Дипломатия после институтов
Конфликты в Восточной Азии: в чём отличие от Европы?

Государства Восточной Азии, будучи продуктом национального освобождения от колониальной или полуколониальной зависимости от Запада, ценят свою независимость и национальный суверенитет в гораздо большей степени, нежели европейские страны, которые зачастую спокойно передают часть своих прерогатив на надгосударственный уровень, как в случае с ЕС или НАТО. Об особенностях восточноазиатского восприятия международной безопасности пишет Дмитрий Стрельцов, один из ведущих российских японистов, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой востоковедения МГИМО МИД РФ.

Как в Европе, так и в Восточной Азии периодически вспыхивают международные кризисы, таящие в себе угрозу перерастания с регионального на глобальный уровень. Конфликтность в системе международных отношений Восточной Азии проявляет себя в не меньшей, если не в большей степени, нежели в Европе. Однако в её основе лежат несколько иные причины, чем в Старом Свете.

Условный Восток (и Восточную Азию, в частности) отличает гораздо более высокая степень цивилизационно-исторической, этноконфессиональной и национально-психологической гетерогенности. В отличие от условного Запада, который развивался под эгидой единой христианской цивилизации, в Восточной Азии сосуществуют между собой такие конфессионально-культурные ареалы, как конфуцианско-буддистский, исламский, христианский. Более разнообразны в Восточной Азии и формы общественно-политического строя: авторитарные режимы там сосуществуют с демократиями, причём шкала «авторитарности» и «демократичности» здесь гораздо шире, чем на евроатлантическом пространстве. В этих условиях оказывается практически невозможным обеспечить консенсус по поводу единых «норм и правил», которые должны лежать в основе общего порядка, что становится источником конфликтности на системном уровне.

Если же говорить о неких«общих ценностях», которые могли бы стать в Восточной Азии основой международного сотрудничества, они гораздо менее очевидны, чем на Западе. Например, считается, что азиатские культуры отдают предпочтение интересам группы над индивидом, порядку над свободой и обязательствам над правами. Однако в реальности этические нормы в различных странах Востока могут быть основаны как на приоритете традиционной социальной иерархии, так и находиться ближе к западным стандартам с их акцентом на эгалитаризм и равенство возможностей.

По этой причине строительство неких «коллективных» или «многосторонних» систем безопасности, основанных на общем понимании принципов, лежащих в их основе, оказывается на Востоке гораздо более сложной задачей, нежели в Европе.

Следует учесть и то, что, в отличие от Европы, где кризисы, подобные украинскому, связаны с проблемным и неоднозначным наследием холодной войны и постбиполярного мироустройства,значительная часть конфликтов в Восточной Азии уходит корнями в более отдалённые исторические эпохи – колониальную и даже доколониальную. К их числу можно отнести территориальные споры в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, конфликты в связи с проблемами сепаратизма, религиозного и этнического экстремизма, особенно в связи с подъёмом национализма «нетитульных наций» и обострением межконфессиональных противоречий, а также конфликты, связанные с так называемыми «историческими обидами», какие можно наблюдать во взаимоотношениях между Японией, Китая и государств Корейского полуострова. Такие конфликты, даже если они находятся в тлеющем состоянии, имеют склонность периодически выходить на поверхность по причине повышенной чувствительности к ним со стороны общественного сознания.

Нередко «исторические конфликты» насаждаются сверху из внутриполитических соображений. Используя травматическую память о событиях прошлого, связанную с допущенными в отношении собственных стран несправедливостями, в том числе и теми, которые имели место десятилетиями и даже столетиями ранее,руководство стран Восточной Азии добивается с помощью нарративов «исторических обид» консолидации населения своих стран вокруг действующей власти и обеспечения его лояльности. Формируя соответствующий внутриполитический фон, такие нарративы становятся существенным фактором конфронтационности в отношениях этих стран с государствами – источниками этих обид, приводя к серьёзным дипломатическим конфликтам.

Для внедрения исторических нарративов в общественное сознание используется широкий инструментарий образовательных, медийно-популяризаторских и политико-идеологических методов и средств, которыми располагает государство. Эта цель достигается с помощью образовательных практик в рамках системы школьного и вузовского образования, в частности, учебных программ и школьных учебников.Они воспроизводятся в средствах массовой информации, выступлениях общественных деятелей и лидеров общественного мнения, публикациях и комментариях представителей экспертно-академического сообщества, становясь мощным средством патриотического воспитания масс. Большую роль также играют мнемонические мемориалы и исторические музеи,призванные обеспечить «правильное» историческое просвещение их посетителей.

Например, в Китае дискурс вокруг «исторических обид» тесно связан со «столетием унижения» (1840–1949) и необходимостью возрождения величия страны, что в современной идеологии выражено в концепции «китайской мечты о великом возрождении китайской нации» – идее преодоления «исторической несправедливости» по отношению к Китаю, ответственность за которую несут как «великие державы» – государства Запада, так и соседи (и прежде всего Япония). Доминирующая в общественно-политическом дискурсе Республики Корея«теория колониальной эксплуатации» (однозначно негативная оценка периода японского колониального правления 1910–1945 годов) не позволяет провести полноценную нормализацию отношений с Японией, несмотря на принадлежность обоих стран к лагерю военно-политических союзников США и наличие общих угроз безопасности. Аналогично страны ЮВА не могут договориться с Китаем о «кодексе поведения» в Южно-Китайском море во многом по причине своего имеющего многовековые корни глубинного недоверия к азиатскому гиганту. Есть и «исторические обиды» в отношениях Китая и Республики Корея, в основе которых лежат различия в оценке субъектности Кореи как независимого государства в период синоцентричного мира.

Ещё один источник конфликтогенности в регионе – неурегулированность многих границ между странами Восточной и Юго-Восточной Азии (особенно морских). Территориальные проблемы Южно-Китайского и Восточно-Китайского морей стали постоянным источником неутихающих конфликтов в отношениях между Китаем и Японией, Китаем и Вьетнамом, Китаем и Филиппинами и так далее. Эта конфликтность связана с наследием колониальной системы: колониальные державы устанавливали границы между своими заморскими территориями достаточно произвольно, без учёта исторических, географических, популяционно-демографических, экономических и иных факторов – главным критерием были их договорённости между собой.К тому же закреплённого вестфальской системой понятия «государственных границ» в Восточной Азии не существовало –в рамках синоцентричной вассально-даннической системы его просто не требовалось. Свою роль играет и то, что Сан-Францисский мирный договор 1951 года, не указав чёткие географические координаты территорий, от которых отказалась Япония по итогам Второй мировой войны, и не обозначив страны, в пользу которых был сделан этот отказ, по сути, закрепил неурегулированность границ между Японией и её странами-соседями (Китаем, Республикой Корея и СССР) и заложил бомбу замедленного действия под всю региональную систему международных отношений. Положение здесь коренным образом отличается от Европы, где в результате послевоенного урегулирования и заключения Хельсинкского заключительного акта, провозгласившего незыблемость границ на континенте, отсутствуют какие-либо территориальные конфликты, связанные с итогами Второй мировой войны.

При отсутствии общих подходов к границам не до конца приемлемой, а потому фактически нереализуемой является идея запуска в Восточной Азии некоего регионального Хельсинкского процесса, который бы закрепил принцип нерушимости границ и недопустимости войн из-за территорий. Это создаёт дополнительные проблемы для безопасности стран региона, вынужденных считаться с реальными возможностями изменения статус-кво путём военной силы.

Следует учесть и то обстоятельство, что государства Восточной Азии, будучи продуктом национального освобождения от колониальной или полуколониальной зависимости от Запада, ценят свою независимость и национальный суверенитет в гораздо большей степени, нежели европейские страны, которые зачастую спокойно передают часть своих прерогатив, в том числе касающихся вопросов внешней политики и безопасности,на надгосударственный уровень, как в случае с ЕС или НАТО.

В восточноазиатских странах принятие внешних обязательств в области военной безопасности и передача части суверенных прав внешним субъектам рассматривается как частичная утрата суверенитета, а значит и переход к зависимому состоянию.

При недостатке ценностного и особенно морально-этического обоснования для такого шага собственные национальные интересы на национально-психологическом уровне на этом фоне имеют явный приоритет перед общерегиональными и межгосударственными.

Забыть о европейской обороне, думать о европейской безопасности
Тимофей Бордачёв
Уходящий 2019 год стал для Европы важным как в плане осмысления собственного непростого положения в мировых делах, так и в дискуссии о том, каким образом из этого положения выходить. По мнению программного директора клуба «Валдай» Тимофея Бордачёва, если Европейский союз сможет в своём внешнеполитическом мышлении перейти от философии конкуренции к философии сотрудничества и поощрения любых устремлений налаживать межгосударственные отношения на основе права, а не силы, то у Европы может появиться шанс. В том числе и на решение таких вопросов, как, например, безопасность на европейском географическом пространстве, которые пока выглядят как безнадёжные.
Мнения


На этом фоне ситуация в сфере международной безопасности, которая принципиально не изменилась здесь с периода холодной войны, коренным образом отличается от Европы. Это пресловутая система оси и спиц, для которой характерно наличие страны гегемона и его младших партнёров. Ослабление США и уменьшение военного присутствия – процесс, наблюдаемый на протяжении нескольких десятилетий, так и не привёл к созданию в Восточной Азии действенных механизмов обеспечения безопасности. Региональные форматы безопасности в афро-азиатском мире носят сугубо диалоговый характер и не предполагают решений обязывающего характера. В силу приверженности принципу незыблемости суверенитета страны Востока не хотят стеснять себя какими-либо ограничениями и лишаться пространства для манёвра. К тому же эффективность многосторонних мер в сфере безопасности оказывается непредсказуемой в силу волатильности и непредсказуемости перспектив развития международной ситуации, страха перед появлением новых «чёрных лебедей».

По мере нарастания процессов деглобализации и снижения управляемости глобальной международной системы усиливается тенденция к автономизации политики в сфере безопасности стран Восточной Азии. Одним из сильных мотиваторов движения в этом направлении стала пандемия коронавируса. Государства вновь подтвердили свою особую роль в реагировании на кризисы и защите своего суверенитета, использовании чрезвычайных методов управления экономикой в периоды кризисов, при явном отказе от возможностей международного сотрудничества. Усиление «пандемийного национализма» подорвало авторитет институтов глобализации и международного порядка, которые опираются на принципы многосторонности в решении проблем безопасности.

Однако имеется в Восточной Азии и источник конфликтности, сходный с тем, что существует в Европе. В Восточной Азии речь идёт о назревающем в течение нескольких десятилетий конфликте между Китаем и его странами-соседями, обеспокоенными ростом напористости в региональной политике Пекина, в первую очередь с объединёнными общими ценностями восточноазиатскими союзниками США, которые пытаются координировать усилия по «сдерживанию Китая». В Европе это конфликт между Россией с коллективным Западом. И там, и там две страны, противостоящие «демократическому лагерю», выступают за пересмотр установленных Западом «норм и правил», считая их несправедливыми. Обе они психологически испытывают схожий комплекс обиды на коллективный Запад: Китай за «сто лет унижения» и за доминирование Запада в институтах глобального управления, Россия – за отказ Запада считаться с её интересами после распада СССР и за расширение НАТО на Восток. Близость интересов России и Китая здесь касается не регионального, а общемирового порядка, и потому именно эти конфликты и порождаемые им международные кризисы можно связать в единое целое как проявление «антиревизионистской» конфликтности глобального уровня.

Дипломатия после институтов
Китай и кризис европейской системы безопасности
Иван Зуенко
Если бы не было активного сближения Москвы и Пекина все последние десятилетия, не появилось бы азиатской альтернативы европейским рынкам сбыта российской нефти и газа, то не случилось бы никакое «двадцать четвёртое февраля». Является ли Китай главным выгодополучателем из европейского кризиса? Развивается ли ситуация по китайскому плану? Об этом пишет Иван Зуенко, старший научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России, доцент кафедры востоковедения МГИМО МИД России.
Мнения
Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.