую от Москвы арабский мир и, прежде всего, страны Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива, а также суннитскую сирийскую оппозицию. Однако факты упрямо опровергают такую постановку вопроса. Россия стала единственным вовлечённым в сирийское «досье» государством, сохранившим контакты со всеми без исключения игроками на внутрисирийском поле – правительством Сирии, организациями политической и вооружённой оппозиции (кроме внесённых в терсписки), равно как и с государствами, вовлечёнными в сирийское урегулирование. Имеются примеры совместных действий России и вооружённой суннитской оппозиции «на земле» – участие летом 2018 года группировки «Шабаб ас-Сунна» в операции по освобождению от ДАИШ  долины реки Ярмук, в которой были задействованы ВКС России. То же самое можно сказать и о российско-израильском взаимодействии, не омрачённом сотрудничеством Москвы и Тегерана. В рамках сирийского урегулирования Россия и Израиль не только вели диалог по «деконфликтингу», но и взаимодействовали «на земле». Не стоит забывать, что именно российская сторона обеспечивала отвод проиранских сил от Голан, равно как и о том, что российская военная полиция находится в районе Голанских высот, обеспечивая безопасность и, таким образом, создавая условия для деятельности Сил ООН по наблюдению за разъединением.

«На полях» можно сказать, что построению Западом подобных линейных обвинительных конструкций явно мешает многослойный клубок внутрирегиональных противоречий. Так, параллельно арабо-иранскому противостоянию (имеющему и суннито-шиитское измерение) развивается внутисуннитский конфликт (в частности, между арабской «четвёркой» и Катаром). Это обессмысливает упрощённые построения, типа «Москва – сторонница шиитов», направленные в том числе и на внутреннюю российскую мусульманскую аудиторию.

Россия стремится уходить от блокирования с теми или иными игроками/группами игроков, дабы обеспечить себе свободу рук, в том числе в рамках развития двусторонней повестки с каждым из государств. Инициативы Москвы на Ближнем Востоке имеют объединительный посыл, предполагают сложение усилий в целях борьбы с общими угрозами или обеспечения деэскалации – будь то выдвинутая в 2015 году Владимиром Путиным идея формирования международной антитеррористической коалиции или инициатива о выработке мер безопасности и доверия в Персидском заливе (2007 год) и др.

Сегодня много говорится о формировании полицентричного миропорядка. Этот процесс хорошо виден на Ближнем Востоке, где наблюдается увеличение числа региональных игроков, готовых все активнее отстаивать свои интересы. Складывающаяся ситуация предоставляет шанс, воспользоваться которым может только государство, позиционирующее себя вне каких-либо блоков.

Безусловно, комплекс двусторонних отношений с каждой страной Ближнего Востока имеет для России самоценное значение. Если приподняться над двусторонней повесткой и выйти в плоскость общерегиональной проблематики, то важнейшим приоритетом для Москвы является снижение террористической угрозы. Это связано с интересами национальной безопасности страны. Одной из важнейших задач, имеющих проекцию в том числе и на БВСА, является сохранение государственности ближневосточных стран и направление любых процессов трансформации существующих режимов в конституционное русло. Этот принцип имеет непреходящее значение вне зависимости от страновой принадлежности (будь то Украина, Венесуэла или Сирия) и обусловлен не в последнюю очередь внутриполитическими соображениями, а также стремлением не допустить реализации проектов внешнеполитического инжениринга в стратегически важном постсоветском пространстве.

В более широком смысле долгосрочной целью России является создание «сетки» устойчивых партнёрств со всеми крупными региональными игроками для закрепления и последующего наращивания своего присутствия на Ближнем и Среднем Востоке. Равноприближенность к главным региональным центрам силы и деидеологизированность – безальтернативные составляющие успешного курса России в регионе на современном этапе.