Климатическая и социальная справедливость идут рука об руку. В последнее время невозможно говорить об экологических проблемах или о бедности и неравенстве, не повторяя эту мантру. Произнести её легко, но легко ли воплотить в жизнь? Что означает «справедливый переход» в повседневной политической практике? Об этом пишет Франсин Меструм, президент НПО «Глобальная социальная справедливость», член совета директоров CETRI (Бельгия).
Экологическая политика подразумевает технические и научные знания. Разговор о «справедливости» в этом контексте требует обязательного учёта «социальных» последствий. Социальная справедливость охватывает широкий круг экологических вопросов – от социальной защиты или бедности и неравенства до чистого воздуха и питьевой воды. Разделить эти две темы просто невозможно.
Причины, по которым, казалось бы, очевидные вещи необходимо обсуждать и подвергать сомнению, две.
Первая причина. Как и в случае любой другой крупной глобальной проблемы, сильнее всего страдают наиболее уязвимые слои населения – женщины и дети, коренные народы, обездоленные люди. В бедных странах отсутствует необходимая инфраструктура для защиты от стихийных бедствий, бедняки живут в наиболее уязвимых местах. А экономические и политические преимущества богатых государств помогают проживающим там людям чувствовать себя в безопасности. Более того, с точки зрения вредных выбросов бедные страны и бедняки вообще не несут ответственности за плачевное состояние планеты. Один процент самого богатого населения мира несёт ответственность за более чем вдвое большее загрязнение углекислым газом, чем беднейшая половина человечества, ибо 70 процентов выбросов парниковых газов приходится примерно на сто крупных корпораций.
Вторая причина заключается в том, что многие меры, которые правительства могут принять для сокращения выбросов CO2, часто недоступны для самых бедных слоёв нашего общества. Будь то изоляция домов, замена загрязняющих окружающую среду автомобилей или потребление более здоровой, но более дорогой «био-пищи» – бедным людям не хватает денег, чтобы справиться с этим.
Решение, предлагаемое глобальными и национальными властями, двойственно. На Копенгагенском саммите в 2009 году развитые страны договорились помочь более бедным странам в их усилиях по адаптации и смягчению борьбы с потеплением климата и совместно финансировать до 100 миллиардов долларов США в год к 2020 году. На COP21 это обязательство было подтверждено в Парижском соглашении 2015 года, а на COP26 – в виде Пакта Глазго. При этом дату перенесли на 2023 год, но подчеркнули, что страны «следуют намеченному курсу». Также упоминаются «триллионы из частного сектора» и усилия банков развития.
На национальном уровне правительства обычно предлагают, чтобы для каждой природоохранной меры проверялось, как «смягчить» последствия для бедняков посредством субсидий или более длительных периодов внедрения. Но успех этих предложений весьма ограничен.
На международном уровне богатые страны могут формально «следовать намеченному курсу», но фактически не предоставляют необходимого финансирования. Они требуют от бедных стран взять на себя обязательства по углеродной нейтральности, но в то же время накладывают вето на предложения о «фонде потерь и ущерба», о котором просят развивающиеся страны. Фактически они игнорируют свою историческую ответственность. Такие страны, как Норвегия, продолжают инвестировать в свою нефтегазовую промышленность, но ожидают, что бедные страны прекратят свои нефтегазовые инициативы. Многие активисты называют это «зелёным колониализмом». Также многие активисты указывают на чрезмерную ориентацию на частные инвестиции для энергетического перехода, в то время как только государственное финансирование может обеспечить необходимые результаты со справедливым исходом.
Что касается национальных компенсационных мер, то здесь проблема иная. До сих пор их результаты весьма незначительны, и граждане, похоже, не очень хотят менять свои модели потребления. Причина очевидна: природоохранные меры всегда представляются как «бремя», оторванное от ощутимого материального прогресса. Ни бедняки, ни средний класс не сделают добровольно шаг назад, сколько бы «счастья» или «общественной связности» им ни обещали. Для успеха необходимы две вещи: переформулировка политики в позитивном ключе и учёт интересов работников.
Этот краткий обзор указывает на три основные проблемы, препятствующие совместимости климатической повестки и социальной справедливости.
На дискурсивном уровне всё выглядит нормально. Приняты обязательства, признаны «общие, но дифференцированные обязанности», в целях устойчивого развития упоминаются как социальные, так и экологические проблемы.
Однако при более детальном рассмотрении картина меняется и можно увидеть проблемы, которые возникнут в будущем: связь между бедностью и «устойчивым развитием» крайне непрочна. Это стало ясно на саммите в Йоханнесбурге в 2002 году, где «бедность» упоминалась как независимая переменная развития. Вдобавок искоренение нищеты зачастую объявляют то «всеобъемлющей целью» устойчивого развития – то есть желаемым результатом процесса, – то «основным требованием» для устойчивого развития – то есть средством для достижения цели. Это приводит к хождению по риторическому кругу, которое никак не усиливает социальное измерение устойчивого развития. Добавьте к этому, что сам вопрос о «бедности» появился в международной повестке дня только в 1990 году, чтобы укрепить программу «структурной перестройки» и заменить постулат о государстве всеобщего благосостояния, сделав дополнительный акцент на необходимости роста. Таким образом, согласованность политики не выглядит очевидной, зато готовность государств и международных организаций реально решать эту проблему вызывает сомнения. На уровне простых людей социальная справедливость и «устойчивое развитие» становятся очень слабой и амбивалентной целью. Цели в области устойчивого развития подтверждают этот анализ, поскольку в них очень осторожно упоминаются минимальные уровни социальной защиты МОТ и при этом очень подробно – экологические задачи.
Вторая проблема касается богатых и бедных стран и относится к экстрактивизму. Как я уже объясняла, согласно исследованию Всемирного банка, полностью перейти на чистую энергию будет непросто. Чтобы достичь цели повышения температуры не более чем на 2° C к 2050 году, для производства чистой энергии потребуется в общей сложности более 3 миллиардов тонн полезных ископаемых. The Economist уже говорит о неизбежных узких местах. Производство графита, лития и кобальта должно увеличиться на 450 процентов по сравнению с 2018 годом.
Другие полезные ископаемые, производство которых растёт менее впечатляющими темпами, но которые всё равно будут необходимы, – это железо, медь, алюминий, хром, свинец, марганец, молибден, никель, серебро, титан, цинк и ванадий. Эксплуатация этих металлов может иметь серьёзные экологические и социальные последствия, поэтому популярность чистой энергии быстро снизится. Протест против экстрактивизма в Латинской Америке и Европе красноречиво говорит о дилеммах, которые ожидают нас в плане прямого загрязнения почвы и воды и потери средств к существованию. Но невозможно хотеть чистой энергии и при этом отказываться от добычи полезных ископаемых. Или, другими словами, вы можете отказаться от неё, но в то же время вы должны быть готовы отказаться от доступной энергии, а также от мобильных телефонов, ноутбуков, автомобилей, поездов и самолётов. Это сложный выбор, на который вряд ли кто-то решится. Спрос на энергию продолжает расти во всём мире, что нормально при растущем и бедном населении.
Большое внимание стоит уделить возможностям переработки и повторного использования сырья, но это тоже не в краткосрочной перспективе. Управление отходами будет чрезвычайно сложной задачей. Мы продолжаем мечтать о зелёном и голубом водороде, улавливании и хранении СО2, а также о ядерном синтезе. Но это технологии, которые ещё недостаточно развиты и, следовательно, не предлагают решения в краткосрочной перспективе.
Что касается «бремени» экологической политики, то это, пожалуй, самая легко разрешимая проблема: срочная переформулировка политики в позитивном ключе осуществима и представляется необходимой. Поведенческая экономика и составляющие не смогли изменить сознание людей и модели потребления, поэтому необходим другой подход. Это вполне возможно: многие экологические меры вполне могут быть представлены в рамках социальной справедливости, которые не может отвергнуть ни один разумный человек. Утепление домов, удешевление альтернативных источников энергии, перспектива города с чистым воздухом, обеспечение здоровой питьевой водой… Это также означает, что придётся бороться с химическими корпорациями, чтобы избежать опасных пестицидов и токсичных остатков в продуктах питания.
Нынешний кризис COVID ещё раз продемонстрировал, что вопросы социальной справедливости неразрывно связаны с вопросами экологии. Без чистого воздуха, хорошей питьевой воды и здоровой пищи невозможно защитить здоровье населения. Если когда-либо и существовал пример того, как социальная справедливость зависит от чистой окружающей среды, то это как раз наше время.
Обеспечение климатической и социальной справедливости в основном является вопросом согласованности политики, но конференции COP и предложения ООН и Всемирного банка по социальной политике на самом деле не помогают. Более того, есть сомнения в готовности правительств реально заняться обеими проблемами, поскольку они даже не пытаются сформулировать решения в положительном ключе. Несомненно, крупный бизнес будет стоять на своём, как и военные. Но мы должны знать, что ничто не поможет, если крупные химические и горнодобывающие компании продолжат загрязнять реки, если моря будут лишаться рыбы, если Безос и Маск продолжат разрабатывать свои идеи по космическому туризму. Даже если мы все перестанем выбрасывать СО2, мы всё равно будем идти к планетарной катастрофе, если военно-промышленный комплекс разных стран будет продолжать функционировать так, как сейчас.
Судя по всему, главной мантрой должно быть «не навреди» – ни окружающей среде, ни людям. Это, безусловно, требует не только политической воли, но и более серьёзного осмысления стратегий, частью которого обязательно будут справедливые налоги. Однако это совсем другая история.
