В лучших традициях персидского эпоса Тегерану уже долгое время удаётся играть на страхе и любопытстве сильных мира сего, оставляя их в неведении об истинном содержании своей «ядерной шкатулки». На этом фоне возникают всевозможные предположения о том, а так ли нужно Ирану ядерное оружие или же он больше нацелен на внушение другим мысли о наличии у него такого оружия, чтобы компенсировать существующие уязвимости. Об этом размышляет Алла Левченко, политолог-международник, преподаватель МГИМО МИД России, редактор научного журнала Russian Journal of Cultural Studies and Communication МГИМО МИД России. Автор является участником проекта «Валдай – новое поколение».
Вопросы ядерной программы Ирана уже более двадцати лет будоражат умы внешних наблюдателей и международного сообщества, пытающихся разгадать скрытые намерения и потаённые стремления иранских лидеров. Тегеран же со свойственной ему многослойностью смыслов и тонкостью политического плетения ревностно охраняет своё «ядерное сокровище», позволяя другим лишь изредка взглянуть на него вблизи. Поддержание ситуации балансирования на грани создания ядерного оружия стало для Исламской Республики одним из главных способов политико-дипломатического позиционирования. Именно эта амбивалентность в намерениях и конструируемый ореол таинственности вокруг ядерной программы становятся уникальным внешнеполитическим ресурсом, виртуозно применяемым тегеранскими политическими деятелями.
Иранская политико-клерикальная элита придаёт ядерному оружию почти что сакральное значение, видя в нём гарантию экзистенциального сохранения постреволюционной теократической государственности, её независимости и престижа. При этом уже само нахождение на пороге производства атомной бомбы, по всей видимости, становится самостоятельной стратегией действий, в которой усматривается два содержательных компонента: ориентация на сотрудничество и повышение транспарентности своей ядерной деятельности, а также внушение международному сообществу идеи о готовности приобрести и использовать самое разрушительное оружие для защиты своего национального суверенитета, подкрепленное демонстрацией реальной способности это сделать. Такая дуалистичность позволяет Ирану менять орнаментальное украшение своей «ядерной шкатулки» в зависимости от политического момента.
И в лучших традициях персидского эпоса Тегерану уже долгое время удаётся играть на страхе и любопытстве сильных мира сего, оставляя их в неведении об истинном содержании своей «шкатулки». На этом фоне возникают всевозможные предположения о том, а так ли нужно Ирану ядерное оружие, которое почти наверняка приведёт к международному осуждению и ещё большей изоляции, или же он больше нацелен на внушение другим мысли о наличии у него такого оружия, чтобы компенсировать существующие уязвимости.
Во-первых, «ядерная карта» стала способом согласования политических амбиций Ирана с наличным состоянием ресурсного потенциала государства. Исламская революция 1979 года привнесла во внешнюю политику ИРИ два концептуальных нововведения: ориентацию на экспорт исламской революции и формирование всеобщей исламской общины, а также равноудалённость от ключевых центров силы по идеологическим и политическим мотивам. Впоследствии стало понятно, что ограниченность ресурсного потенциала не позволяет реализовать столь грандиозные планы, которые требовали корректировок и адаптации. И хотя иранские лидеры пошли на некоторые экономические реформы внутри страны и дипломатические компромиссы вовне, мессианство и идея праведного пути всегда оставались в их умах и сердцах. Равно как и принципиальный антагонизм между иранской и западной картинами мира. В этих условиях предустановленной враждебности и материально-силового диспаритета с вероятными противниками возможность создания ядерного оружия в некоторой степени позволяла, хотя бы символически, компенсировать существующие ограничения.
Во-вторых, сохранение неопределённости вокруг своей ядерной программы стало для Ирана пропуском в большую политику и превратилось в средство усиления переговорных возможностей в торге с западными партнёрами. Тегеран ведёт тонкую игру, сочетая элементы транспарентности и секретности в развитии своей ядерной деятельности. Иран неизменно повторяет, что все работы по развитию ядерной программы направлены на разработку мирного атома, что является его законным правом. Будучи участником Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) 1968 года и Соглашения с МАГАТЭ о применении гарантий от 1974 года, в 2003 году Иран подписал ещё и Дополнительный протокол о предоставлении полной и достоверной информации о своей ядерной программе. В 2015 году Группой «5+1» (пять постоянных членов СБ ООН и Германия) был разработан Совместный всеобъемлющий план действий по иранской ядерной программе (СВПД), одобренный Резолюцией 2231 (2015) Совета Безопасности ООН. В данном случае Иран пошёл на то, чтобы максимально приоткрыть крышку своей «шкатулки» и заверить международное сообщество в её исключительно безопасном содержимом в ответ на снятие суровых санкций странами с «ядерными чемоданчиками». Однако решение администрации Дональда Трампа отказаться от всех договорённостей и вернуться к традиционной линии по максимальному давлению на ИРИ в 2018 году вызвало резкое неприятие со стороны Тегерана, который счёл себя вправе также отказаться от соблюдения условий соглашения.
В-третьих, поддержание устойчивого представления о возможности и демонстрация реальной готовности обладать ядерным оружием стало для Ирана в некоторой степени способом противостояния внешнему давлению и демонстрации несгибаемой политической воли. Подобного эффекта Тегеран достигает посредством использования риторики, содержащей намёки на возможность создания ядерного оружия в случае необходимости. На практике подобные вербальные заверения подкрепляются строительством инфраструктуры и приобретением технологий для обогащения урана. Так, после провала переговоров в Вене в 2022 году Иран объявил об отказе от соблюдения ограничений на обогащение урана и величину его запасов, вернувшись к довольно жёсткой риторике. В частности, иранские политические лидеры стали прибегать к заявлениям о сокращении сроков создания ядерных боезарядов. В декабре 2023 года МАГАТЭ сообщало, что Тегеран нарастил темпы производства и накопления урана, обогащённого до 60 процентов, который при доведении до 90 процентов может использоваться для создания ядерной бомбы. Более того, в мае 2024 года советник Верховного лидера ИРИ Камаль Каррази заявил, что в случае возникновения экзистенциальной угрозы Иран пойдёт на получение ядерного оружия. На этом фоне на Западе стали циркулировать опасения относительно приближения Ирана к «пороговому состоянию», при котором он сможет за короткий промежуток времени выпустить из своей «шкатулки» джинна, готового выполнять желания отнюдь не западных партнёров.
При этом стремление понять логику поведения Ирана неизменно возвращает к мысли о филигранно исполняемой партитуре с непредвиденной концовкой, которая чрезвычайно интригует окружающих, подчас порождая исступлённый страх потенциальных противников. В условиях масштабной эскалации в регионе Ближнего Востока, вероятно, именно латентная форма ядерной программы позволяет Тегерану формировать ожидания оппонентов о наступлении неприемлемых последствий, что до известной степени помогает контролировать лестницу эскалации. С другой стороны, это же работает и в отношениях с западными странами, которым, как убеждён Иран, только этот элемент неизвестности о реальных масштабах развития ядерной программы не позволил до сих пор осуществить вооружённую интервенцию для свержения режима. По всей видимости, продолжительное нахождение в политико-идеологически недружественном окружении заставило Тегеран выработать собственное средство коммуникации с внешним миром.
